Собрание стихотворений - Борис Чичибабин

Не отвечал я вам на первое письмо, потому что ваши рассуждения о Бальмонте и вообще о стихах мне чужды и не только не интересны, но и неприятны. Я вообще считаю, что слово, служащее выражением мысли, истины, проявления духа, есть такое важное дело, что примешивать к нему соображения о размере, ритме и рифме и жертвовать для них ясностью и простотой есть кощунство и такой же неразумный поступок, каким был бы поступок пахаря, который, идя за плугом, выделывал бы танцевальные па, нарушая этим прямоту и правильность борозды. Стихотворство есть, на мой взгляд, даже когда оно хорошее, очень глупое суеверие. Когда же оно еще и плохое и бессодержательное, как у теперешних стихотворцев, — самое праздное, бесполезное и смешное занятие. Не советую заниматься этим именно вам, потому что по письмам вашим вижу, что вы можете глубоко мыслить и ясно выражать свои мысли.

Лев Толстой. Из письма 14.01.1908 г.

Умер мой дядя (муж сестры моей матери) А. М. Жемчужников… Он был поэт. Л. Н. не признавал в нем никакого поэтического дара и даже самого примитивного понимания поэзии. Он считал, что все, что пишет Жемчужников, это зарифмованная, скучная и никому не нужная проза. Но я думаю, что Л. Н. тут, как с ним часто бывает, слишком строг и требователен. Л. Н. признает всего пять поэтов — Пушкина, Лермонтова, Баратынского (за его «Смерть»), Фета и Тютчева.

М. С. Сухотин. Запись в дневнике 11.03.1908 г.

Ну а кого ему ещелюбить прикажете?..Саднит у пахаря плечона Божьей пажити.

Балует солнце в бороде,щекотку делая.Идет по черной борозделошадка белая…

С потопом схож двадцатый век:рулим на камешек.А он пустил бы в свой ковчегмоих неканувших?

Сгодился б Осип Мандельштамдля «Круга чтения»?Ведь вот кого он выбрал сам.Мое почтение!..

Идет на мир девятый вал.Мертво писательство.Не зря стихов не признавалего сиятельство.

А я родился сиротойи мучусь родиной.Тому ли спорить с Бородой,кто сам юродивый?

Гордыне лет земных чужойс их злом и ложию,тоскую темною душойпо Царству Божию.

Лущу зерно из шелухи,влюбляюсь, верую.Да мерит брат мои стихитолстовской мерою.

1979

  ПОЭТЫ ПУШКИНСКОЙ ПОРЫ{189}

Поэты пушкинской порыв своих сердцах несли сквозь годыОтветственности и Свободынеразделенные миры.

О тайной вольности восходы!О веры вешние пиры!В них страсть и вера, ум и совесть,обнявшись, шли одним путем —да разошлись они потом,как Фет с Некрасовым, поссорясь.

Поэты пушкинской поры,чья в царстве льдов завидна доля,беспечны были и добры,сады святынь растя и холя.И нам бесценны их дары.Как высота святой горы,где свет, и высь, и даль, и воля,пред низиной мирского поля, —поэты пушкинской поры.

<Конец 1980-х>

* * * Покамест есть охота{190},покуда есть друзья,давайте делать что-то,иначе жить нельзя.

Ни смысла и ни лада,и дни как решето, —и что-то делать надо,хоть неизвестно что.

Ведь срок летуч и краток,вся жизнь — в одной горсти, —так надобно ж в порядокхоть душу привести.

Давайте что-то делать,чтоб духу не пропасть,чтоб не глумилась челядьи не кичилась власть.

Никто из нас не рыцарь,не праведник челом,но можно ли миритьсяс неправдою и злом?

Давайте делать что-тои, черт нас подери,поставим Дон Кихотауму в поводыри.

Пусть наша плоть недужнаи безысходна тьма,но что-то делать нужно,чтоб не сойти с ума.

Уже и то отрадау запертых ворот,что все, чего не надо,известно наперед.

Решай скорее, кто ты,на чьей ты стороне, —обрыдли анекдотыс похмельем наравне.

Давайте что-то делать,опомнимся потом, —стихи мои и те вотоб этом об одном.

За Божий свет в ответемы все вину несем.Неужто все на светеокончится на сем?

