Рио-де-Жанейро: карнавал в огне - Руй Кастро

В 1938 году еще один хроникер нашего города, Луиш Эдмунду, прогуливался по городу и вспоминал тот же город времен 1900 года. Его книга называлась «Рио-де-Жанейро в мое время», это бразильская классика в жанре flâneur. Во время публикации книги Луиш Эдмунду было уже шестьдесят, он много лет проработал журналистом и мог похвастаться великолепной памятью. Разумеется, он не обошелся без помощи серьезных исторических исследований, но его книга не была бы такой интересной, если бы он не помнил места и людей, о которых писал. Сам Луиш как персонаж заметно отсутствует в рассказе, хотя вполне мог бы сыграть в нем самого себя — в 1900-м ему было двадцать два, он был поэтом, жил богемной жизнью, был на короткой ноге с политическими и литературными «шишками» своего времени, любимцем «Кафе Коломбо» и ресторана «Ламаш» и большим мастером кейкуока, модного в то время танца. Если читатель позволит Луиш Эдмунду стать его гидом по прошлому, то ему предстоит долгое и насыщенное путешествие: вдвоем они пойдут бродить по улицам, присаживаясь на площадях, взберутся на холмы, прокатятся на трамвае, попробуют блюда в ресторанах, попадут в самые разные уголки города (и кое-где чуть не задохнутся). Писатель представит ему множество людей (как действительно важных персон, так и обычных пустозвонов), они услышат самые разные акценты. И так велико писательское мастерство Эдмунду, что он смог передать даже запахи города, от изысканнейших ароматов до самой ужасной вони.

С точки зрения flâneur любого города мира, никакой другой период не был столь благоприятен для здорового безделья и праздношатанья, как те мирные, лирические годы между 1890-м и 1914-м, что позже прозвали belle époque. Все благоприятствовало подобному времяпрепровождению. Города были меньше — среди них уже попадались метрополии, но до мегаполисов они пока не дотягивали. Улицы были довольно хорошо освещены и вымощены. Почти все здания были разумных размеров (в Нью-Йорке тогда выбивался из общего ряда только двадцатиэтажный «Утюг» на углу 23-й улицы, Бродвея и Пятой авеню, построенный в 1902 году). Машины были редкостью, они почти не существовали, отсутствовали и парковки, по улицам раскатывали коляски. А основной вид транспорта, трамвай, хоть и был электрическим, но катился вперед мерно, в гармонии с ритмом вашего сердца. И всякий приличный горожанин мог мысленно раздеть проходящую мимо женщину, не боясь ареста за сексуальное домогательство.

И из всех этих городов ни один не казался таким мирным и лиричным, как Рио. Как приятно было пройтись по его центральным улицам! Отовсюду звучала музыка — из окон домов, где играли на фортепиано, с уличных эстрад, где выступали небольшие оркестры, музыку приносили шарманщики и даже точильщики музыкально точили ножи. В дверях многочисленных кафе официанты оттачивали bons mots[13], мимо проходили девушки, покачивая турнюрами, попадаясь в тонкую паутину метафоры. Люди ходили на футбол в соломенном канотье, с накрахмаленным воротничком и жемчужной булавкой в галстуке, помахивая тростью, — трость была им нужна в основном для пущей солидности, но могла пригодиться и для разрешения небольших размолвок, затрагивающих вопросы чести. Президент республики мог сам по себе доехать на трамвае на работу и обратно, среди самых обычных людей, и никто его не тревожил. А рядом сверкали на солнце воды залива, превращая все это великолепие в настоящую страну мечты.

И кроме того, какой другой город сможет похвастаться тем, что первое автомобильное происшествие в нем произошло по вине поэта? И не какого-нибудь поэта, а самого знаменитого в стране, Олаву Билака, автора строчки «Что, скажешь ты мне, слышат звезды?» — «Ora, direis, ouvir estrelas?», от которой замирают сердца у людей любого пола и возраста. В поэзии Билак был точен почти математически, но когда в 1902 году он сел за руль первого и тогда единственного автомобиля в городе, то забыл спросить, какая разница между тормозом и газом. Он просто позаимствовал машину у своего друга, журналиста Жозе де Патросиньо, повернул коленчатый вал специальным ключом, вскочил за руль и въехал в первое же попавшееся ему по пути дерево. Кроме машины и дерева, никто не пострадал.

Но если по прошествии времени belle époque в Рио и кажется такой мирной и лиричной, то только потому, что мы обращаем внимание лишь на ее романтическую сторону. Большая часть кинофильмов, снятых с 1898 года, утрачены, и нам приходится довольствоваться замершими образами. Как бы восхитительны и многочисленны они ни были, все они статичны, город в них навеки застыл, будто позируя для открытки, все время поворачиваясь самым фотогеничным боком. Чтобы заглянуть за этот фасад, нам следует обратиться к истории, а в ней не было ничего мирного или лиричного.

