Конец «Русской Бастилии» - Александр Израилевич Вересов

так и не удалось засушить еще эшелоций: весь день дождь, они совсем закрылись, а когда расправляешь их, ломаются и трескаются… Ты не видела еще ни георгин, ни астр, ни многих других… Цветы идут превосходно. Лилии, правда, отцвели, но остальные в полном цвету. Особенно богато цветут гелиотропы и белые душистые крестики — какие это цветы?»

«Мама! Обо мне не беспокойся: я совсем здоров… Из всех возможных пожеланий назову только одно: побольше сил и веры!»

«Сейчас бушует ветер. На озере, должно быть, разыгрывается буря. Из камеры слышны ее крепчающие порывы».

Из дневников и писем В. Лихтенштадта.

На острове между начальством крепости и каторжанами шла постоянная борьба. Она не всегда вырывалась на поверхность тюремной жизни, но не стихала ни на день, ни на час.

Жестокой и грубой силе, всем средствам полицейского удушения противостояли мужество и решимость.

Заключенные завоевали первое и самое большое наследие народовольцев — право на книги.

Завоевали и второе. Этим наследием были цветы.

Огороды народовольцев начались с одного-единственного зернышка лесной земляники, случайно найденного в книге. Посаженное в землю на прогулочном дворе, оно дало небольшой бледно-зеленый кустик. Солнца в крепости мало. Ягоды так и не смогли налиться соком, они были терпко кислыми.

Потом Морозову, Фигнер, Фроленко и их товарищам разрешили устроить настоящие огороды, размежеванные высокими заборами, чтобы узники, работая, не могли видеть друг друга. Выращивали ягоды, овощи, цветы.

Теперь от этих огородов и следа не осталось. Загородки были срыты. Плодоносную землю снесло ветром. Местами обнажилась скальная порода, на которой и травинке негде корни пустить.

Когда Зимбергу доложили, что заключенные хотят посадить на острове цветы, он рассмеялся:

— Можно позволить. Только ведь на камне цветы, кажется, не растут?

Но цветы на камне выросли. Вот как это произошло. Надо было прежде всего найти почву, хотя и не чернозем, но такую, на которой могло бы что-то произрастать. Василий Иванович велел передать каторжанам, — пусть не думают, что земля будет привезена из-за Невы, как было при первых «огородниках».

Тогда каторжане решили искать землю на острове. Против этого Зимберг не возражал.

В прогулочные и рабочие часы заключенные начали долбить ямы на крепостном дворе. Приходилось именно долбить, так как почва была на редкость каменистой. Под камнями лежал слой спаявшегося строительного мусора.

Ямы становились все глубже — они скрывали человека в полный рост. Вот тут-то и нашли суглинок, перемешанный с перегноем. Вероятней всего, этот отживший растительный слой приходился ровесником крепости, давал зеленые всходы еще для первых жителей «Орешка». Сквозь вековые толщи этот слой подняли на поверхность, под скупое северное солнце.

Земли было мало. Прохладную и тяжелую, ее сносили на отведенные площадки перед третьим и четвертым корпусами.

Иустин работал упрямо, до пота, который, высыхая, оставлял на рубахе белый налет. Но старался Жук не для будущих цветников.

Цель у него была совсем другая. Как и все каторжане, Жук знал о давнишнем правиле тюремных могильщиков: самые важные государственные преступники даже после смерти не должны покидать остров. Их зарывали здесь же, в крепости. Землю заравнивали, утаптывали, чтобы могила потерялась, забылась и никогда не могла стать предметом народного почитания.

Вот эти безвестные уголки последнего успокоения и решил найти Иустин. Почти для всех эти поиски оставались тайной. Начальство строго-настрого запретило заключенным выходить с лопатами на мыс возле Королевской башни. Тут копать не разрешалось. Этот запрет прямо указывал, что главное место захоронения находится здесь. Но обрывистый, пустынный мыс вдававшийся в озеро, конечно, был слишком мал, чтобы вместить тела всех замученных. Могилы следовало искать повсюду на острове.

Жук облюбовал для работы узкий, как щель, малый двор цитадели. Четыре глухие высокие стены образовали его: углом, две крепостные, стена Старой тюрьмы и полукруглые обводы Светличной башни. Настоящая звериная яма, откуда виден только клочок неба.

Около недели Жук вскапывал этот двор. Земли, годной под цветочный посев, здесь было немного. Но он рыл упрямо, исступленно. Он страшился того, что искал, и все-таки не мог выпустить лопату из рук. На ладонях давно уже вспухли кровавые мозоли.

И он нашел. Однажды что-то хрустнуло под лезвием лопаты. Иустин увидел в земле нечто поразившее его. Он отвернулся, чтобы не привлекать внимание конвойных. Начал копать рядом. Но смотрел в сторону, на только что разворошенную землю. Там лежала темно-русая девическая коса. Она была туго заплетена и только на кончике распустилась.

Иустин снял свою арестантскую шапку без козырька и долго вытирал ею мокрое потное лицо.

Бережно, тихими движениями каторжанин закидал открытую могилу.

Вечером в камере он рассказал Владимиру о страшной находке. Лихтенштадт назвал ему давно уже известное среди революционеров имя молодой учительницы Зинаиды Конопляниковой. Несколько лет назад в Петергофе она убила душителя московских рабочих, генерала Мина, и за то была повешена в Шлиссельбурге.

По-видимому, ее могила и найдена на малом дворе.

На протяжении многих дней с Иустином творилось неладное. Стоило ему закрыть глаза, как тотчас же он видел прекрасное лицо молодой женщины. Она выпрямясь стояла под петлей, на дощатом настиле и тонкими пальцами трогала перекинутую на грудь косу. Воздух в каменной щели был неподвижен. А поверх стен он метался и выл и гнал тучи по серому небу…

Миновало еще несколько дней. Жук работал на малом дворе вместе с двумя другими каторжанами.

Солдаты составили карабины в углу двора. Раскурили цигарки. Слушают разглагольствования Цезаря. Лицо у старшего надзирателя красное, голос хриплый. Цезарь старается говорить тихо. Но Жук слышит каждое слово.

— Тут ли, там ли это было, и когда было, я ли видел или кто иной, о том молчок, — рассказывал надзиратель солдатам, — ну, поставили ее на эшафот. Стоит она и на небо смотрит, как праведница. И слезинки мелкие, мелкие по лицу катятся. Балахона на нее не надевали… Ну, как выбили у бедняги скамейку из-под ног, посмотрел я на ее полсапожки, они новенькие, подошва несношенная… Жалко…

— Эка, нашел, кого жалеть, — сказал один из солдат.

— Так ведь ее в полсапожках и в землю опустили, — тряся кудлатой головой, прохрипел Цезарь, — им же, говорю тебе, цена не один рупь, почитай, совсем не ношенные…

Лопата в руках Иустина зазвенела. Она высекла искру, ударясь о стену, и начала плющиться, сгибаться в гармошку. Жилы на руках каторжанина вздулись и посинели.

Солдаты подбежали к нему.

— Э-эй! Не дури!..

К тому времени в цветнике семена, присланные из Петербурга Красным крестом, принялись. Цветы подросли, закачались пестрыми головками.

Когда каторжан снова привели на малый двор, заровнять вскопанную землю, Жук нес в ладони только что