Ура бум-бум! №5 90 - Журнал

В этом смысле очень странен путь Гребенщикова — когда человек стационарно раскручивается как одаренный поэт, но при этом ставит на имидж… БГ пытается выгадать гребень, хотя существует по жизни как гораздо более устойчивая структура. По-моему, это — трагедия человека, который не смог вписаться сам в себя. Поднятый авторитетом своих любимых артистов, он постоянно прогибался перед примером их пути, так до конца и не прокусив свои отличия и свои силу.

Это странный путь, когда человек крал у других, при том, что свое, неповторимое, было сильнее ворованного. Это человек, который не понимает, что "Александр Сергеевич с разорванным ртом" гораздо сильнее "Города золотого". Может быть, он и осознает, что собственное-то лучше, но украденное — надежнее, в нем есть какой-то гарант.

— У тебя есть теория разности восприятия музыки южанами и северными людьми — зависимость — в темпераменте, ты связываешь вестибулярный аппарат и классность барабанщика. Давай поговорим о связи сексуального и музыки.

— Ты знаешь, я боюсь, что не смогу поддержать разговор не по причине зажатости-закомплексованности, а потому что… в свое время, в году 86 я толковал с одной ленинградской художницей… А я, понимаешь, Гребня долго не любил, я ему, собственно говоря, не верил. И только пожив в этом городе я не то чтобы стал любить его, я стал понимать, эти болезненные петербургские вибрации — он точно их передал, зафиксировал. Самое смешное, что если бы не он, то эту формулу прозрачного, летящего, неуловимого — хвать, а ты хватил воздух, а «оно» незаметно ускользнуло… — открыл бы кто-то другой. Гребень очень островной человек, в нем мало континентального, он как глюк, и его искусство — призрачное искусство. Он по старшинству застолбил участок и этим, кстати, раздавил весь Ленинград: оказывается, быть рокером в Ленинграде и петь по-другому, без стебалова, действительно серьезно, почти невозможно! Я видел, как некоторые совершенно искренне пытаются уйти в сторону, сделать свое и все равно выходят на его островную формулу и ничего с этим сделать не могут! Это очень забавно.

И вот я месяца три как приехал из Новосибирска — живу — не врубаюсь, и эта художница мне и говорит: "Ну ты что, ты не догоняешь — от него такая волна сексуальная идет, ты не представляешь! Ты что!" (Юра показывает томные прононсы художницы — Г.П.) Потом оказалось, что есть люди, которые сексуальность разрабатывают на концептуальном уровне. Но я, слушая рок, никогда не нуждался в сексуальных флюидах и точно так же никогда не думал о том — посылаю ли их я. Наверное, во мне слабо развиты рецепторы, которые смогли бы отрезонировать на это. У других же, стало быть, "внутренний эпителий" очень богатый и либидо многое им дает. А-А-А "Стать травой" А-А! Бах! "Иди ко мне!" А-А (Юра мастерски изображает сексуальные устремления — Г.П.) я далек от всего этого. Наверное, в этом смысле я нищий человек. Говорят, что БИТЛЗ — сексуальная группа — я не знаю, мое нутро молчит, наверное, я любил их чем-то другим, не эрогенными зонами, понимаешь?

Кстати, в Ленинграде появилась группа ЛАСКОВЫЙ ХУЙ — такие девчонки!

— Ты же знаешь, недавно вышла книга Житинского, и меня особенно заинтересовала такая штучка — гэбисты обвинили тебя в сутенерстве. Вот это козырь! По крайней мере — оригинально.

— Книгу я еще не видел, значит там на всю страну запротоколировано, как я подвешивался секретарем писателя и про сутенерство? Ха-ха. Не, ребята, дергать надо, пока уголовку не стали накручивать. (Смеется — Г.П.)

На самом деле телега была. Матери одной классной девки, с которой мы жили гражданским браком, любым способом надо было засадить меня в тюрьму. Она мне так и сказала: "Или вы перестанете встречаться с моей дочерью или вы окажетесь за решеткой". Ей я говорю — "Пардон, Тамара Васильевна". И на меня пришла телега, где я обвинялся в валютных операциях, в том, что я блядей содержу, что наркоман, да во всем. А тогда как раз был разгул кампании по борьбе с наркоманией и менты мне сказали: старик, мы понимаем, что, скорее всего, это телега, но она запротоколирована и по факту мы все равно должны… Давай так — самый главный пункт — обвинение в наркомании, поэтому мы делаем тебе анализ крови и, если что-то находим, мы будем копать дальше по всем пунктам. И мы поехали в нарколожку — кровь взяли из вены, заставили в трубку подышать, попикать кое-куда. Через два дня мне сказали: "Все, Юрий Леонидович, прости нас-извини". С-с-ука, но что делать?

Я сейчас думаю — а если бы они результат анализов подменили бы? На каких хрупких нитках это все подвешено…

— Если вспомнить некоторые ранние отзывы типа: Юра в Ленинграде человек новый, поет длинные песни, а в них все про шприцы, про вены…

— Меня просто не любят в Ленинграде и это нормально. Нормально. Понимаешь, в нашей солнечной стране довольно много умных людей я не понимаю, блядь, какого хуя любят очередного художника, тут ну чего-то, блядь, оптимистического. Я не хочу быть очередной обезьяной, которая кривляется в этом зоопарке. Ну почему вы ждете этого? Что за садо-мазохизм такой? Ну зачем вам нужно, чтобы еще один человек поелозил мордой в этом говне? "почему такая безысходность?" Да ёб твою мать!

— После чего ты исчез из Ленинграда?