Давайте ж делать то, чтоГосподь душе велел,чтоб ей не стало тошноот наших горьких дел!

1979

         9 ЯНВАРЯ 1980 ГОДА{191}

И снова зажгутся, коль нам повезет,на сосенке свечи,и тихо опустится с тихих высотрождественский вечер.

И рыжая киска приткнется у ног,и закусь на блюде,и снова сойдутся на наш огонекхорошие люди.

Вот тут бы и вспомнить о вере былой,о радостях старых,о буйных тихонях, что этой поройкемарят на нарах.

Но, тишь возмутив, окаянное дноя в чаше увижуи в ночь золотую набычусь хмельнои друга обижу.

И стану в отчаянье, зюзя из зюзь,стучать по стаканамс надменной надеждой: авось откуплюсьстихом покаянным.

Упершись локтем в ненадежность стола,в обличье убогом,провою его, забывая слова,внушенные Богом.

О, мне бы хоть горстку с души соскрести,в чем совесть повинна.Прости мне, Марлена, и Генчик, прости,и Шмеркина Инна.

Спокойно, друзья, отходите ко сну,поверьте заздравью,что завтра я с чистой страницы начнусвою биографью.

Но дайте мне, дайте мне веры в меняхоть малую каплю…Вот так я, хмельной, погоняю коняи так я лукавлю.

А свечи святые давно сожженыпод серою сенью,и в сердце волнуемом нет тишины,и нет мне прощенья.

Не мне, о, не мне говорить вам про честь:в родимых ламанчахя самый бессовестный что ни на естьтрепач и обманщик.

Пока я вслепую болтаю и пью,игруч и отыгрист,в душе моей спорят за душу моюХристос и Антихрист.

* * * Я не знаю, пленник и урод{192},славного гражданства,для чего, как я, такому вотна земле рождаться.

Никому добра я не принесна земле на этой,в темном мире не убавил слез,не прибавил света.

Я не вижу меж добром и зломзримого предела,я не знаю в царстве деловомникакого дела.

Я кричу стихи свои глухим,как собака вою…Господи, прими мои грехи,отпусти на волю.

1980

* * * Я нá землю упал с неведомой звезды{193},с приснившейся звезды на каменную землю,где, сколько б я ни жил, отроду не приемлюни тяжести мирской, ни дружбы, ни вражды.

Как с буднями, звезда, нездешним сердцем сжиться,коль тополи в снегу мне в тыщу раз важнейвсех выездов и смут, певичек и вождей,а Моцарт и Паскаль отзывней сослуживца?

Что делать мне, звезда, проснувшись поутру?Я с ближними в их рай не мечу наудачу,с их сласти не смеюсь, с их горечи не плачуи с ними не игрок в их грустную игру.

Что значу я, звезда, в день моего рожденья,колодец без воды и дуб без желудей?Дано ль мне полюбить косматый мир людей,как с детства я люблю животных и растенья?

И как мне быть, звезда, на каменной земле,где телу земляка люба своя рубаха,так просто обойтись без воздуха и Бахаи свету не найтись в бесколокольной мгле?

Как жить мне на земле, ни с чем земным не споря?Да будут сны мои младенчески чистыи не предам вовек рождественской звезды,откуда я упал на землю зла и горя.

1980

        ДЕВОЧКА СУЗДАЛЬ{194}                                  О, Русь моя, жена моя…                                                            А. БлокКогда воплощаются сердца мечты,душа не безуста ль?А не было чуда небесней, чем ты,ах, девочка Суздаль!

Ясна и прелестна, добра и нежнаво всем православье —из сказки царевна, из песни княжнаи в жизни сестра мне.

Как свечи, святыни твои возжены, —пестра во цветенье, —не тронет старинной твоей тишиныПетра нетерпенье.

Но жизней мильон у Руси на кону —и выси ли, бездне ль —о, как она служит незнамо кому,родимая безмерь!..

Ты ж дремлешь, серебряна и голуба,средь темного миратакой, как ремесленная голытьбатвой лик сохранила.

Ни грустного Пруста с собой не возьму,ни Джойса, ни Кафкуна эту дарящую радость всемузеленую травку.

В дали монастырской туман во садах,полощется пашня, —ах, девочка Суздаль, твоя высотапо-детски домашня.

Так весело сердцу, так празднует взгляд,как будто Иисус далим этот казнимый и сказочный град —раздольную Суздаль.

