Солнце бессонных - Юлия Колесникова

— Нет, — проворчала я, совершенно не желая сейчас говорить о нем, ну хоть что-то может быть в моей жизни, чтобы не касалось его? — Все хорошо, мы смотрим новости.

— Это, очень, странно, — протянула тягуче Самюель, когда ее что-то тревожило, в ее английском языке появлялся странный французский акцент, удивительно, но став вампиром она не утратила такую человеческую способность.

Рядом колыхнулся воздух, и мне пришлось открыть глаза. На стуле передо мной появился Калеб. Чтоб тебя, угрюмо подумала я и вновь закрыла глаза. Но от него будто бы волнами исходили разряды, не видя его, я так остро чувствовала присутствие, что он вырисовывался в моем сознании. Сгинь упырь несчастный, даруй же мне покой.

Я глубоко вздохнула и наконец поняла, что пропустила половину того что говорила мне мама. Он отбирал не только мой разум, но и слух. Безусловно, нужно бороться с его влиянием на мою жизнь. Значит, будем рвать, мрачно подумала я, и вырвала мысленно свое сердце.

— … и не забудь, никаких планов на понедельник, мы едем к твоему врачу, — прорвался, наконец, ее голос в мое сознание.

— Да я помню, — уныло отозвалась я. Приемы у врача не были в списке моих самых любимых занятий.

— Не слышу энтузиазма.

Не будь тут Калеба, я бы сказала ей об энтузиазме. Не знаю, соглашусь ли я когда-нибудь еще пережить беременность.

Возможно, все дело было в том, что ребенок не был желанным, но и странные не доброжелательные врачи не добавляли мне радости. К примеру, взять моего нового английского врача, мистера Понесена, занудного старикашку, со своими взглядами на девичью скромность и раннюю беременность. Если б не деньги родителей он точно отказался бы меня осматривать. А будь сейчас средневековье, он первый бы принимал участие в инквизиции. Так и представляла его с горящим факелом у нашего дома. Не удивительно, что он все еще холостяк. Или давно уже холостяк, а точнее говоря, вообще холостяк.

— Кстати, я еду завтра с друзьями в Лутон, — я постаралась говорить будничным тоном, чтобы мама не услышала моего раздражения, пусть думает, что мне хорошо и весело.

— Надеюсь, с вами будет Калеб, он присмотрит за тобой, — прорвался с заднего плана голос отца. И если бы я не была так раздраженна, что родители доверяют ему больше чем мне, наверняка пустила бы слезу. Сколько любви и терпения было в них.

— Едет, — скрыть разочарование мне не удалось. Со стула раздался смешок, но я не стала открывать глаз, мое воображение и так нарисовало его веселое лицо. Мама тяжело вздохнула в трубку.

— Все-таки ты несправедлива.

— Можно я буду судить сама, все-таки он мой тюремщик.

— Он что, плохо с тобой обращается? — голос матери стал тревожным, не трудно было представить, что себе вообразила она. Я забилась в угол, и он истекающий слюной надо мной.

— Не то слово, три часа подряд заставил смотреть телемагазин, — нехотя проворчала я, хорошо, что с чувством юмора у моих родителей все в порядке.

— Два, — подал со стула голос тот, кого я старалась игнорировать.

— Два, — любезно исправилась я, и услышала, как в трубке на том конце провода кто-то прищелкнул языком.

— Чувствую, вы развлекаетесь, — проговорила удивленно Самюель, видимо ожидая худшего.

— Еще как! Я как раз заковала его в наручники, и пойду искать свою любимую кожаную маску с молнией на месте рта, он просто достал меня пошлыми анекдотами. — Мрачно пошутила я, и услышала рокочущий смех Калеба, который он пытался скрыть.

— Не смешно, — проворчала Самюель, и где то на заднем плане возмутился Терцо, чтобы я, как леди, не забывала о хороших манерах. — Хорошо, старайся ехать завтра аккуратно на дорогах, в Лутоне особенно, ты еще не привыкла к левостороннему движению. И помни, что мы скучаем.

Я тяжело вздохнула, потому, что не скучала, прекрасное тело, расположившееся рядом, не давало мне нормально дышать, не то, что думать о ком-либо еще.

— Передавай привет Калебу.

— Угу, — угрюмо буркнула я и положила трубку. Еще чего, никакого привета, а вот выставить его за двери, с удовольствием. Несколько раз, вдохнув и выдохнув, я открыла глаза. Калеб улыбался так, будто понял, о чем я думаю.

Я посмотрела на часы, на силу отведя взгляд в сторону. 10.00.

— Я ложусь спать, — заявила я.

— Не сомневался, — весело отозвался Калеб, и от его улыбки мое сердце дрогнуло. Он казался просто неотразимым, когда улыбался вот так как сейчас, по-мальчишески. Казалось, я могла увидеть того человека каким он был, без надменности, без муляжа. В любом случае чересчур прекрасный, чтобы даже в мечтах считать его своим.

— И?

— Что и? — непонимающе пожал плечами Калеб.

— «И» — это тонкий намек, что тебе пора домой, — медленно, словно ребенку объяснила я свою воинственную позу.

— А Самюель тебе ничего не сказала?

Почему Калеб выглядит так виновато, было первым, что подумала я. Пока, конечно же, до меня не дошло, почему Самюель боялась, не ссоримся ли мы с Калебом. Просто он оставался на ночь стеречь меня.

Но я даже не разозлилась, подсознательно ожидая этого. Только представить себе, что я смогу спокойно заснуть, когда где-то в доме будет он, не могла.

Я не могла смотреть на него, боясь увидеть непонимание или издевки, и молча, направилась к лестнице. Мысль закурить, преследовала меня целый день и я как никогда за эту неделю была близка к этому. Я поднималась вверх, чувствуя спиной его взгляд, и он прожигал меня насквозь. Залетев в свою комнату, я принялась лихорадочно искать пачку сигарет, запрятанную в еще не распакованных коробках, до которых у меня не доходили руки. В них была одежда, совершенно новая, но в которую я точно сейчас не влезала. Мои книги и диски с музыкой, старые альбомы с уроков рисования и сотни фотографий. Оказалась, что вся моя жизнь в Чикаго, поместилась в четырех ящиках. Как странно оказалось понять, что я вовсе не жалею ее, — жизнь здесь казалась мне намного интересней.

Горестно усевшись на подоконнике, я раскрыла окно, надеясь, что Калеб не примет это за звуки побега и не ворвется в мою спальню. Я прикурила от старой зажигалки, подаренной кем-то из бывших друзей, и с наслаждением затянулась. Казалось, меня должно было замутить от них, но наоборот, все мое существо радовалось, чему-то такому запретному, о чем никто не знает. Здесь и сейчас не было моей беременности, родителей и точно не было Калеба. Мой мозг взял передышку и запретил мне думать о нем. К полному счастью не хватало кружечки глинтвейна, которого я так любила.

Снизу не доносилось ни звука. Спрятав сигареты назад, я пошла в ванну, желая избавиться от Его невидимого присутствия, что незримо обитало со мной. Именно там я могла отдохнуть и расслабиться. Понежившись в горячей воде, я наконец-то решилась выйти, думая о том, что придется спуститься вниз и пожелать ему доброй ночи. Не смотря на то, что мои родители не спали в таком понятие как спят люди, таковым был наш ритуал, они не желали лишать меня простых человеческих радостей, столь привычных в обычных семьях.