Я не Монте-Кристо (СИ) - Тоцка Тала

Музыка вокруг громыхала так сильно, что она с трудом сдерживалась, чтобы не зажать уши ладонями, ей, хоть убей, было непонятно, почему обязательно следует танцевать под музыку, которая по уровню децибел сопоставима с ревом самолетной турбины — и там, и там сто сорок децибел, она специально погуглила.

Но народу нравилось, и не ей им указывать. Сама Саломия предпочла бы для отдыха уютное кафе с живой музыкой, негромкой и, желательно, классической. Саксофон ее тоже бы устроил, но на такую роскошь денег не было, потому она и пришла стажироваться официанткой в бар ночного клуба «Амстердам», одного из самых престижных в городе.

В свои девятнадцать Саломия была самым настоящим ископаемым: в одежде и музыке предпочитала классику, с парнями у нее не клеилось, а в ночном клубе она была один раз в жизни, да и то сегодня, когда вышла на работу. С одеждой было еще проще, классика она во все времена классика, одежда Саломии не то, что из моды не выходила, она туда и не входила, существовала сама по себе, вот и Саломия ухитрялась существовать отдельно от моды. А музыка ей в самом деле больше нравилась классическая, хотя раньше она ее терпеть не могла, как и свое имя.

Имя дала ей мама, и Саломия еще лет с девяти знала, что сменит его на другое, любое, хоть на Евдокию, лишь бы не выслушивать заумное: «А вы знаете, что так звали дочь Иродиады…». Мама терепливо объясняла, что не все библейские персонажи с таким именем были столь кровожадны, но сама Саломия никому не собиралась ничего объяснять.

Классическую музыку она не любила, а точнее, не любила балет, из-за которого редко видела маму, хотя в танцевальную школу ходила, иначе было просто нельзя. Мама была примой балетной труппы их городского театра, бабушка без устали повторяла, что Саломия должна гордиться ею, а Саломия ненавидела и театр, и балет, и заодно все, что с ним было связано. Она больше любила рисовать, особенно любила акварель. Мама часто ездила на гастроли, в том числе зарубежные, оттуда она привозила дочери красивую одежду и игрушки, а однажды привезла отчима-итальянца русского происхождения.

Отца Саломия не знала, да и не спрашивала о нем никогда, а отчима любила. Он называл жену cara*, а падчерицу mia**, часто пел Саломие «O sole, 'o sole mio, Sta 'nfronte a te, sta 'nfronte a te!»***. Он играл в оркестре и мечтал увезти их в Италию, Саломия тоже мечтала об Италии, но когда ей было двенадцать лет, родители разбились на пригородной трассе, возвращаясь с гастролей, и все мечты разбились вместе с ними. Был гололед, автобус занесло на встречную, лобовое столкновение с КАМАЗом, а мама с отчимом сидели впереди…

С тех пор Саломия не помышляла о смене имени, она тогда на многое изменила взгляд. Бабушка сразу состарилась лет на десять, и Саломие пришлось взрослеть уже в свои двенадцать. Неожиданно оказалось, что им ни на что не хватает денег, особенно когда были потрачены все родительские сбережения.

Став чуть старше, Саломия обнаружила чудесные свойства классических костюмов, когда из двух — с юбкой и брюками — волшебным образом получается четыре, если их изначально покупать так, чтобы потом можно было перетасовать. Она поступила в университет, но уже на первом курсе искала подработки — набирала курсовые и дипломные работы, рисовала картины, несколько штук даже удалось продать по хорошей цене.

Но временные заработки не спасали, поэтому сейчас Саломия вместе с другими девчонками-стажерками стояла в стороне, за барной стойкой, ожидая распоряжений. К бару подошел Игнат, администратор клуба, и окинул их оценивающим взглядом.

— Загорская, ты юбку длиннее не могла найти? — он недовольно поджал губы. — У тебя нормальные ноги, яви их миру. И блузку не надо застегивать до подбородка, ты же не водолаз.

