Тропою волка - Михаил Голденков

Михал с двумя пистолетами в карманах и саблей быстро шагал по главному бульвару Варшавы, Королевскому шляху. Вокруг дым, валяющиеся каски, ядра, мушкеты, убитые. Но несвижский князь не обращал на все это внимания — он спешил. Михал почти каждый день думал о том, как вновь возьмет в руки раму картины «Огненный всадник», что должна храниться здесь, в Варшаве, откуда ее так и не успел отправить по адресу в Несвиж пан Тарковский. Вот только не было уверенности у Михала, что его любимая игрушка — идеальный портрет Кмитича работы его друга Вилли — все еще здесь. Ведь захватчики запросто могли изъять ее и увезти в Пруссию, или в Брандербург, или в Швецию, либо в Чехию — и тогда пиши пропало. С этой мыслью Михал смириться не хотел. Не хотел даже думать об этом. Он спешил к дому пана Тарковского, где должна была, по идее, храниться его картина, настороженно прислушиваясь к выстрелам и крикам где-то неподалеку. Город сдался, но бои на его улицах продолжались.

— Эй, пан! Забил немца! Ха! — раздался хриплый пьяный крик прямо над ухом Михала. Князь вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял усатый мужик в распахнутом кожухе. В одной руке он сжимал топорик на длинной рукоятке, а в другой… за темные перепачканные кровью волосы держал чью-то отрезанную голову с длинными черными усами.

Михал побелел, не зная, что сказать. Тут же появился польский офицер с тремя пехотинцами в голубой форме польского королевского войска.

— Офицер, наведите порядок! — крикнул ему по-польски Михал. — Уберите этих пьяных! — и он указал на мужика, чувствуя, как что-то подступает к горлу при виде отрезанной головы. Офицер резко повернулся к пьяному, выхватил пистолет и разрядил прямо в грудь мужика. Тот выронил свой трофей, хрипло заорал и рухнул с выпученными не то от боли, не то от удивления глазами. Михал остолбенел.

— Холера ясна! Как надоело это быдло! Карать мародеров без суда на месте! — прокричал офицер, видимо, повторяя слова приказа. По остервенелому выражению лица офицера было видно, что подобные добровольцы-охотники уже давно вывели его из себя… Михал с побелевшим лицом смотрел, как человек с топориком лежит ничком в луже крови, а рядом валяется отрезанная голова, видимо, немецкого солдата. Князя тошнило. Он качнулся, отвернулся и быстро направился за ближайший угол, прижимая платок к губам. В дом к Тарковскому Михал в тот день так и не попал.

Глава 11

У ТАРКОВСКОГО

Михал постучал в деревянную дверь тростью и прислушался. Внутри кто-то засуетился, послышались шаги, шорох, но открывать дверь никто не торопился.

— Пан Ежи Тарковский! Это Михал Радзивилл! Я пришел за своей картиной! Может, все же откроете? Я вас слышу, пан Ежи!

Дверь скрипнула, приоткрылась. В лоб Михала уперся ствол охотничьего мушкета.

— День добрый, пане! — Михал расплылся в улыбке, что, наверное, выглядело комично, с направленным в лоб дулом.

Перед несвижским ординатом стоял невысокий сухонький человек лет шестидесяти-шестидесяти пяти с гладким тщательно выбритым розовым лицом и длинными седыми волосами. Во всем черном.

— Я могу видеть пана Тарковского? — спросил Михал старичка с мушкетом, аккуратно отстраняя тростью мушкетный ствол в сторону, чтобы случайно произведенный выстрел не выбил ему мозги. Из-за спины седовласого старичка испуганно выглядывали две женщины — пожилая и совсем молоденькая, с буйной золотистой шевелюрой.

— Вы пан Михал Казимир Радзивилл? — спросил старичок, не опуская мушкета.

— Так, пане, он самый, сын Александра Людовика, которого пан Тарковский должен хорошо знать.

Ствол мушкета резко скользнул вниз. Голубые глазки старичка блеснули приветливыми искорками.

— Вы уж простите, пан Михал! Варшава из милого старого мазовецкого города превратилась в ад. Бояться нужно не столько немцев или шведов, сколько своих! Проходите! Я и есть Ежи Тарковский.

Сухонький пан в черном сделал шаг назад, пропуская в дом Михала. несвижский князь шагнул за порог, снял шляпу — ее тут же подхватила молодая женщина, видимо, служанка Тарковского. Она же помогла снять с Михала его модный короткий черный плащ.

Михал огляделся. Типичные небогатые апартаменты Старого города, где ютятся лавочники да ремесленники, с грубо оштукатуренными серыми стенами. Небогатая скудная мебель… Михал сглотнул — неужели Тарковского ограбили?! Где же его знаменитые коллекции картин, ювелирных изделий и прочих безделушек со всего света?

— Ну и время нынче, пан Радзивилл, ну и время! — причитал пан Тарковский, уводя Михала куда-то по темному узкому коридору. — Идите за мной, пан.

Вдруг Тарковский ткнул суховатой рукой стену, и она повернулась, как дверь. Михал последовал за хозяином в потайной ход, освещенный лампами, стоящими на полках. Весь коридор, по которому, как по лабиринту, пробирались Тарковский и Радзивилл, был заставлен полками, ломившимися от статуэток, больших и малых картин, сосудов и ваз, каких-то закупоренных бутылок темно-зеленого стекла, банок, свертков бумаг, кукол, богато инкрустированных пистолетов, странных мечей с длинными рукоятями, шкатулок, толстых книг и прочего, чего даже невозможно было запомнить.

«Ничего себе!» — думал Михал, сворачивая следом за Тарковским уже за третий поворот. Он словно попал в иной мир, мир детских сказок и снов. Пахло какими-то чудными ароматами, иногда нос Михала улавливал знакомый по мастерской Вилли запах краски, холстов… Порой он чуял что-то похожее на французские изысканные духи… Вот череп, вырезанный из хрусталя, а вот чудная модель испанской каравеллы, на которой плавал Христофор Колумб.

— У вас тут как в раю! — не выдержал восхищенный Михал. — Я бы жил здесь!

— О, пан Радзивилл! Не вы одни жили бы здесь! Здесь собраны чудеса со всего света!

Тарковский остановился напротив одной из полок, снял огромную книгу, раскрыл. В книге были записи от руки, видимо, самого пана Тарковского. Он открыл последнюю страницу и стал водить по ней пальцем, что-то отыскивая.

— Рембрандт, «Польский всадник», — произнес наконец Тарковский.

— Ну, не Рембрандт, а Вильям Дрозд. И не «польский», а… «огненный» или «литвинский», — поправил Михал Тарковского.

— В самом деле? — Тарковский вопросительно покосился на Михала. — Я не знаю никакого Вильяма Дрозда. А вот картина Рембрандта у меня имеется. Поверьте мне, молодой человек, я отлично знаю, как накладывает мазки этот гений кисти.

— Дрозд пока неизвестен, — ответил Михал, — он ученик Рембрандта, и нет ничего удивительного в том, что мазки у них с Рембрандтом схожи. Так картина у вас, пан Тарковский?