— О меркантильных делах не принято говорить, но, если бы не Москва, я бы просто умер с голоду в Ленинграде. Потому что за мои концерты мне максали от 2 рублей 25 копеек, через 7 рублей и до 15–20… Меня раскрутил один московский мальчик и где-то в 86 году за квартирный концерт я стал получать 50–60 рублей и лабая 3–4 концерта в месяц, я понял, что все — я выбираюсь. Выбираюсь на отвязанное, независимое и достаточно неголодное существование. Это был забавный момент, потому что в нем есть элемент бессознательной подлости: появляется артист в андеграунде, который хочет делать честные вещи и сохранить независимость, но мы же не духом святым питаемся — поддержите, чуваки. Нет! Халява остается халявой. Люди не хотят максать — им просто интересно — и сколько же ты, голубчик, продержишься? И сколько же тебе нужно времени, чтобы стать говном и пойти петь на ЦТ на дне ментов? Ну так поддержите, бля, своими трешками, чтоб не скурвился! Нет! У нас трешек нет! Ребята! Да на траву у вас всегда есть — и пятерочки и даже червонцы. Если привезли чуйскую шалу, блядь… То из двадцать пятого кармана деньги непременно извлекутся. Как же — перетертая, классная… Это Петербург.

Ну просто любопытно — ведь выкрутится же как-нибудь! А интересно — как? И со вторым альбомом моим так было. В студии? Ни-ни. А потом спрашивают: ну так что? Ты так и не записал? Нет, не записал, блядь. И такое подлое удивление: гляди-ка — не выкрутился чувак! Наблюдение — сгниет или не сгниет. Сгнил. Вот жалость-то какая — не выкрутился. Это Петербург. Есть любопытное наблюдение, которое я сделал, живя между двумя столицами — Москву ненавидят в Советском Союзе. Питер, в общем-то, любят. Но дело обстоит так: Москва очень жесткий и жестокий город — на поверхности. Это прекрасный город, который покрыт грязной оболочкой, коростой, в которой есть дырки и можно попасть сразу в теплую сердцевину. Это удается немногим — или за счет удачной подачи сразу или через очень долгий срок — люди с периферии приезжают в Москву ненадолго, ну хоть на недельку, ну на две — это не то время, чтобы через коросту пробраться. Ленинград, наоборот — мягкий, сердечный, но Ленинград по своему внутреннему пафосу — обречен. И это не случайно, что Башлачев сиганул из окошка в Ленинграде. В Москве квартир, из окон которых он мог сделать то же самое, минимум в два раза больше. Ленинград всей своей раскруткой, всей своей вибрацией помогает свести счеты с жизнью. Москва этому противится. В Москве есть вот эта волчья атака: выжить, драться зубами — до последнего. Москва по раскрутке напоминает Америку. Да волчья, но жить, «плюс», понимаешь! В Питере ты падаешь и руки, которые должны бы поддержать, виновато разводятся перед тобой. Ты пролетаешь этаж и следующие руки опять разводятся — извини, старик… Хуяк! Головы покачиваются: какой был парень! Это Питер — в нем написано «нет». Он обречен, он помогает смерти.

Москвичи просто любят свой город. Они могут уехать хуй знает насколько и с приятностью вспоминать о нем. Петербуржцы не то что любят, они на Ленинград подсажены, они на нем торчат. Когда они уезжают из Ленинграда, их начинает колотить уже на восьмой-девятый день, как наркоманов. Это чернушная любовь, патологическая. Этот город внутренне болен, хотя своей поверхностной мягкосердечностью он многим импонирует. Коварный город.

— "Я надену свой бронежилет, но ты умней, ты будешь целиться в горло"… Откуда выросло это?

— Я могу вспомнить единственную ситуацию, которая могла меня к строчке подтолкнуть, но ее не было передо мной, когда я писал ее. И объяснять строчку этой ситуацией мне бы не хотелось, потому что это приплюснет ее образ, приземлит. Я могу рискнуть — я надеюсь, что ты не приземлишься вслед за объяснением, потому что была лишь ассоциация. В конце 70-ых ходил фильм Поллака "Три дня Кондора" с Робертом Рэдфордом в главной роли. Помнишь црэушника, который должен был Рэдфорда убрать? Рэдфорд успел смыться, а он прострелил своего прямо выстрелив ему в кадык, зная, что у него пулезащитный жилет. Профессиональный выстрел. Это могло отпечататься как некий прецендент для того, чтобы подумать вообще на эту тему. Я могу тебе сказать, что, когда я пишу песни, я могу быть носителем знаний, которых в обыденной жизни моей не существует. Когда пишется классная песня, возникает состояние сверхпроводимости: я в песнях гораздо мудрее и лучше себя по жизни, это сверх-я, это концентрат, я неадекватен ему. И, зная это, я, по возможности, хочу быть честным на таком вот уровне. Это страшная вещь: Чингиз Айтматов может писать, а по жизни это карьерюга и просто козел. Дело не в том — пытаться достигнуть своего сверхуровня или нет… Дело в другом — вписываться ли в социальные имиджевые игры или не вписываться. Ну вот стоит только начать: "Вы — поэт"… "Нет, блядь, я не поэт…" и так далее. Раздувается колоссальный национальный фетиш! И на этом же дрочат, дрочат тысячи! У нас же все со школьного возраста знают, что "поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". То есть поэтом — и не мечтай, ты че, блядь! Человек слова — это пиздец, это сверхсущество, икона, нечто, вызывающее на религиозное отношение к себе и люди с большой любовью любят играть в эти игры. Я всегда это ненавидел. И тебе по-хорошему предлагают сыграть в эту игру: "Ну старик, ну ты же поэт!" "Да, да" (важно надуваясь и степенно кивая — Г.П.) "А вот эта строка?" и т. д. Понимаешь, там покупают только за деньги, а здесь еще и за идеологию.