Двуллер. Книга о ненависти - Сергей Тепляков

Тут подошел задержавшийся из-за расчета Ураганов. Хоть и напоминали ему время от времени друзья, что он вообще-то за рулем, но выпил Ураганов разве что совсем чуток меньше других. Он был в веселом добродушном настроении.

– Потому-потому что мы пилоты! – вдруг запел Ураганов. – Небо наш, небо наш любимый дом!

Это была строевая песня их взвода. Зощенко начал подпевать. Подошел Кутузов и тоже запел.

– Первым делом, первым делом – самолеты! – пропел Ураганов.

– Ну а девушки? – пропел, лукаво улыбнувшись, Зощенко.

– А девушки? – Потом! – развел руками Ураганов. И все трое захохотали.

– Эге, граждане, нарушаем… – вдруг раздалось сзади.

Зощенко оглянулся. Сзади них стояли двое милиционеров. «Вот черт… – подумал Зощенко. – Сейчас привяжутся».

– Товарищ сержант… – начал Ураганов, разглядевший лычки старшего. – Да мы ж трезвые.

– А вот давайте сейчас проедем, а там и разберемся… – сказал сержант. У него было длинное лицо с капризными губами. При взгляде он задирал голову и получалось, что всегда он смотрит свысока. Похоже было, что и говорить он привык свысока, и сейчас разговор на равных дается ему с трудом.

– Да чего разбираться, командир? – заговорил Ураганов тем фамильярным тоном, которым он привык улаживать подобные дела – а их, что и говорить, в последнее время было немало. – Давай мы пойдем, а? Новый год ведь, командир. Всех дома ждут. Вон, видишь, моя машина стоит – мы дойдем и поедем на ней тихо-тихо. Ну или давай мы тачку поймаем… А вы и не заметили ничего, хорошо?…

При этом Ураганов опустил руку в карман и – заметил Зощенко – достал оттуда что-то. Ну а что это могло быть – конечно деньги, понял Зощенко.

Косившийся на этот же карман сержант в этот момент заметил, что Ураганов вытащил несколько бумажек из пачки, составлявшей почти наверняка годовую его сержантскую зарплату. «Жирует, сволочь!» – подумал сержант.

– Нет. Поедем. Грузитесь.

Зощенко поморщился – ну неужто нельзя по-людски? Чего такого удивительного, если 29 декабря люди выпили?

– Мужики, ну нас же дома ждут… – начал Зощенко и тут же понял, что допустил промашку: если урагановское обращение «сержант» и «командир» милиционер еще как-то сносил, то от «мужики» явно дернулся.

– Без разговоров! – скомандовал сержант. – Карташов, загружай их, чего стоишь!

Второй милиционер, вроде и побольше размерами первого, но явно неуклюжистый и неповоротливый, пошел к ним, поскользнулся, покатился, и с размаху врезался в ничего не понимающего Кутузова.

– Ни хрена себе! – сказал сержант. – Это мы что, милиции сопротивляемся? Представителя закона толкаем?

– Да ты что, командир, он же сам упал… – начал Ураганов, но сержант тут же прервал его:

– Рот закрой. А то ты у меня сам упадешь.

Зощенко хмуро смотрел на это и понимал, что они не выкрутятся. «Далось же Урагану это кафе… – подумал он. – Надо было к нам ехать. И как я не подумал?».

– Ладно, полезли… – сказал Зощенко. Один за другим все трое залезли в «собачатник». Там уже сидели двое, так что устроились кое-как. «УАЗ»-ик тронулся, подпрыгивая на каждой кочке.

– Твою мать! – сказал Ураганов. – Ладно, ребята, не дрейфьте, сейчас в трезвяк доедем, там я с начальником поди уж решу. Этот сержант какой-то упертый попался…

Зощенко вспомнил странный взгляд сержанта и на душе стало неспокойно. Взгляд был как у обкуренных гашишем афганцев, от которых никогда не знаешь чего ждать. Вряд ли сержант обкурился гашишем – откуда бы его взять? – но взгляд был такой же, один в один…

Глава 2

Трезвяк находился неподалеку. Это было старое двухэтажное деревянное здание, в прошлом, видимо, какой-то купеческий дом, приспособленный под вытрезвитель еще в советские времена. От дверей через коридор дорога вела прямо в большой зал, в углу которого стоял стол дежурного, а за ним – что-то вроде комода со множеством одинакового размера ящичков (в них дежурный раскладывал изъятые у «посетителей» документы, ключи, разные ценности и деньги). Влево от этого зала, который сами работники трезвяка называли «приемный покой», был еще один коридор, с камерами (официально они именовались «палатами» – все же по изначальной задумке вытрезвитель имел статус медицинского учреждения). В конце этого коридора от стены решеткой было отгорожено небольшое, шаг в ширину и два в длину, пространство – это был карцер для буйных. В карцере можно было только сидеть или лежать, свернувшись. Впрочем, этим неудобства и ограничивались – в карцере, как и везде, имелись трубы отопления.

