Две Дианы - Александр Дюма

Он не сознавал, куда идет и что делает. Машинально, шатаясь, как пьяный, спустился по лестнице. Эти страшные испытания были слишком тяжелы для его рассудка. Поэтому, когда он очутился в большой галерее Лувра, глаза у него закатились, ноги подогнулись, и он рухнул на колени у самой стены, бормоча:

– Я предвидел, что ангел истерзает меня еще сильнее тех двух дьяволиц… – И он потерял сознание.

Сгустились сумерки, никто не заглядывал на галерею. Пришел он в себя лишь тогда, когда почувствовал на лбу маленькую руку и услышал чей-то неясный голос. Он открыл глаза. Юная королева-дофина Мария Стюарт стояла перед ним со свечой в руке.

– Слава богу, вот и другой ангел! – прошептал Габриэль.

– Так это вы, господин д’Эксмес! – воскликнула Мария. – Как вы меня напугали! Мне показалось, что вы умерли. Что с вами? Как вы бледны! Теперь вам лучше? Хотите, я позову людей?..

– Это излишне, госпожа дофина, – сказал Габриэль, пытаясь встать, – ваш голос воскресил меня.

– Позвольте я вам помогу, – продолжала Мария. – Вы упали в обморок? Когда я увидела вас, то так испугалась, что даже не могла крикнуть. А потом, поразмыслив, успокоилась, подошла, положила вам руку на лоб, позвала вас, и вы очнулись. Вам легче?

– Да, ваше величество. Да благословит вас небо за вашу доброту! Теперь я припоминаю: сильная боль стиснула мне вдруг виски, точно железными обручами, пол провалился, и я упал, касаясь стены, и соскользнул вниз, по этой обшивке стены. Но отчего мне так стало больно? Ах да, теперь вспоминаю, все вспоминаю… О боже мой, боже, я все вспомнил!

– Вы чем-то подавлены, да? – спросила Мария. – Обопритесь на мою руку, я сильная! Я позову людей, и они вас проводят до дома.

– Благодарствуйте, ваше величество, – сказал Габриэль, призвав на помощь все свое мужество. – Я чувствую себя настолько крепким, что смогу один дойти домой. Видите, я шагаю достаточно твердо. Это не умаляет моей признательности, и я до гроба не забуду вашей трогательной доброты. Вы явились мне ангелом-утешителем, когда решалась моя судьба.

– О боже! То, что я сделала, так естественно! Я помогла бы каждому страждущему, как же мне было не помочь вам, преданному другу моего дяди, герцога де Гиза? Не благодарите меня за такую безделицу.

– Эта безделица, ваше величество, спасла меня в минуту отчаяния. Вы не позволяете вас благодарить, но я буду помнить это всю жизнь. Прощайте.

– Прощайте, господин д’Эксмес. Полечитесь, постарайтесь утешиться.

Она протянула ему руку, и Габриэль почтительно поцеловал ее.

Затем она пошла в одну сторону, он – в другую.

Очутившись за воротами Лувра, он пошел по Гревской площади и через полчаса добрался до улицы Садов Святого Павла.

Алоиза в тревоге поджидала его.

– Ну что? – спросила она.

Габриэль преодолел приступ слабости, от которого у него потемнело в глазах, и прохрипел:

– Я ничего не знаю, Алоиза. Все хранят молчание… И женщины эти, и мое сердце… О боже мой! Боже мой!

– Мужайтесь, монсеньор!

– Мужество у меня есть, слава богу. Я умру, – проговорил Габриэль и опять упал навзничь на паркет, потеряв сознание.

XVII. Гороскоп

[29]

– Больной выживет, госпожа Алоиза. Опасность была велика, выздоровление будет протекать медленно. Все эти кровопускания ослабили молодого человека, но он выживет, не сомневайтесь в этом…

Врач, говоривший это, был рослый мужчина с выпуклым лбом и глубоко сидящими проницательными глазами. Люди звали его метр Нотрдам. Свои ученые сочинения он подписывал «Нострадамус». На вид ему было лет пятьдесят, не больше.

– О боже! Но поглядите же на него, мессир! – причитала Алоиза. – С вечера седьмого июня он так и лежит, а сегодня у нас второе июля, и за все это время он не произнес ни слова, даже не узнал меня… Он словно мертвец… Возьмешь его за руку, а он и не чувствует…

– Тем лучше, госпожа Алоиза. Пусть он как можно позже вернется к сознанию. Если он сможет пролежать в подобном беспамятстве еще месяц, то будет спасен окончательно.

– Спасен! – повторила Алоиза, подняв к небу глаза, точно благодаря бога.

– Спасенным можно его считать уже и теперь, только бы не было рецидива. Можете это передать той хорошенькой служанке, что дважды в день приходит справляться о его здоровье. Ведь тут замешана страсть какой-то знатной дамы, так ведь? И страсть эта бывает просто очаровательна, но бывает и роковой.

– О, в данном случае это нечто роковое, вы совершенно правы, мэтр Нотрдам, – вздохнула Алоиза.

– Дай же бог ему излечиться и от страсти… Впрочем, я ручаюсь только за излечение от болезни.

Нострадамус расправил пальцы вялой, безжизненной руки, которую держал в своей, и задумчиво, внимательно стал разглядывать ее ладонь. Он даже оттянул кожу над указательным и средним пальцами. Казалось, он напрягал память, что-то припоминая.

– Странно, – пробормотал он вполголоса, – вот уж который раз я изучаю эту руку, и всякий раз мне кажется, что когда-то давно мне приходилось ее рассматривать. Но чем же она тогда поразила меня? Мензальная линия благоприятна; средняя сомнительна, но линия жизни превосходна. Впрочем, ничего из ряда вон выходящего! По-видимому, преобладающая черта этого молодого человека – твердая, несгибаемая воля, неумолимая, как стрела, пущенная уверенной рукой. Но не это меня изумило в свое время. А потом, эти мои воспоминания очень смутны и стары, а хозяину вашему, госпожа Алоиза, не больше двадцати пяти лет, не так ли?

– Ему двадцать четыре, мессир.

– Стало быть, он родился в тысяча пятьсот тридцать третьем году. Его день рождения вам известен?

– Шестое марта.

– Вы случайно не знаете, когда он появился на свет: утром или вечером?

– Как не знать! Ведь это я принимала младенца. Монсеньор Габриэль родился, когда пробило шесть с половиной часов утра.

Нострадамус записал это.

– Я посмотрю, каково было положение светил в этот день и час, – сказал он. – Но будь виконт д’Эксмес на двадцать лет старше, я был бы готов поклясться, что уже держал эту руку в своей. Впрочем, это неважно… Здесь я только врач, а не колдун, как меня величают иногда в народе, и я повторяю, госпожа Алоиза, что врач теперь ручается за жизнь больного.

– Простите, мэтр Нотрдам, – печально сказала Алоиза, – вы говорили, что ручаетесь за его исцеление от болезни, но не от страсти.

– От страсти! Но мне кажется, – и Нострадамус улыбнулся, – что это не столь безнадежная страсть, судя по ежедневным двукратным посещениям молоденькой служанки!

– Наоборот, мэтр, наоборот! – воскликнула в испуге Алоиза.

– Да полно вам, госпожа Алоиза! Кто богат, молод, отважен и хорош собой, как виконт, тому недолго придется страдать от неразделенной любви в такое время, как наше. Дамы любят иной раз помедлить, вот и все.