Овидий - Александр Гейман

- Я уступлю задешево,- поторопился добавить грек, неверно истолковав равнодушие Марка Юния. - Прости, не могу подарить их тебе, все-таки я торговец, а не меценат.

Марк Юний сделал неопределенный жест. Грек снова хмыкнул:

- Странно, мне сказали, что ты тоже поэт. Не ожидал такого м-м... безразличия.

- Сколько ты хочешь? - спросил Марк Юний - в конце концов, почему бы не ознакомиться с опусами местных стихотворцев, подумалось ему.

Глаза грека заблестели, и он сторговал неплохую, по его мнению, цену. Дзианганец помнил, что у него с собой есть какая-то сумма местных денег - много или мало, он не представлял, их хранила Брета где-то в тайнике - на черный день для него, Юния. Как он и предполагал, денег из тайника оказалось вполне достаточно, чтобы сделать покупку,- а еще он купил кое-что для Бреты и детей - нож мальчику и медное зеркальце для девочки. Остаток дня Ипполит надоедал Юнию своей болтовней и остался ночевать в поселке - к счастью, не у Марка Юния, там было тесно. Прощаясь утром, Ипполит вновь спросил Юния:

- Может, мне все же что-то передать твоим на родине, Марк Юний?

Дзианганец подумал, что для этого греку пришлось бы проделать слишком далекое путшествие, и криво усмехнулся. Внезапно у него мелькнула сумасшедшая мысль, что этот торговец никакой не Ипполит, а соглядатай императора Дзиангаутси. Может быть, властелин сжалится, узнав о горестной доле изгнанника? Снова криво улыбнувшись, Марк Юний сказал:

- Что ж, передай там на моей родине, что изгнанник Марк Юний Крисп не может вспомнить своего имени.

Ипполит скорчил удивленную физиономию:

- Не может вспомнить своего имени?

- Да, именно так и скажи,- подтвердил Юний.

Грек развел руками и обещал. Если он действительно из Дзиангаутси, то Марк Юний сказал достаточно: он дал знать, что вспомнил свою настоящую родину и что томится по ней и страдает. Еще бы не страдать - как мог он, дзианганец и чудослов, жить, не зная своего имени? Уже одно это было пыткой, не говоря про саму ссылку. А впрочем,- снова загрустил Марк Юний,- пустые надежды. Какой там инспектор из Дзиангаутси! О нем забыли и думать, Марк вспомнил уже достаточно, чтобы не сомневаться: никто из его приятелей и покровителей не станет о нем терзаться настолько, чтобы ставить под удар свое положение при дворе из-за какого-то изгнанника. Нет, Дзиангаутси уже потеряна...

Мешок со свитками стихов Марк Юний закинул куда-то на чердак за стреху и так и ни разу не развернул ни единой элегии - у него пропала охота к тому после ухода грека. Лишь недели через три сын Бреты полез на чердак и уронил эти свитки. Они с девочкой хотели было растопить огонь в печи этими элегиями, но Брета заметила и спросила прежде Марка Юния. Он хотел было уже согласиться, но любопытство толкнуло его кинуть взгляд на эти писания.

Вот и шестую весну среди гетов, в шкуры одетых,

У киммерийских границ выпало мне отбывать...

- прочитал он начало одного из стихотворений. Он уже не мог оторваться и дочитал до конца. Потом он прочел вторую элегию, потом взял мешок рукописей и ушел с ним к реке, к своему камню и там сидел до вечера, читая и перечитывая стихи варварского поэта. Нет, он не был особенно впечатлен искусство этого мира было, конечно, столь же дикарским, как и все остальное. Можно ли было это сравнивать с фантоматикой Дзиангаутси, с изощренным чудословием диадзиалей империи или переливами умельцев звуковых облаков! Но грек-торговец оказался прав в другом: судьба, печаль и обида этого Овидия, дзианганец не мог не признать этого, были весьма сходны с тем, что испытывал он сам.

Не о возврате молю...

сделай изгнанье мое не столь суровым и дальним!..

Да, вот и он мысленно взывал теперь о том же, готовый славословить и даже откровенно низкопоклонствовать перед троном. Вот бы его вернули хотя бы на Карсу, планету, что стала на языке дзианганцев синонимом глухомани! Да, да, все в точности сходится... Или вот это:

Чаще пиши - и сотни причин победишь, чтоб отныне

Мне не пришлось искать, чем тебя оправдать.

Это тоже было знакомо Марку Юнию - он ломал ночами голову, гадая, пытаются или нет его друзья хотя бы как-то снестись с ним, если уж не вернуть в Дзиангаутси. Он перебирал причины, по которым могла бы не удаться попытка отыскать его или дать ему знак, гадал, кто из друзей мог бы быть настойчивей в том... что говорить... все вы одинаковы, друзья мои, хоть в Римской империи, хоть в галактической... А интересно, что же произошло с этим Овидием? Простили его или он так и окончил свои дни в ссылке? Юний пожалел, что не расспросил торговца-грека.

Эти стихи что-то изменили. Марк Юний начал немного интересоваться происходящим вокруг и даже иногда выбирался вместе с Кином, сыном Бреты, на охоту в лес. В основном, конечно, охотился мальчишка - Юний больше разглядывал природу, деревья, травы, птиц и стрекоз. Но как-то раз и дзианганец, пульнув из самострела почти наугад, добыл дикую утку,впрочем, плавал за ней опять же Кин. В таких походах он поневоле, чтобы как-то объясняться с мальчиком, кое-что выучил из языка селения, а мальчик нахватался римских слов, вот на этой тарабарщине они и разговаривали.

Как-то в этих скитаниях по окрестностям, не так далеко от деревни, они очутились вблизи одного странного сооружения, наполовину каменного, что было диковинкой для народа Брода и Граба. Кин объяснил, что это древнее капище, святилище предков его рода. Мальчик испытывал суеверный ужас перед этим местом. Юний понял его так, что мало кто из селения Граба бывает здесь,- святилище было почти заброшено.

- Как же так,- возразил Юний,- я вижу дым!

Над крышей капища, действительно, курился в небо небольшой дымок, показывая, что на алтарь, вероятно, как раз возложена жертва.

- Это редко,- возразил Кин. - Сюда иногда приходят... он произнес незнакомое слово.- Давай уйдем!

Юний не торопился - он, наоборот, хотел заглянуть внутрь. В этот самый момент дым над святилищем повалил необычно густо и рывком шарахнулся в сторону Марка Юния. У дзианганца зазвенело в ушах и закололо в кончиках пальцев рук, а вслед за тем в этом дыме показалось лицо: седобородый старик с пронзительным взором необычайно молодых глаз. На миг Марком Юнием овладело чувство, что этот старик положил его себе на ладонь, как какую-нибудь букашку, и бесцеремонно разглядывает. Юний дернулся - и как будто вышел из забытья. Никакого лица и завесы дыма перед ним не было, но все же Юнию стало не по себе, а попросту сказать - по-настоящему жутко, и он вместе с Кином поспешил прочь.

Вечером он расспросил Брету об этом загадочном святилище. Та подтвердила слова сына. Брод и Граб не одобряли памяти о старых богах, однако же, и не разрушали капища. Когда-то в древности это было одним из великих святилищ предков Бреты, здесь жили великие волхвы и происходили великие действа. Но теперь, с упадком древнего союза племен, редко-редко кто-то из пришлых друидов или волхвов посещал капище и совершал там обряды,- очевидно, в пределах их собственного мира память о нем еще как-то теплилась.