НА ОСТРИЕ ИГЛЫ - Илья СТАЛЬНОВ

Книга меня покоробила, и, пролистнув несколько страниц, я с омерзением положил ее на место. В ней по-латыни описывались какие-то темные, противные Богу и человеку действа, в могущество которых я не особенно верю. Зато брошь намертво приковала мой взгляд.

Видит Бог, никогда я не был поклонником красивых безделушек, неизменно оставляя любование и восторжение ими натурам менее серьезным, зато куда более богатым и беззаботным. Для меня вещи вообще немного значили. Недаром, презрев их, пространствовал я всю жизнь в поисках новых знаний и необычных ощущений. Но от этой драгоценной вещицы даже я не мог оторвать глаз. Какое-то колдовское очарование таилось в ней.

Я провел пальцами по гладкой поверхности броши. Чья же она? Что с ней делать?

Нет, мысли о том, чтобы присвоить ее, у меня не возникало. Разумнее всего было бы положить ее обратно в ларец, спрятать подальше от любопытных глаз и при случае вернуть молодому хозяину дома, хотя, как я уже говорил, у меня были сильные сомнения, что он и его покойные родственники имели хоть какое-то отношение к ней.

Я совсем уже было собрался положить драгоценность на место, и моя рука уже устремилась к ларцу. Но пальцы сами собой сжали холодную металлическую оправу. Тогда я еще не знал, что уже не принадлежу себе, что моя судьба делает поворот, и противиться ей я уже не в силе. И неожиданно возникла шальная мысль, почему бы хоть один-единственный раз не позволить себе попользоваться этой красотой? – была определена всем ходом событий и просто не могла не возникнуть.

Удивляясь сам себе, что искус оказался настолько серьезен, я не стал ему противиться. На один вечер эта брошь моя, решено!

Положив брошь на стол, на самое видное место, будто боясь, что если она пропадет из моего поля зрения, то пропадет вовсе, не забывая оглядываться на нее, я оделся. И с удовольствием, радуясь, как дитя, прикрепил дорогую вещицу к своему довольно потертому камзолу. Она, блеснув рубином, затерялась в складках одежды.

Между тем часовая стрелка моих карманных швейцарских часов миновала цифру «шесть». Пора отправляться к Бауэрам. Первые пациенты. Их нельзя заставлять ждать.

Я шагнул на улицу, еще не зная, что колесо моей жизни раскручивается, и что время теперь – мой враг. Слишком мало у меня его осталось…

Я обладаю воистину уникальной зрительной памятью. Достаточно один раз побывать где-то, и я через десять лет не заблужусь на местности. Поэтому я достаточно быстро отыскал жилище Бауэров? Хорошо, что располагалось оно не больше чем в четверти часа быстрой ходьбы – расстояние для Москвы смешное. Главная проблема состояла в том, чтобы не замызгаться в грязи, которую будто специально собирали на московских улицах.

Дверь отворила миловидная служанка с простецким веснушчатым круглым личиком. Без разговоров, потупив взор и почему-то покраснев, она провела меня к фрау Бауэр. Та лежала в постели. По ее лицу можно было прочитать, что она уже морально созрела для того, чтобы писать завещание. Ох уж эта мнительность!

– Простите, доктор, что я встречаю вас в постели, – едва шевеля губами произнесла она.

– Ничего. Наша задача – поднимать людей с постели… И я подниму вас…

Осмотрев пациентку, я утвердился во мнении, что она вовсе не страдает тем серьезным заболеванием, о котором я подумал вначале. Мне оставалось только возблагодарить Бога и ободрить фрау.

– Вам лучше? – осведомился я вежливо.

– Да, доктор, чуть полегче, – безжизненным тоном произнесла она. – Но я не уверена, что это облегчение надолго. Болезни так глубоко сидят во мне…

– Ничего страшного, милая фрау. Многие болезни живут исключительно в нашем сознании и являются его порождением. Вы сами призываете их на свою голову. Не думайте о плохом – и вы будете здоровы!

– К сожалению, ко мне это не относится. Здоровье я потеряла навсегда. Да, да, в этой стране, взамен богатства, приобретенного мужем.

Как же, потеряла она здоровье!… Ее сил хватило бы на троих, однако праздность и лень, в которых она пребывала, заставляли ее слишком уж часто прислушиваться к себе, преувеличивая каждый незначительный симптом Однако о своих подозрениях насчет фрау Бауэр и ее симуляции я промолчал, зная, что усомниться в болезнях подобных людей равноценно нежеланию признать их добродетели.

Когда я заканчивал со втираниями, появился сам господин Бауэр в ладно сшитом камзоле, в парике, с большими золотыми перстнями на пальцах. Он вежливо поздоровался со мной и обратился к жене:

– Ну как, Марта, тебе полегче? Взгляд его был рассеян и не задерживался ни на чем. Говорил он скороговоркой.

