Том 6. Пьесы 1901-1906 - Максим Горький

(Поля уходит.)

Тетерев. Премного благодарен. Ибо сегодня, как вам это известно, не обедал я по случаю похорон и свадьбы…

Акулина Ивановна. Знаю, знаю…

(Петр, взяв налитый стакан, уходит в комнату за аркой, сопровождаемый испытующим взглядом отца и недружелюбным Тетерева. Несколько секунд все пьют и едят молча.)

Бессемёнов. А хорошо ты, Терентий Хрисанфович, заработаешь в этом месяце. Почти каждый день покойник.

Тетерев. Везет… ничего.

Бессемёнов. И свадьбы часто…

Тетерев. И женятся усердно…

Бессемёнов. Вот накопи деньжат, да и сам женись.

Тетерев. Не хочется…

(Татьяна уходит к брату, и между ними начинается тихая беседа.)

Перчихин. Не женись, не надо! Нашему брату, чудаку, женитьба ни к чему. Лучше пойдем снегирей ловить…

Тетерев. Согласен…

Перчихин. Расчудесное это занятие — снегирей ловить! Только что снег выпал, земля словно в пасхальную ризу одета… чистота, сияние и кроткая тишина вокруг. Особенно ежели день солнечный — душа поет от радости! На деревьях еще осенний лист золотом отливает, а уж ветки серебрецом снежка пухлого присыпаны… И вот на этакую умилительную красоту — гурлы! гурлы! — вдруг с небес чистых стайка красных птичек опустится, цви! цви! цви! И словно маки расцветут. Толстенькие эдакие пичужки, степенные, вроде генералов. Ходят и ворчат и скрипят — умиление души! Сам бы в снегиря обратился, чтобы с ними порыться в снегу… эх!..

Бессемёнов. Глупая птица, снегирь.

Перчихин. Я сам глупый…

Тетерев. Рассказано хорошо…

Акулина Ивановна (Перчихину). Младенец ты…

Перчихин. Люблю птичек ловить! Что есть на свете лучше певчей птицы?

Бессемёнов. А ловить ее, птицу-то, грех. Знаешь?

Перчихин. Знаю. Но ежели люблю? И ничего кроме делать не умею. Я так полагаю, что всякое дело любовью освящается…

Бессемёнов. Всякое?

Перчихин. Всякое!

Бессемёнов. А ежели кто любит чужую собственность прикарманивать?

Перчихин. Это уж будет не дело, а воровство.

Бессемёнов. Мм… Оно пожалуй…

Акулина Ивановна (зевая). Охо-хо! Скушно что-то… И как это по вечерам скушно всегда… Хоть бы ты, Терентий Хрисанфович, гитару свою принес да поиграл бы…

Тетерев (спокойно). При найме мною квартиры, достопочтенная Акулина Ивановна, я не брал на себя обязанности увеселять вас…

Акулина Ивановна (не разобрав). Как ты сказал?

Тетерев. Громко и внятно.

Бессемёнов (с удивлением и досадой). Смотрю я на тебя,

Терентий Хрисанфович, и дивуюсь. Человек ты… извини за выражение, совсем… никудышный — никчёмный, но гордость в тебе — чисто барская. Откуда бы?

Тетерев (спокойно). Врожденная…

Бессемёнов. Чем же ты гордишься-то, скажи на милость?

Акулина Ивановна. Так это он — чудачит все. Какая в нем гордость может быть?

Татьяна. Мама!

Акулина Ивановна (встрепенувшись). А? Ты что?

(Татьяна укоризненно качает головой.)

Акулина Ивановна. Али я опять что не так сказала? Ну, ин буду молчать… Бог с вами!

Бессемёнов (обиженный). Ты, мать, осторожнее выражай свои мысли. Мы живем среди лиц образованных. Они на все могут навести критику с точки науки и высших свойств ума. А мы с тобой люди старые, глупые…

Акулина Ивановна (миролюбиво). Что уж там! Конечно уж… они ведь знают.

Перчихин. А это ты, брат, верно сказал. Хоть и в шутку, а верно…

Бессемёнов. Я не в шутку…

Перчихин. Погоди! Старики — действительно глупый народ…

Бессемёнов. Особенно как на тебя посмотришь.

Перчихин. Я — не в счет. Я даже так полагаю: не было бы стариков — не было бы и глупости… Старый человек думает, как сырое дерево горит, — больше чаду, чем огня…

Тетерев (улыбаясь). Одобряю…

(Поля ласково смотрит на отца и гладит его плечо рукой.)

Бессемёнов (угрюмо). Так, так! Ну, ври дальше…

(Петр и Татьяна, прерывая свою беседу, с улыбкой смотрят на Перчихина.)

