Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Сны фараона - Еремей Парнов

Не изменить, не примириться. Выход напрашивался сам собой и кажущаяся доступность его позволяла вставать по утрам и покорно плыть по течению Сантаны.

От сонных видений сохранились разрозненные клочья. Но и они таяли от усилия вспомнить, как иней. Нащупав на груди раскрытую книгу — она лежала обложкой вверх — Ратмир подумал, что видение могли навеять апулеевы «Метаморфозы». Он почти наизусть помнил чарующий монолог Афродиты-Венеры, которая, прежде чем назваться истинным именем Исиды, открыла свои ипостаси: Астарта, Рампузия, Кибела…

И тут, как разболтанный репродуктор, что внезапно заговорил и умолк, прозвучала откуда-то изнутри та латинская формула.

Ратмир невольно повторил ее вслух и тотчас спохватился, что во что бы то ни стало нужно узнать, что собой представляет этот Eligor, вовсе ему неизвестный. Вскочив с постели, он, как был, метнулся в кабинет, где в отдельном шкафу стояли всевозможные справочники. Ключ к поискам подсказывало имя Eloim (очевидно, ветхозаветный Элохим). Однако ни в одном из библейских словарей не нашлось ничего хотя бы отдаленно похожего. Ни архимандрит Никифор, ни Нюстрем, ни Кнаур, ни Гил лей о нем даже не заикались.

Ни в школе, ни в институте, где обучался Ратмир, латынь не преподавалась. Он осилил ее сам, вне грамматических правил, и кое-как разбирал нужные тексты со словарем. Магическое заклинание, впрочем, в словаре не нуждалось.

«Пришел Элигор, в могуществе бессмертного Элохима», — само собой переложилось в голове. После недолгой редактуры получился улучшенный вариант: «Явился Элигор, силой бессмертного Элохима».

«Может, не явился, а явись?» — засомневался Ратмир, доставая латинско-русский словарь. Расширив свои языковые познания (immortalis давалось в трех значениях: бессмертный, вечный, бесконечный), он остановился на «вечном» и еще раз проверил на слух: «Явись, Элигор, по воле вечного Элохима!» И тут сработало стилистическое начало. «Явись, Элигор, по воле предвечного Элохима!» — интуитивно сложился окончательный текст.

Книги, перо и бумага — они одни позволяли забыться. Пусть ненадолго. Хотя бы на час. Так было, когда умерла мать, а следом за ней — отец. Вот и теперь Ратмир пытался вырваться из порочного круга. «Если нельзя действовать, то хотя бы не думать, не думать, не думать…»

Его душевное состояние приблизилось к той крайней черте, за которой кончается власть здравого рассудка. Явись сейчас этот Элигор, ангел он или демон, Ратмир ничуть бы не удивился, а бросился бы ему в ноги, моля о помощи. Так пораженный смертельным недугом больной, от которого отказались врачи, кидается сперва к тибетским лекарям, потом к экстрасенсам и ворожеям.

Но Элигор остался глух, полагая, возможно, что существует все-таки разница между научными изысканиями и целенаправленным вызовом. Произнесенное всуе имя не способно приоткрыть дверь в мир духов. Ту самую, что «не на запоре», как выразился Фауст. Существует, наконец, определенный порядок, ритуал.

Разумеется, Борцов был далек от того, чтобы начертать магический круг. С юных лет увлекшись мистическими учениями, он и теперь оставался вдали от любого вероисповедания. Однако его просвещенный и уважительный атеизм, окрашенный пантеистическими предчувствиями, не был свободен от малой толики суеверий. Собственный психический опыт подсказывал, что сакраментальный вопрос философии еще очень далек от разрешения. Да и на Востоке Ратмиру посчастливилось столкнуться с феноменами, которые никак не вмещались в сугубо научную картину мира. Но, если и существовали неведомые силы, то проявлялись они на тончайшей, едва уловимой грани, всякий раз оставляя место сомнению.

Находясь под впечатлением прошлых ночей, когда любимая приходила к нему живой, невридимой, он не мог не сознавать, что это подсознание, освобожденное от дневных оков, проецирует слабый, еще трепещущий огонек надежды.

Разве не так, хоть и все реже с годами, являлись ему мать и отец? И он страдал от непонимания: где они были все это время? Где был он сам, живя вдалеке от них?

Давешний сон, однако, стоял особняком. От него и впрямь веяло провидческим откровением, когда подхваченная космическим вихрем душа по острому лезвию скользит в неизведанное. Что там, за линией последнего горизонта? «Вечное теперь» или душевный надлом? Всепроникающий свет или черная дыра, куда провалится Орфей, ища свою Эвридику?

«Элигор, Элигор — вертухай загробного ГУЛАГа… Какой Кербер стережет нынче Аид?»

В «Энциклопедии волшебства и демонологии» американца Роббинса такого имени тоже не оказалось. Поиски явно зашли в тупик. Что ж, ячейки мозга, тасуя реальные образы, развертывают их в невероятных сюрреалистических сочетаниях. В искаженную формулу — ведь четко запомнилось «Элоим», не Элохим? — вклинилась ровным счетом ничего не значащая комбинация; лишенная смысла фонема, квазиподобная бесовской кличке. Отделаться от занозы, гвоздящей башку, оказалось намного труднее, чем придумать рациональную гипотезу.

Пребывая в муторном беспокойстве, Борцов не терял ясности мысли. Самозатачивающаяся бритва Оккама, обкарнав лишнее, свела к простейшему, а значит, и наиболее верному объяснению.

Несомненно, он уже где-то встречал инфернальную кличку. Собирая материал для книги «Корона Денницы», ему пришлось перелопатить груды гримуаров всяческих чернокнижников. В библиотеке ли Ватикана, в парижском арсенале, Гранаде и Лондоне, Монте-Кассино и Тепле — где-то ж оно промелькнуло, не затронув внимания? И было взято на учет недреманным регистратором? Не Сфинкс, но Аргус, живущий внутри, задает роковые загадки. И все эти духи, выкликаемые из мелового круга, и тени Дуата на последнем дыхании — фантомы внутреннего «я».

— Кто же ты, шут и теург? — Ратмир незаметно заговорил вслух. — Часть меня или бдительный страж, приставленный Абсолютом?

Возможно, автор «Короны Денницы» — книга принесла кратковременный всплеск славы и долгую полосу неприятностей — все ж получил какой-то ответ. По крайней мере, ему пришло в голову, что стоит основательно порыться в книгах по колдовству. Они занимали четыре полки. Наиболее ценные, дореволюционные, издания хранились за закрытыми створками, прочие — за стеклом. В основном это были дешевые томики в мягкой обложке, привезенные из зарубежных поездок. Большие иллюстрированные альбомы, преимущественно на английском, лежали в отдельном ящике.

Ратмир приобрел их по сейлу в Амстердаме, чуть ли не все скопом. Любовно скользя пальцами по лакированным суперам, он наткнулся на черный с золотом корешок. Как мог он забыть про «Grimoires et Rituels Magiques»[36] — жемчужину своей библиотеки! Ника отыскала это сокровище на лотке букиниста, что расположился на набережной Сены, как раз напротив Нотр-Дам…