– Легче, – слабо улыбнулась фрау Бауэр.

– В таком случае, дорогой мой герр Эрлих, вы творите чудеса. Пожалуй, вы первый лекарь, который смог облегчить бесконечные страдания моей супруги. Не откажетесь отужинать со мной?

– Буду премного благодарен.

Я подумал, что в Москве каждый мой визит будет заканчиваться обедом или ужином. Мои земляки очень быстро переняли многие обычаи местного населения, в том числе и такие несвойственные нам, как хлебосольство.

В большом зале за обеденным столом, на котором нашли место незнакомые до приезда в Россию ранее кушанья, такие, как грибы с хреном, соленые огурчики, квашеная капуста с брусникой, черная и красная икра, моченые яблоки, миноги, редька с квасом, холодная зайчатина и заливная телятина, рубленые яйца с чесноком, спаржа, гусиный паштет, молока свежей рыбы… А в самом центре стола возвышались башенки бутылей с русской водкой и немецким шнапсом. А еще небольшой кувшинчик с нашим любимым светлым пивом, от которого все Бауэры были в восторге.

– Я очень люблю здешнюю кухню, – заметил хозяин дома. – Поживете здесь подольше, тоже полюбите.

Мысленно я с ним уже согласился

Служанка разлила по маленьким стаканчикам пиво.

– Божественный напиток, малоизвестный здесь, – улыбнулся самодовольно хозяин.

– Моя жена очень болезненна, – со вздохом произнес Бауэр, возвращаясь к любимой теме. – И на нее тяжело действует местный климат. Я тоже болезнен, но не могу уделять своим болезням достаточно внимания. Торговые дела отнимают все время.

– Это, конечно, грустно, – кивнул я с сочувствием, подумав при этом, что и самому Бауэру здоровья не занимать

– Вы правильно сделали, что приехали в эту страну. Местные жители просты, как дети, и мало кто из них владеет цивилизованным искусством врачевания. Так что знатные и богатые люди предпочитают обращаться к нашим лекарям. Тут очень быстро можно стать богатым человеком, если, конечно, проявить осмотрительность и послушание Тогда вас ждут богатство и успех.

– Успех – может быть, – усмехнулся я. – А вот богатство – вряд ли. Слишком долго меня носило по свету. Слишком много золота утекло сквозь эти пальцы. Слишком тяжелый груз прожитых лет за спиной, чтобы мечтать о богатстве.

– Тогда мечтайте о плотских утехах. При желании их здесь можно найти предостаточно. Хотя, надо заметить, местные жители и жительницы очень набожны.

– Я тоже.

– Все мы набожны, пока не доходит до плотских утех, – засмеялся хозяин дома, прикладываясь к стакану с пивом. – Все мы…

Он не договорил… Я услышал какой-то лошадиный всхрап, потом стук стекла о дерево.

Я обеспокоено поднял глаза от своей тарелки. И застыл в изумлении.

С герром Бауэром произошла метаморфоза – он прямо на глазах начал бледнеть. В расширившихся зрачках отразилось сияние граней броши, прикрепленной к моему камзолу.

Рукой он прикрывал рот, потом не выдержал и закашлялся.

– Бог мой, поперхнулся, – выдавил он, прокашлявшись…

– Что случилось? – спросил я, пораженный переменой, происшедшей с герром Бауэром.

– Н-нет, ничего, Фриц. – Он овладел собой, попытался поднести стаканчик с пивом к губам, но поставил его на место – рука мелко подрагивала. – Какая необыкновенная у вас брошь.

И тут на меня как озарение нашло. Я вдруг с замиранием в неясном предчувствии сердца понял, что в один момент вывело благодушного и спокойного, уверенного в себе и озабоченного лишь торговыми делами и своим здоровьем Бауэра из себя… Брошь! Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы хозяин дома едва не отдал концы, поперхнувшись пивом. Меня это озадачило. Конечно, брошь превосходна, но не настолько же, чтобы реагировать столь странным образом…

– Подарок отца, – к своему стыду я не нашел ничего лучшего, как солгать. Меня можно понять – ведь если признаться, что я без спроса взял чужую вещь, – это может быть истолковано превратно. А репутация среди людей, исповедующих протестантскую веру – это капитал.

– Отца… – как-то дергано закивал Бауэр, пряча глаза. – Понимаю, понимаю…

В один миг непринужденная атмосфера исчезла, в комнате повисло нервное напряжение. Густав Бауэр, казалось, по-прежнему был предупредителен и словоохотлив, но я чувствовал, что его что-то гнетет. О причинах этой перемены можно было только гадать. Я понимал лишь, что произошла она после того, как он увидел эту злосчастную брошь.