Как будто я жил во чужой стороне,и вот мне явилосьто детство, какого не выпало мне,какое лишь снилось.

Уйдут, ко святым прикоснувшись местам,обиды и усталь, —ты девочкой будь, ты женою не стань,пресветлая Суздаль.

Какой ни застынь поворот головы —и в смутах не смеркли, —полетно поют со смиренной травырассветные церкви.

В воде отражается храм небольшой,возросший над нею,и в зареве улиц притихшей душойк России роднею.

О, как бы любил я ее и, любя,как был бы блажен я,когда б мог увидеть, взглянув на тебя,ее отраженье!

1980

     ЭПИТАЛАМА, СВАДЕБНАЯ ПЕСНЬ{195}

О Гименей-Христос, о нежный Гименей!Благослови двух душ бесстрашную единость,наставь и укрепи, слепи, смешай, сведи насв убожестве Твоем — в духовности Твоей.

О скорбный Гименей, кто плотницким виномстол бедных одарил в рассказе Иоанна,чей образ обрастал одеждами обмана,будь с нами, как тогда, во времени ином.

От нашей немоты, о ясный Гименей,не пастырь наш, а брат, прими обет венчальный,благослови обряд блаженный и печальныйсредь попранных святынь, обобранных камней.

От бренности и лжи в мечте своей омой,избави от стыда и, отрешив от странствий,прощенным счастье дай друг другу молвить «Здравствуй»,прижать к лицу лицо вернувшимся домой.

О сердце и чело, отвергнувшие злость!О легкий Гименей, сквозь рознь благослови нас,чтоб канула во тлен былая половинностьи Целое из нас собралось и зажглось.

Две тьмы преобрази в сияние одно,благослови на жизнь, благослови на вечность,дай любящим прозреть в конечном бесконечность,испить в земных водах небесное вино.

О Гименей-Христос, о тихий Гименей,открой нам нашу высь, чтоб, низости переча,друг с другом и с Тобой увечненная встречав бессмертие вела средь смертоносных дней.

Да примем в брачный дар Твой жертвенный венец,о кроткий Гименей, как в Кане Галилейской,раскаявшихся душ ласкающею лескойиз мертвых вод времен для вечности ловец.

Да с верой длань Твоя коснется наших лбов,играющий с детьми и сам Дитя Господне,чтоб Царствие Твое исполнилось сегодняи вызрела в сердцах всемирная любовь.

И в терньях, и в цепях, свободный Гименей,упрочь наш брачный дом, о бесприютный путник,в стране берез и верб, где есть Толстой и Пушкин,что сладостней, чем мед, и соли солоней.

А если станет в ней безлюдней и темнейи недостойный стон из недр во сне исторгнем,да устыдимся уз, да будет даром долг нам,о радостный Иисус, о светлый Гименей!

1980

* * * О, дай нам Бог внимательных бессонниц{196},чтоб каждый мог, придя под грубый кровкак самозванец, вдруг с далеких звонницуслышать гул святых колоколов.

Той мзды печаль укорна и старинна,щемит полынь, прощает синева.О брат мой Осип и сестра Марина,спасибо вам за судьбы и слова.

О, трижды нет! Не дерзок я, не ловок,чтоб звать в родню двух лир безродный звон.У ваших ног, натруженных, в оковах,я нищ и мал. Не брезгуйте ж родством.

Когда в душе, как благовест Господний,звучат стихи с воскреснувших страниц,освободясь из дымной преисподней,она лежит простершаяся ниц

и, слушая, наслушаться не может,из тьмы чужой пришедшая домой,и жалкий век, что ею в муках прожит,не страшен ей, блаженной и немой.

И думает беглянка ниоткуда:«Спасибо всем, кто дал мне их прочесть.Как хорошо, что есть на свете Чудо,хоть никому, хоть изредка, но есть.

А где их прах, в какой ночи овражной?И ей известно ль, ведает ли он,какой рубеж, возвышенный и страшный,в их разобщенных снах запечатлен?

Пусть не замучит совесть негодяя,но чуткий слух откликнется на зов…»Так думает душа моя, когда яне сплю ночей над истиной стихов.

О, ей бы так, на ангельском морозе бпронзить собой все зоны и слои.Сестра моя Марина, брат мой Осип,спасибо вам, сожженные мои!

