Боба нет - Мег Розофф

– Ты не имеешь о ней ни малейшего понятия. Она поразительна. Чудесна. Совершенно невероятная, прекрасная девушка. И это я сотворил ее.

Мистер Б приподнял одну бровь.

Боб спохватился:

– Нет, не так. Я сотворил людей, которые сотворили ее, и тех, кто сотворил их, и тех, кто сотворил этих. И так далее, и так далее, вглубь, вглубь, в глубь времен. И каждый набор совершенных комбинаций составился лишь потому, что их сотворил я.

– Вы гений.

– Это верно.

– А ваше решение не спешить – великолепный образчик…

Боб презрительно усмехнулся.

– Ты собираешься давать мне советы насчет того, как соблазнить женщину? Ты? Мистер Старый Хрен в квадрате?

Сколько остроумия в этом мальчике! Сколько бритвенно острой иронии! Вундеркинд, черт его подери, и, о да, несомненный гений в сферах столь многочисленных, что их и не сочтешь.

– Так что же вы собираетесь предпринять?

– Я же тебе говорил, на этот раз я хочу сделать все как положено. Как принято у людей. Поговорю с ее родителями. Добьюсь, чтобы они отдали мне ее руку. И возьму ее в супруги.

Мистер Б уставился на него. В супруги?

– Чтобы все как у людей, – надменно прибавил Боб.

– Обворожительно. – Мистер Б не сводил с него глаз. – А вы совершенно уверены, что именно этого вам и хочется?

Боб фыркнул:

– Уверен ли? Уверен ли я? Конечно, уверен. Более чем уверен. Уверен до смешного.

Мистер Б снял очки, потер переносицу.

– Знаете, вашей матери очень тревожно за вас.

– Матери? Ты разговаривал с моей матерью?

– Между делом, не более того.

Боб взорвался.

– Разговаривать с моей матерью между делом невозможно. Каждое твое слово будет искажаться до неузнаваемости, прежде чем ты поймешь, что играешь посреди аэродинамической трубы в русскую рулетку с гномом-психопатом и уже поставил свое право первородства против кусочка сыра…

Мистер Б заморгал.

– Забудьте о вашей матери. Наш с ней разговор был совсем коротким. – Он откашлялся. – Однако я хотел попросить вас о маленькой услуге. Мне необходимо решить одну проблему.

– Нет.

Боб надменно развернулся на одном каблуке и выскочил из комнаты. Грохнула дверь.

Мистер Б вздохнул. О, приблизь четырнадцатое июля, взмолился он, обращаясь неведомо к кому.

30

Молиться Бернард всегда немного стеснялся. Проведя почти двадцать лет в армейских капелланах, он обзавелся некоторым смутным недовольством по поводу работы, которую выполнял здесь, на Земле, Бог. Не удивительно поэтому, что связь Бернарда со Всемогущим, самая сильная и крепкая во всей его жизни, сводилась скорее к долгим и трудным разговорам, чем к подлинному служению. И все же другой стези он для себя не избрал бы, ибо пылко верил в способность человека улучшить жизнь на Земле.

То была убежденность столь же политическая и философская, сколь и духовная, она требовала веры в такие концепции, как правое и неправое, добро и зло, спасение и благодать. Бернарду страстно хотелось верить, что цель у него и у Бога единая и что цель эта подразумевает искоренение страданий. Не то чтобы он и вправду веровал в возможность такого искоренения. Но он верил в процесс, в желание усовершенствовать мир. При отсутствии такой цели, как совершенствование человека, он не видел в земной жизни никакого смысла.

В ранние дни своей карьеры он считал армию институтом достойным, полезным и необходимым. И даже когда уверенность в этом ослабла, он еще многие годы думал, что его присутствие в зоне военных действий служит доброй цели, делает жизнь солдат лучше. Когда же увяла и эта убежденность, он вернулся к гражданской жизни и теперь сражался на фронтах пригородного среднего класса. Его профессиональная карьера, когда ему удавалось сносить размышления о ней, представлялась Бернарду процедурой медленного износа содержательной ценности.

Бернард никогда не был склонен рассматривать Библию как буквалистское описание подлинных событий, однако нынешняя карающая погода его тревожила. Оглядывая свою церковь, наполненную прихожанами, каждый из которых доблестно старался не пасть духом, хоть и попал в положение безвыходное, Бернард начинал терять надежду. Возможно, конец света и впрямь близок.

– Здравствуйте, миссис Эдельвейс, – сказал он, предлагая ей чашку чая. – Как вы себя чувствуете этим утром?

Она удивленно уставилась на него.

– Как я могу себя чувствовать, проведя ночь в комнате, полной посторонних?

Бернард поежился.

– Да, конечно, это нестерпимо. Но, боюсь, пока мы не подыщем для вас другое жилье… – Женщина восьмидесяти с лишком лет, руки скрючены артритом. Ей не следовало спать на раскладушке в церковном зале, разделять четыре туалета с девятью десятками других людей. – Мы очень постараемся найти для вас место поудобнее, как только… видите, дождь уже…

Однако, повернувшись к окну, оба с определенностью поняли, что дождь не уже. Разве что на дождь это уже не походило. А походило на то, что дно какого-то озера поднялось и вода его перелилась через свесы церковной крыши. Бернард смотрел как завороженный. Сплошная махина воды, плотная, как стена.

Миссис Эдельвейс была одной из десятков наполнивших церковь людей, которые безмолвно извещали Бернарда о своей ранимости и стыде за то, что им плохо живется в здешних условиях. Куда бы ни поворачивался Бернард, он ловил обращенные к нему взгляды – и виноватые, и обвиняющие. Старики уже успели привыкнуть к собственной незримости, чего нельзя было сказать об еще крепких людях средних лет; старики утратили надежду оказаться первыми в очереди за удобством, едой, утешением. Их смиренность смущала Бернарда. Он посмотрел на часы, состроил гримасу человека, внезапно вспомнившего о важной встрече, и удалился в свой крошечный кабинет позади алтаря. Закрыл и запер дверь, тяжело опустился в кресло. Сколь нехристианским ни было такое желание, но ему хотелось, чтобы эти люди покинули его церковь.

В дверь постучали, знакомый голос негромко произнес:

– Бернард?

Он встал, отпер ее.

– Лаура. Прости. Это вовсе не означает, что я не желал видеть тебя.

Когда он открыл дверь, Лаура учуяла аромат чего-то явственно бернардского – намек на хорошую кожу, свечи, накрахмаленное белье; чего-то возбуждающе викарского. Она протянула ему чашку чая, вытерла руки о завязанный на талии передник.

– Ничего страшного. Чай и печенье розданы, теперь мы все уселись слушать милейшие квартеты Гайдна. Даже дети и те слушают. Музыка, как ты знаешь, усмиряет и диких зверей[8].

Грудей, подумал он, отводя взгляд. Диких грудей.

Он пододвинул ей кресло:

– Присядь на минутку. Ты слишком много работаешь. – Распорядительность Лауры почему-то сковывала его.

– Я не просто так пришла – появились новые люди, и я подумала, что тебе следует сказать что-то положенное в таких случаях –