Перчихин (воодушевленно болтает). Старики, главное дело, упрямые! Он, старик, и видит, что ошибся, и чувствует, что ничего не понимает, но сознаться в том — не может. Гордость! Жил, дескать, жил, одних штанов, может, сорок штук износил и вдруг — понимать перестал! Как так? Обидно! Ну, он свое и долбит — я стар, я прав. А куда уж? Ум стал тяжелый у него… А у молодых — ум быстрый, легкий…

Бессемёнов (грубо). Ну, ты заврался однако… Ты вот что мне скажи: коли мы глупы, стало быть — надо нас учить уму-разуму?

Перчихин. Где там? В камни стрелять — стрелы терять…

Бессемёнов. Погоди, не перебивай! Я постарше тебя. Я говорю: чего же быстрые-то умы по углам от нас, стариков, разбегаются, да оттуда смешные рожи показывают, а говорить с нами не хотят? Вот ты и подумай… И я пойду подумаю… один, коли глуп я для вашей компании. (с шумом отодвигает свой стул и в дверях своей комнаты говорит)…образованные мои дети…

(Пауза.)

Перчихин (Петру и Татьяне). Ребятишки! Вы чего старика обижаете?

Поля (улыбаясь). Да это ты его обидел…

Перчихин. Я? в жизнь ни разу никого не обижал…

Акулина Ивановна. Эх, братцы! Нехорошо у нас… За что старика обидели? Все надутые, все недовольные… а он — стар, ему покой нужен… его уважать надо бы… Ведь отец… Пойду к нему. Палагея, ты вымой посуду-то…

Татьяна (подходя к столу). И за что на нас рассердился отец?

Акулина Ивановна (в дверях). А ты больше бегай от него… умная!

(Поля моет посуду, а Тетерев, облокотясь о стол, тяжелым взглядом смотрит ей в лицо. Перчихин идет к Петру и присаживается у стола. Татьяна медленно уходит в свою комнату.)

Поля (Тетереву). Вы что смотрите на меня… так?

Тетерев. Так…

Перчихин. О чем думаешь, Петя?

Петр. Куда бы уйти…

Перчихин. Давно я хочу тебя спросить, скажи ты мне, пожалуйста: что такое канализация?

Петр. Ну, зачем тебе? Рассказывать это так, чтоб ты ясно понял, — долго… и скучно…

Перчихин. А ты сам-то знаешь все-таки?

Петр. Знаю…

Перчихин (недоверчиво глядя в лицо Петра). Мм…

Поля. Как долго не идет Нил Васильевич…

Тетерев. Какие у вас хорошие глаза…

Поля. Вы это и вчера говорили.

Тетерев. Скажу и завтра…

Поля. Зачем?

Тетерев. А не знаю… Вы, может быть, думаете, что я влюблен в вас?

Поля. Господи! Ничего я не думаю.

Тетерев. Ничего? Жаль? Вы подумайте…

Поля. Да… о чем?

Тетерев. Ну, хоть бы о том, чего ради я пристаю к вам? Подумайте и скажите мне…

Поля. Какой вы чудак!

Тетерев. Знаю… Вы говорили мне это. Я тоже повторю вам — уходите отсюда! Вам вредно бывать в этом доме… уходите!

Петр. Вы объясняетесь в любви? Может быть, мне уйти?

Тетерев. Нет, не беспокойтесь! Я не считаю вас предметом одушевленным…

Петр. Неостроумно…

Поля (Тетереву). Какой вы задира!

(Тетерев отходит в сторону и внимательно прислушивается к разговору Петра и Перчихина.)

Татьяна (выходит из своей комнаты, кутаясь в шаль, садится за пианино и спрашивает, разбирая ноты). Нил еще не пришел?

Поля. Нет…

Перчихин. Скушновато… Да, вот что, Петя: прочитал я прошлый раз в листке, будто в Англии летающие корабли выстроены. Корабль будто как следует быть, но ежели сел ты на него, надавил эдакую кнопку — фию! Сейчас это поднимается он птицей под самые под облаки и уносит человека неизвестно куда… Будто очень многие англичаны без вести пропали. Верно это? Петя?

Петр. Ерунда!

Перчихин. А печатают…

Петр. Мало ли ерунды печатают.

Перчихин. Много разве?

(Татьяна тихо наигрывает что-то грустное.)

Петр (c досадой). Конечно, много!

Перчихин. Ты не сердись. И что это, в самом деле, все вы, молодые, на нас, подержанных людей, свысока глядите? И даже никак говорить не желаете? Нехорошо!