Спасибо вам, о грешные, о божьи,в святых венцах веселий и тревог!Простите мне, что я намного позжеуслышал вас, чем должен был и мог.

Таков наш век. Не слышим и не знаем.Одно словечко в Вечность обронив,не грежу я высоким вашим раем.Косноязычен, робок и ленив,

всю жизнь молюсь без имени и жеста, —и ты, сестра, за боль мою моли,чтоб ей занять свое святое местоу ваших ног, нетленные мои.

1980

                    ПРИЗНАНИЕ{197}

Зима шуршит снежком по золотым аллейкам,надежно хороня земную черноту,и по тому снежку идет Шолом-Алейхемс усмешечкой, в очках, с оскоминкой во рту.

В провидческой тоске, сорочьих сборищ мимо,в последний раз идет по родине своей, —а мне на той земле до мук необъяснимо,откуда я пришел, зачем живу на ней.

Смущаясь и таясь, как будто я обманщик,у холода и тьмы о солнышке молю,и все мне снится сон, что я еврейский мальчик,и в этом русском сне я прожил жизнь мою.

Мосты мои висят, беспомощны и шатки —уйти бы от греха, забыться бы на миг!..Отрушиваю снег с невыносимой шапкии попадаю в круг друзей глухонемых.

В душе моей поют сиротские соборы,и белый снег метет меж сосен и берез,но те, кого люблю, на приговоры скорыи грозный суд вершат не в шутку, а всерьез.

О, нам хотя б на грош смиренья и печали,безгневной тишины, безревностной любви!Мы смыслом изошли, мы духом обнищали,и жизнь у нас на лжи, а храмы — на крови.

Мы рушим на века — и лишь на годы строим,мы давимся в гробах, а Божий мир широк.Игра не стоит свеч, и грустно быть героем,ни Богу, ни себе не в радость и не впрок.

А я один из тех, кто ведает и мямлити напрягает слух пред мировым концом.Пока я вижу сны, еще я добрый Гамлет,но шпагу обнажу — и стану мертвецом.

Я на ветру продрог, я в оттепели вымок,заплутавшись в лесу, почуявши дымок,в кругу моих друзей, меж близких и любимых,о как я одинок! О как я одинок!

За прожитую жизнь у всех прошу прощеньяи улыбаюсь всем, и плачу обо всех —но как боится стих небратского прочтенья,как страшен для него ошибочный успех…

Уйдет вода из рек, и птиц не станет певчих,и окаянной тьмой затмится белый свет.Но попусту звенит дурацкий мой бубенчико нищете мирской, о суете сует.

Уйдет вода из рек, и льды вернутся снова,и станет плотью тень, и оборвется нить.О как нас Бог зовет! А мы не слышим зова.И в мире ничего нельзя переменить.

Когда за мной придут, мы снова будем квиты.Ведь на земле никто ни в чем не виноват.А все ж мы все на ней одной виной повиты,и всем нам суждена одна дорога в ад.

1980

НА ВЕЧНУЮ ЖИЗНЬ Л. Е. ПИНСКОГО{198}

Неужели никогда?..Ни в Москве, ни в Белой Церкви?..Победила немота?Светы Божии померкли?

Где младенец? Где пророк?Где заваривальщик чая?С дымом шурх под потолок,человечеству вещая.

Говорун и домоседмалышом из пекла вылез.От огня его беседльды московские дымились.

Стукачи свалились с ног,уцепились брат за братца:ни один из них не смогв мудрой вязи разобраться.

Но, пока не внемлет мири записывает пленка,у него в гостях Шекспир,а глаза, как у ребенка.

Спорит, брызгая слюной.Я ж без всякого усильяза больной его спинойвижу праведные крылья.

Из заснеженного сна,из чернот лесоповаладетских снов голубизнак мертвой совести взывала.

Нисходила благодать.Сам сиял, мальчишка-прадед.Должников его считатьу дубов листвы не хватит.

Неуживчив и тяжел,бросив времени перчатку,это он меня нашели пустил в перепечатку.

Помереть ему? Да ну!Померещилось — и врете.В волю, в Вечность, в вышинуон уплыл из плена плоти.

От надзора, от молвы,для духовного веселья.Это мы скорей мертвыбез надежд на воскресенье.