Саломия промолчала и опустила глаза. То, что он будет придираться, она знала, девчонки сразу предупредили, еще при отборе, поскольку она отклонила любезное приглашение Игната проехаться к нему домой, которое он даже не пытался завуалировать за заезженным «послушать музыку» или «посмотреть фильм». Игнат был прямолинеен и недвусмысленно сообщил, что они там будут делать. Саломия настолько была ошемлолена тем, что из всех довольно приятных и миловидных девушек выбор пал на нее — высокую, худосочную и неброско одетую — что даже не сообразила, как лучше отказать. Отказала так же прямолинейно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ну все, тебе хана, — просвистела сквозь сжатые зубы Ирка.

— Почему? — удивилась Саломия.

— Игнат злопамятная сволочь, вот увидишь, он так просто не забудет, что ты его отшила.

— Так с ним Алина поехала, и Оля с Галкой согласились, он сам их не взял, зачем ему я? — продолжала недоумевать Саломия, но Ирка лишь глубоко вздохнула и покачала головой.

Иру в смену не взяли, а Саломие сказали приходить. Она наплела бабушке, что переночует у Катерины. С Катьки пришлось взять слово, что та напишет себе здоровенную напоминалку, что у нее вечеринка в честь чего-то-там, и Саломия ночует у нее.

— Загорская, отнеси заказ в пятый вип, — Игнат смотрел куда-то в стену мимо Саломии, она подхватила поднос и поспешила наверх.

Как открыть дверь, если руки заняты тяжелым подносом? Аккуратно стукнуть ногой в дверь. Дверь открылась, и Саломия чуть не выронила поднос. На нее смотрели глаза такого пронзительно-голубого оттенка, что у нее едва не вырвался удивленный возглас. Она как раз недавно рисовала небо и море, размывала акварель, и получился точно такой оттенок. «Невская палитра» самые лучшие краски, отчим все время покупал ей только «Невскую палитру», теперь она сама их покупает…

— Кобальт лазурно-голубой.

Это само по себе сказалось, честное слово…

— Что? — удивленно взметнулись брови над лазурно-голубыми кобальтовыми глазами. Не совсем, конечно, кобальтовыми, надо бы немного размыть…

— Ваш заказ, — опомнилась Саломия, молодой человек усмехнулся и посторонился, а она принялась расставлять бокалы на столике.

На широком диване расположилась девушка небесной красоты — они здесь все Саломие казались небожителями — и еще двое мужчин. Напротив два огромных монитора транслировали танцпол и стойку у бара.

— Ну что, Димыч, есть там что-то стоящее? — спросил тот, кто открыл ей дверь.

— Тебе зачем, Ник? — ответил ему один из сидящих. — Ты со своим самоваром пришел.

Ник, наверное, Никита, значит девушка здесь с ним? У Саломии настроение упало на несколько градусов ниже, и она мысленно себя одернула. «Заканчивай быстрее и уходи. Ты тут точно лишняя».

— Да ничего, все одно и то же, — разве что не зевнул второй, — надо Саркиза набрать, пусть своих присылает. Хотя постой, беру свои слова обратно. Тебя как зовут, милая?

Саломия даже не сразу поняла, что это обращаются к ней, лихорадочно соображала, ей самой стоит разлить спиртное или лучше убраться поскорее, сами справятся? Поди разбери, кто тут что пьет, заказали они немало.

— Ты оглохла, красавица?

— Саломия, — она выпрямилась, скомкав салфетку.

*cara – дорогая (итал.)

**mia – моя (итал.)

***«’O sole mio» - («Мое солнце») неаполитанская песня, Эдуардо ди Капуа (музыка) и Джованни Капурро (текст), 1898г.

— Как? — удивился голубоглазый красавец Никита, подходя к своей девушке и так нежно проводя по ее волосам, что у Саломии внутри даже защемило от зависти. — Соломия?

— Саломея, — поправил тот, кого он назвал Димыч. Наверное, его звали Димой. — Ты тоже танцовщица?

— Нет, — коротко ответила. Может, все же стоит сменить имя? Второй приятель, видать, был туговат на ухо, потому как склонил голову на бок и посмотрел на нее таким липким взглядом, что ее передернуло. Будто руками по телу прошелся.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ну как же, разве ту танцовщицу, из-за которой Ирод казнил Предтечу, звали не Саломея?

Смотри, какие собрались образованные! Все трое смотрели на нее так, будто она лично обезглавила пророка, хотя Саломия, напротив, пророка почитала. А вот голову приятеля Никиты и Димыча отсекла бы собственноручно и без сожаления.