В сентябре 1893-го город вздрогнул от артиллерийских выстрелов, которыми обменивались маневрирующие в заливе корабли под командованием мятежного адмирала Куштодиу де Мела и наземные войска, верные президенту, маршалу Флориану Пейшоту. Это начался военно-морской переворот — вот прямо здесь, в этой стране мечты. Адмиралы хотели сместить Флориану и сами узурпировать власть. Взбунтовавшиеся военные корабли, крейсеры, торпедные катера, канонерские лодки, фрегаты и корветы целились в форты, защищаемые солдатами правительства. По ночам верные Флориану силы обшаривали залив прожекторами, а форты целились в мятежные корабли и некоторые потопили. Под перекрестным огнем оказался Рио, с его колокольнями, монастырем на холме и несколькими довольно высокими зданиями. Во время одной из атак пострадало здание таможни (будущий Каса Франка-Бразил), в другой раз взорвалось топливное хранилище на Илья до Говернадор, а еще один случайный снаряд, пушечное ядро, снес колокольню с церкви Лапа дос Меркадореш на руа ду Увидор и поджег соседнее здание. Если вам захотелось бы побродить по городу в те дни, имело смысл поглядывать на небо и на море.

Когда одна из сторон шла в атаку, люди бросались к железнодорожному вокзалу, чтобы успеть на поезда, уходившие каждые десять минут. Посреди залива, прямо на линии огня, французские, британские, итальянские, португальские и американские торговые суда старались держаться подальше от пролетающих ядер. Ни одно судно не пострадало, но некоторые из них поддерживали Куштодиу, другие — Флориану, и если бы они приняли участие в происходящем, конфликт превратился бы в международный. Мятеж продолжался до самого Нового года, потом до февраля 1894 года и серьезно помешал карнавалу. В апреле, не получив ожидаемого подкрепления, военно-морской флот сдался. Его лидеры отправились в изгнание, и многих арестовали — среди них и самого Билака, фанатичного противника Флориану. Перестрелки продолжались семь месяцев, в общей сложности 100 человек было убито и 300 ранено, среди них и мирные жители, женщины, дети. Мир вернулся в город, но это было предупреждение: а что могло бы случиться, если бы страсти по-настоящему накалились? Просто на заметку: тот самый президент, который в разгар кризиса ездил на трамвае на работу и домой, был Флориану.

Десять лет спустя, в 1904-м, еще одно восстание нарушило идиллическую картину. Это был Вакцинный мятеж. В начале столетия самой большой проблемой Рио были не фавелы, a cortiços в районе центра — жуткие нищенские поселения, где жители были беззащитны перед болезнями вроде желтой лихорадки, оспы и тифа. Ситуация чем-то напоминала Париж 1857 года, до Гауссманна, и лондонский Ист-Энд 1888-го, где блаженствовал Джек-Потрошитель, или беднейшие части Ист-Сайда в Нью-Йорке в 1900 году. Почти в каждом городе были чумные районы, и правительства, все еще игнорируя социальную подоплеку этих проблем, предпочитали «гигиенические» решения: они конфисковывали полуразрушенные дома, сносили их и застраивали район заново. В 1904 году, просмотрев бесконечное множество проектов, которые так и остались на бумаге, Рио всерьез взялся за реконструкцию и улучшение санитарных условий.

Мотыги и молоты гремели по городу в течение двух лет, уничтожая тысячи ужасающих лачуг, а людям, которым больше негде было жить, приходилось уходить в холмы. Крыс отлавливали и убивали на грязных улицах тоннами, а бригады дезинсекторов обшаривали районы трущоб, окуривая каждую сточную трубу, каждый куст в горшке. Затем город отдали во власть строителям. Когда в 1906-м леса наконец убрали, Рио возродился новым, современным, «европейским» городом, где легко дышалось, с широкими и ярко освещенными проспектами, бульварами вдоль морского берега, пристанью для трансатлантических судов и красивыми зданиями с лифтами и портье. Наконец-то город стал достоин своего природного окружения. Французский поэт Жан Катулл-Мендес назвал его «La ville merveilleuse», «Чудесным городом». А человек, осуществивший это преображение, был префект Перейра Пассуш, инженер, своими глазами видевший, как преобразил Париж Эжен Гауссманн. За санитаризацию отвечал его секретарь по здравоохранению Освальду Круж, тридцати двух лет, бывший ученик Луи Пастера.