Вечный долг наш перед ним,что со временем не тает,мы с любовью сохраним.Век проценты насчитает.

Не мудрец он, а юнеци ни разу не был взрослым,над лицом его венецвыткан гномом папиросным.

Не осилить ни огнем,ни решетками, ни безднойвечной памяти о нем,вечной жизни повсеместной.

Кто покойник? Боже мой!Леонид Ефимыч Пинский?Он живехоньким живой,с ним полмира в переписке.

1981

      ГЕНРИХУ АЛТУНЯНУ{199}

                    IСтоит у меня на буфетенад скопищем чашек и блюдс тоской об утраченном светестеклянный ногастик — верблюд.

— Скажи мне, верблюдик стеклянный,с чего ты горюешь один?— С того, что пришел я так ранона праздник твоих именин.

Твой брат, что меня приготовил,со мною к тебе не пришел.Еще я от рук его тепел,да крест его крив и тяжел.

— Мой бедный стеклянный верблюдик,зачем ты не рад ничему?— Затем, что любимый твой братикпопал вместо пира в тюрьму.

Меня сотворили двугорбымнакапливать умственный жир,а он был веселым и гордыми с детства по-рыцарски жил.

Его от людей оторвалии потчуют хлебом с водой,а он, когда вы пировали,всегда был у вас тамадой.

Какое больное мученье,какая горбатая ложь,что вот он сидит в заточенье,а ты на свободе живешь…

Выслушивать жалобу этуне к радости и не к добру,и я подбегаю к буфету,верблюдика в руки беру.

Каким ты был добрым, верблюдик,и как оказался суров!..Затем, что уже не вернуть их,мне грустно от сказанных слов.

И он своей грусти не прячет,и стены надолго вберутте слезы, которыми плачетстеклянный сиротка — верблюд.

                    IIУ нас, как будто так и надо,коли не раб ты,платись семью кругами адаза каплю правды.

Теперь не скоро в путь обратныйиз нети круглой.Прости, прости мне, лучший брат мой,прости мне, друг мой.

Придется ль мне о днях ненастныхтвой лоб взъерошить?Где меч твой, рыцарь курам на смех,где твоя лошадь?

Уж ты-то, гордый, не промямлишь,что ты не молод.А праведниками тремя лишьспасется город!

                    IIIА знать не знаю ничего я:беда незряча.Возможно ли, чтоб дом героястал домом плача?

Ах, Дон Кихоту много ль счастьясидеть на местеи не смешно ли огорчаться,что он в отъезде?

Отравы мерзостной и гадкойхлебнув до донца,ужель мы чаяли, что как-товсе обойдется?

Пока живем, как при Батые,при свежей крови,как есть пророки и святые,так есть герои.

                    IVКогда наш облик злом изломани ложь нас гложет,на то и рыцарь, что рабом онпребыть не может.

Что я рабом, измучась, рухнув пустыне смрадной,прости, прости мне, лучший друг мой,прости мне, брат мой…

Вся горечь выпитой им чарыпойдет в добро нам.Годны быть лагерные нарыХристовым троном!

Хоть там не больно покемаришьбез муз и граций,но праведниками тремя лишьспасется град сей!

<1980>

                       ГЕНРИХУ{200}

У всех твоих друзей глаза на мокром месте,во мне ж ликует дух, восторгом обуян:в безрыцарственный век ты страж добра и чести —там горю места нет, где дышит Алтунян.

Подмога бедняку, за слабого заступник,весельем добрых дел питающий молву, —в глаза твои взгляну и вещих снов звезду в них,от счастия смеясь, увижу наяву.

Душе не верит плоть. Москва слезам не верит.Какой ты деловой, как ты в заботах рьян.Но горю места нет, где дух Господний веет.Да, места горю нет, где дышит Алтунян.

Посеявшего свет да не заботит жатва.О ветер Воркуты, в глаза мои не вей!И все ж сегодня я грущу о том, что завтрая буду без тебя в Армении твоей.

Как знать, твоя беда грядущим озарится ль?Пред подвигом души все знания — пустяк.В безрыцарственный век воистину ты рыцарь,чья доблесть и любовь у мира на устах.

А терния, а крест, — ну что ж, коль вышла карма?Хоть горек наш удел, блаженны наши сны.Над илом темных лет светло и музыкальноструится и журчит теченье тишины.