Первых «посетителей» начали привозить после двух часов дня. Народ в основном был приличный – в хороших пальто и куртках. Такой отбор объяснялся как тем, что о завшивленных бродяг никому не хочется руки марать, так и тем, что в карманах у бродяги пусто, а вот у приличных граждан, да еще и в такой день – густо. Предновогодние дни считались урожайными и за возможность попасть в смену на эти дни (только не 31-го) среди персонала шла некоторая драчка.

Дежурить 29-го выиграл капитан Константин Котенко. Ему было 32 года. Внешность он имел обычную: короткая стрижка – как у всех, средний рост – как у всех, небольшое пузцо – тоже как почти у всех. На смену он заступил не выспавшись (за полночь с женой и тещей лепили пельмени впрок на все праздники), и, приняв дела, тут же прикорнул в подсобке до появления первых задержанных. Задержанных, однако, стали привозить рано, Котенко разбудили, и теперь он сидел за столом сонный, недовольный, раздраженный всем и на всех. Однако куда деваться – служба. Да еще главнее этого соображения была мысль о том, что такой день год кормит: Котенко рассчитывал существенно пополнить за эти сутки и семейный бюджет, и свою заначку.

Большую охоту предвкушал не он один: когда Котенко заглянул в холодильник и удивился, почему он до сих пор пустой, сержант Давыдов ответил: «Да вы подождите, товарищ капитан, сейчас через три-четыре часа «рыба» косяком пойдет, и в холодильнике у нас все будет!». Давыдов заржал, а Котенко усмехнулся – ну да, точно, сейчас пойдут косяком.

Антон Давыдов был тем самым сержантом с длинным лицом и капризными губами, которого вечером у бара разглядел Зощенко. Котенко знал, что папа у Давыдова в больших милицейских чинах, вся их семья живет в хорошем доме, построенном специально для милицейского начальства (в советские времена в арке при въезде во двор стоял шлагбаум и был пост). Для Давыдова по жизни была раскатана красная ковровая дорожка. Идти бы ему по ней и идти, ан нет – на втором курсе юрфака Давыдов попался на торговле анашой и какими-то таблетками. Добро бы торговал один, но оказалось, что он из своих однокурсников сколотил целую сеть. Давыдова не посадили, и даже дело не завели – папаша помог – но из университета турнули. Отец устроил Антона в милицию (формально-то Антон был чист) – пересидеть год-другой, а там, может, и восстановят. Давыдова вообще сильно разозлило то, что из-за такой фигни пришлось уйти из вуза. Свою злость он кое-как сбрасывал в спортзале – занимался каратэ. Трезвяк нравился ему еще и тем, что на задержанных можно было отрабатывать новые удары.

Котенко знал историю Давыдова и в душе считал его просто идиотом – упустить такой шанс, спрыгнуть с такого поезда, променять СВ на общий вагон! Давыдов храбрился и говорил, что все будет хорошо, он, мол, своего не упустит, но Котенко считал, что нет, не будет у этого дурака второго шанса. Сам Котенко был из деревни, благосостояние складывал по кирпичику. Жил сейчас с женой и маленькой дочкой в тещиной квартире – а куда деваться? Теща и жена пилили его за некультяпистость, тыкали в глаза тем, «как другие живут!». Котенко шел в милицию, чтобы быть Анискиным, таким же добрым, мудрым милиционером, перед которым трепещут жулики. Однако у сыщика был голый оклад, а жена откуда-то прознала, что в вытрезвителе у пьяниц по карманам можно нашарить на кооперативную квартиру. Про Анискина пришлось забыть – в трезвяке Котенко дежурил уже третий год. Привык. Да и в карманах и впрямь много чего оседало.

Пока улов был невелик – народ как на подбор попадался уже после «шопинга» (Котенко недавно узнал это слово от жены), с почти пустыми карманами, а подарки все были на одно лицо – куклы, машинки да женские трусы. Только у одного, солидного, толстопузого, с седой аккуратной бородой, оказался красный бархатный футляр с золотой цепочкой. Котенко, увидев цепочку, сразу решил, что подарит ее жене – и пусть она еще заикнется про некультяпистость!

Но около семи вечера стукнула дверь и в «приемный покой» первым почти вбежал Давыдов. Глаза его горели и весь вид был такой, будто он вот только что видел Аллу Пугачеву.

– Товарищ капитан… – зашептал он. – Таких мужичков взяли сейчас возле кафе на базаре – это просто класс! Двое – так, а вот один – полные карманы. Оформляйте!

Котенко кивнул с видом «Это ты, салага, меня учить будешь?!», и приготовился к обычному спектаклю. В помещение ввели троих мужиков. Котенко сразу понял, у кого из них по выражению Давыдова «полны карманы» – вон он, в дубленке, с уложенной волосок к волоску прической. Мужики и правда были хмельные – не так, чтобы очень, но и не таких устраивали на протрезвление.