В наплывшую струю свои печали сбрось ты,почувствуй и услышь, как ты не одинок.К нам сходят по ночам рождественские звезды,и Вечность нам плетет лазоревый венок.

И пусть твой добрый смех от наших глаз упрятан,от смеха твоего со света спал туман.Нет лучшего добра, чем быть герою братом,и горю места нет, где дышит Алтунян.

<1981>

            ПСКОВ{201}

Темных сил бытия в нас —в каждом хватит на двух.Чем униженней явность,тем возвышенней дух.

Меркнут славы и стонына Господних весах.На земле побежденныйустоит в небесах.

Милый, с небом в соседстве,город набожных снов,нам приснившийся в детствеи отысканный Псков.

В эту глушь, в бездорожье,в этот северный леск людям ангелы Божьиприлетали с небес.

В русской сказке, в Печорах,что народ сотворил,слышен явственный шорохгармонических крыл…

Дело было под осень.И охота ж былаБерендеевым осамшелушить купола!

В просветленье блаженном,о любви говоря,пахла снегом и сеномсинева сентября.

Чайки хлопьями пеныопадали, дремля,на старинные стеныветряного Кремля.

И, свой каменный воротраскрывая навек,славил Господа городу слияния рек.

Оттого ль, что с холмов онустремлен к высоте,в нем, лесном и холщовом,столько неба везде.

В нем бродяжливым дебрямпредстоял по утрамтак небесно серебрянтихой Троицы храм.

Все державные дивастановились мертвейперед правдой наиваего кротких церквей.

Капли горнего света —строгих душ образа.Как не веровать в это,если видят глаза?

Бог во срубе небесном,тот, чьих сил не боюсь,только с вольным и честнымзаключает союз.

Хоть порою бывает,что, исполненный сил,он зачем-то караеттех, кого возлюбил…

Этот город как Иов,и, где ангел летал,плакать бархатным ивампо сожженным летам.

Пусть величье простоенеприглядно на вид —побежденный в исторьив небесах устоит.

Мрет в луче благодатномгосударева мощь,и — ладошкой подать намдо михайловских рощ!

<1981>

           ПСАЛОМ АРМЕНИИ{202}

Ну что тебе Грузия? Хмель да кураж,приманка для бардов опальныхда весь в кожуре апельсиновой пляжс луной в обезьяновых пальмах.

Я мог бы, пожалуй, довериться здесьплетучим абхазским повозкам,но жирность природы, но жителей спесь…А ну их к монахам афонским!..

А сбоку Армения — Божья любовь,в горах сораспятая с Богом,где боль Его плещет в травинке любой,где малое помнит о многом.

Судьбой моей правит не тост тамады —обитель трудов неустанныхконтрастом тем пальмам, — а рос там одинколючий пустынный кустарник.

И камень валялся, и пламень сиял, —и Ноем в кизиловом зное,ни разу не видев, я сразу узналобещанное и родное.

О, где бы я ни был, душа моя там,в краю потаенном и грозном,где, брат непригретый, бродил Мандельштами душу вынашивал Гроссман.

Там плоть и материя щедро царят,там женственность не деревянна,там беловенечный плывет Араратблиз алчущих глаз Еревана.

Там можно обжечься о розовый туфи, как по делам ни спеши мы,на место ожога минуту подув,часами смотреть на вершины.

Там брата Севана светла синева,где вера свой парус расправит, —а что за слова! Не Саят ли Новавлюбленность и праведность славит?

Там в гору, все в гору мой путь не тяжел, —причастием к вечности полнясь,не брезгуя бытом, на пиршестве селбиблейская пишется повесть.

Там жизнь мировая согласна с мирской,и дальнее плачет о близком,и радости праздник пронизан тоскойи жертвенной кровью обрызган.

Там я, удостоенный вести благой,там я, просветленный и тихий,узнал, что такое добро и покойу желтых костров облепихи…

Не быть мне от времени навеселе,и родина мне не защита —я верен по гроб камнегрудой землеорешника и геноцида.

де сладостен сердцу отказ от правот,и дух, что горел и метался,в любви и раскаянье к небу плыветс певучей мольбой Комитаса…

Что жизнь наша, брат? Туесок для сует —и не было б доли унылей,но вышней трагедии правда и светее, как ребенка, омыли.

1982

  ВТОРОЙ ПСАЛОМ АРМЕНИИ{203}

Армения, — руша камения с горзнамением скорбных начал, —прости мне, что я о тебе до сих пореще ничего не сказал.

Армения, горе твое от ума,ты — боли еврейской двойник, —я сдуну с тебя облака и туман,я пил из фонтанов твоих.

Ты храмы рубила в горах без дороги, радуясь вышним дарам,соседям лихим не в укор, а в уроквоздвигла Матенадаран.

Я был на Севане, я видел Гарни,я ставил в Гегарде свечу, —Армения, Бог твою душу храни,я быть твоим сыном хочу.

Я в жизни и в муке твой путь повторю, —и так ли вина уж тяжка,что я не привел к твоему алтарюни агнушка, ни петушка?

Мужайся, мой разум, и, дух, уносисьтуда, где, в сиянье таим,как будто из света отлитый Масисцарит перед взором моим!

Но как я скажу про возлюбленный ад,начала свяжу и концы?Раскроется ль в каменном звоне цикадмолитвенник Нарекаци?

До речи ли тут, о веков череда?Ты кровью небес не дразни,но дай мне заплакать, чтоб мир зарыдало мраке турецкой резни.

Меж воронов черных я счастлив, что бел,что мучусь юдолью земной,что лучшее слово мое о тебееще остается за мной.

1982

            ТРЕТИЙ ПСАЛОМ АРМЕНИИ{204}

У самого неба, в краю, чей окраинный светлюбовь мою к миру священно венчает и множит,есть памятник горю — и странный его силуэтраздумье сулит и нигде повториться не может.

Подъем к нему долог, как приготовленье души,им Шествуют тени, что были безвинно убиты,в их тихой молитве умолкли ума мятежии чувством вины уничтожено чувство обиды.

Не в праздничном блеске и не в суете площаднойявляется взорам, забывшим про казни да войны,тот памятник людям, убитым за то лишь одно,что были армяне, — и этого было довольно.

Из братских молчаний и в скорби склоненных камней,из огнища веры и реквиема Комитасаон сложен народом, в ком сердце рассудка умней,чьи тонкие свечи в обугленном храме дымятся.

Есть памятник горю в излюбленной Богом стране,где зреют гранаты и кроткие овцы пасутся, —он дорог народу и тем он дороже втройне,что многих святынь не дано ни узреть, ни коснуться.

Во славу гордыне я сроду стихов не писал,для вещего слова мучений своих маловато, —но сердце-то знает о том, как горька небесамземная разлука Армении и Арарата.

О век мой подсудный, в лицо мое кровью плесни!Зернистая тяжесть согнулась под злом стародавним,и плачет над жертвами той беззабвенной резнипоющее пламя, колеблемое состраданьем.

Какая судьба, что не здесь я родился! А то би мне в этот час, ослепленному вестью печальной,как древнему Ною, почудился новый потопи белые чайки над высью ковчегопричальной.

1983

ЧЕТВЕРТЫЙ ПСАЛОМ АРМЕНИИ[5]{205}

Я всем гонимым брат,в душе моей нирвана,когда на Араратсмотрю из Еревана,

когда из глубокаверблюжьим караваномсвятые облакаплывут над Ереваном,

и, бренное теснятрагедией исхода,мой мозг сечет резняпятнадцатого года,

а добрый ишачок,такой родноволосый,прильнув ко мне, со щекоблизывает слезы…

О рвение любви,я вечный твой ребенок, —Армения, плывив глазах моих влюбленных!

Устав от маеты,в куточек закопайся, —отверженная тысиротка Закавказья.

Но хоть судьба бродягне перестала влечь нас,нигде на свете такне чувствуется Вечность.

Рождая в мире тишь,неслыханную сердцем,ты воздухом летишьк своим единоверцам.

Как будто бы с луны,очам даруя чары,где в мире не славныармянские хачкары?..

Я врат не отопруни умыслу, ни силе:твои меня добруущелия учили.

Листая твой словарьвзволнованно и рьяно,я в жизни не сорвалплода в садах Сарьяна.

Блаженному служаи в каменное канув,живительно свежавода твоих фонтанов.

О, я б не объяснил,прибегнув к многословью,как хочется весь миробнять твоей любовью!..

Когда ж друзей семьязовет приезжих в гости,нет более, чем я,свободного от злости.

Товарищ Степанян!Не связанный обетом,я нынче буду пьян —и не тужу об этом.

Я не закоренелв серьезности медвежьейи пью за Карине,не будучи невежей.

А на обед очагуже готовит праздник,и Наапет Кучакстихами сердце дразнит.

1985

         9 ЯНВАРЯ 1983 ГОДА{206} Когда мне стукнуло шестьдесят

Пришли, пришли пропойцы-кемари,не отчурались, черти, недосыпа!На грядках дней пропольщики мои,какое вам небесное спасибо!

Кто как сумел у чарочки присел, —пои вас Бог, друзья-жизнепродувцы!Пока далек положенный предел,лета летят, а ниточки прядутся.

Спасибо всем, кто в этот час со мной,кого я смог, кого не смог собрать я!Ох, как я полон жизнию земной!В ней нет чужих, все — сестры лишь да братья.

Чем тоньше нить, тем тише и светлейв душе моей, и вся она — любовь к вам.Ишь, летом вишен падает с ветвей,а места нет счетам и недомолвкам.

Спасибо, жизнь, за то, что прожита,за этот свет, что вы зовете «старость»!Смотрю в себя: где горечь, где вражда?И следу нет. Одна любовь осталась.

Ишь, воробьишки прыгают у ног, —на свете роль нисколько не мала их.Моя ж душа — воробышек и Бог,и дуб в лесу, и Будда в Гималаях.

Мне в жизни сей хватало на харчи,а по лихве печалиться не стану.Простите все, кого я огорчил,с кем в ссоре был, кого обидел спьяну.

Простите все, кого я не узнал, —не из гордыни или басурманства.Моя ж родня наполовину с нар,да я и сам оттолева сорвался.

Окажем честь зеленому вину,его еще останется на случай.Прости мой долг, прости мою вину,мой лучший брат за проволкой колючей.

За тыщу верст — пустили бы — пешкомприбрел к тебе копытами босыми.Прости меня, барашек с петушком,чью кровь опять прольют в Эчмиадзине.

Простите все. Мне высь моя к лицу.С нее теперь ни на вершок не сниду.Какое счастье — к отчему крыльцунести в себе вину, а не обиду.

Спасибо всем, случайным, как и я.Я вас люблю светло и покаянно.Как хорошо вернуться в океанискавшей смысла капле океана.

Я высший дар несу не расплескав,хоть и кажусь иному дурачиной.Мне и теперь любая боль близка,но все небесней свет неомрачимый.

Когда душа совсем уйдет от вас,любовью к вам полна и осиянна,мой грешный прах оплачет Комитасв стране камней у синего Севана.

             ЛЕСЯ В ЯЛТЕ{207}

Солгали греки, заповедав«здоровый дух в здоровом теле», —а в мире не было поэтов,покамест люди не болели.

И затвердившим с детства сгустоки перл языческой моралигде брать пророков златоустых,когда б страдальцы не хворали…

На краткий срок на диких скалах,горюя осторонь от мира,сложила два крыла усталыхнад синью волн сестра Шекспира —

больная женщина с Волыни.Ей даль нашлась и отозвалась,где горечь хвои и полынис морскою музыкой мешалась…

В Крыму ютились караимы,заблуды-греки и татары,туда ж слетались побратимына звон студенческой гитары.

И дальний гул казацкой славы,как будто дань добру и силе,его кустарники и травыв своем дыханье доносили.

С зеленых гор сползала дымка,сияло море отовсюду,и чутко Леся Украинкасквозь боль прислушивалась к чуду.

В краю, где Пушкин и Мицкевичлучились музыкой недавней,ее застенчивая девичьцветком таинственным цвела в ней.

Распятая туберкулезом,от волн ждала добра и ладаи кротко радовалась лозамналившегося винограда.

Но, как цветы на сеновале,у чатырдагского подножьязаброшенная сыновьямилежала слава запорожья.

И сердце задыхалось в полночь,рвалось на родину немую:«Зачем зовешь меня на помощь?Тебя ль в судьбе моей миную?

Я тем горжусь, интеллигентка,что с детства девочкой степноюживу заветами Шевченкои кровной близостью с тобою».

В ней пел напев, как степь, широкий,стих возникал, певуч и четок.В любви рождались эти строки,и только любящий прочтет их.

Полям Волыни и Под