В краю непуганых идиотов. Книга об Ильфе и Петрове - Яков Лурье

Так грустна биография двух писателей, с которыми моему поколению было смешно, а не страшно в самые черные годы. Но книга Якова Соломоновича Лурье — радостная книга. Она полна надежды на то, что и романы Ильфа и Петрова, как роман Булгакова, еще «принесут сюрпризы».

Сам я не перечитывал ее лет восемь, многое забыл и к смущению своему только сейчас заметил, что воспользовался в очерке о записных книжках Ильфа убедительным приемом, который Я.С. применил во вступлении к своей книге. Он сопоставил краткие выдержки из книг Ильфа и Петрова с цитатами из их современников — Булгакова и Мандельштама. Определить авторство было бы нелегко, если бы Я.С. не снабдил свой монтаж библиографическим примечанием. Я привел рядом отрывки из «Одноэтажной Америки» и из «Лолиты», а в одном абзаце из «Лолиты» заменил два слова, и предложил читателям догадаться, где Набоков, а где Ильф и Петров. Это был невольный плагиат, за который я теперь прошу прощения у тени Якова Соломоновича. В свое оправдание могу сказать, что не я один заимствовал у него идеи и приемы критического доказательства — так велико их научно-художественное очарование.

В чем же заключается не только литературоведческое, но и историческое значение книги «А. А. Курдюмова» — Я. С. Лурье? Как в беспримерном исследовании-памфлете «После Льва Толстого» он подверг веской научной критике взгляды предшественников и современников, выдвинув свое, четкое и непротиворечивое, описание взаимосвязи между исторической и нравственной доктриной Толстого, так и здесь он ясно показывает несостоятельность легенд об Ильфе и Петрове и определяет истинное значение их творчества для своего времени.

Разумеется, Ильф и Петров не Лев Толстой, а Н. Я. Мандельштам и А. В. Белинков — не Бердяев и не Эйхенбаум. Но и при сохранении всех пропорций влияние несправедливых суждений на умы само по себе остается отрицательным нравственным фактором в истории, будь то суд над Львом Толстым или над Ильфом и Петровым. Нынешний же упадок культуры смеха делает комическую и сатирическую традицию едва ли не более важной, чем было когда-то эпическое и профетическое направление.

Пора перечитать Ильфа и Петрова, учивших советских людей быть людьми.

Пора перечитать и захватывающую книгу Якова Соломоновича Лурье, ученого и учителя, посвятившего жизнь поиску и распространению исторической правды.

Омри Ронен

Ann Arbor, Michigan

2005

От автора

Книга об Ильфе и Петрове была написана в 1968–1980 гг., на некоторое время стала достоянием «самиздата», а в 1983 г. была опубликована в Париже издательством «La Presse Libre». Как и название книги, псевдоним был заимствован из «Записных книжек» Ильфа: «Я знаю, что вы не Курдюмов, но вы настолько похожи на Курдюмова, что я решился вам сказать об этом» (Ильф И., Петров Е. Собр. соч. Т. 5. С. 261).

Пересматривая и дополняя книгу, я убедился, что отмеченные в ней модные в интеллигентской среде настроения за истекшие годы стали даже более заметными. Взглядов своих я не менял — поэтому и не было необходимости вносить существенные изменения в текст.

Я. С. Лурье (А. А. Курдюмов) 1996 г.[1]

Вступление

…Раньше десять лет хвалили, теперь десять лет будут ругать. Ругать будут за то, за что раньше хвалили. Тяжело и нудно среди непуганых идиотов…

Кому принадлежат эти строки?

1. «Аптечные телефоны делаются из самого лучшего скарлатинового дерева. Скарлатиновое дерево растет в клистирной роще и пахнет чернилами…»

2. «Экстракт против мышей, бородавок и пота ног. Капля этого же экстракта, налитая в стакан воды, превращает его в водку, а две капли— в коньяк «Три звездочки»…»

3. «Мученики частного капитала чтут память знаменитого подрядчика Гинзбурга, баснословного домовладельца, который умер нищим… в советской больнице…»

4. «Палатки с медицинскими весами, тут же «докторский электрический аппарат», помогающий от всех болезней. Очередь на весы, очередь к автомату…»

5. «Медицинские весы для лиц, уважающих свое здоровье».

6. «Больные толпятся возле аппаратов, врачи работают, и медицинская тайна блистает на их лицах».

7. «По главной улице на раздвинутых крестьянских ходах везли длинную синюю рельсу. Такой звон и пенье стояли на главной улице, будто возчик в рыбачьей брезентовой прозодежде вез не рельсу, а оглушительную музыкальную ноту…»

8. «Человек в сандалиях и зеленых носках, ошеломленный явлением гремучего экипажа, долго глядел ему вслед. На лице его было написано изумление, словно везли не бывший в употреблении рычаг Архимеда…»

9. «Дано сие тому-сему (такому-сякому) в том, что ему разрешается то да се, что подписью и приложением печати удостоверяется.

За такого-то. За сякого-то»

10. «Предъявитель сего есть действительно предъявитель, а не какая-нибудь шантрапа»

11. «Значит, когда эти баритоны кричат: «Бей разруху», я смеюсь… Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он… займется чисткой сараев — прямым своим делом, — разруха исчезнет сама собой».

12. «Не надо бороться за чистоту. Надо подметать…»

13. «— Бога нет!

— А сыр есть? — грустно спросил учитель»,

14. «— А дьявола тоже нет?..

— И дьявола…

— Ну, уж это положительно интересно, — трясясь от хохота, проговорил профессор, — что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!»

Можно с уверенностью сказать, что опытный читатель почти сразу же узнает текст некоторых цитат и согласится, что и остальные цитаты принадлежат тому же автору, во всяком случае очень близки ему по стилю. Но едва ли найдется много таких, кто определит всех процитированных авторов и укажет, какие высказывания принадлежат одному автору, какие — другому и какие — третьему. Один из них — Осип Мандельштам, другой — Михаил Булгаков, а третий — Илья Ильф (в двух случаях — в соавторстве с Евгением Петровым)[2].

Мандельштам, Булгаков и Ильф — эти имена редко называются вместе. Правда, Булгаков, Ильф и Петров работали одно время в одном месте— в газете «Гудок»— и писали там юмористические заметки и фельетоны. Отчетливо ощущается в творчестве Булгакова, Ильфа и Петрова влияние гоголевской традиции[3].

Сходство Ильфа с Мандельштамом обнаружить труднее. Для этого необходимо обратиться к прозаическим произведениям поэта, а с другой стороны, исследовать «Записные книжки» Ильфа, и в особенности последнюю из них, которая велась в 1936–1937 гг. (ряд цитат из нее уже был приведен). Авторский машинописный текст последней книжки И. Ильфа сохранился у его дочери А. И. Ильф (копия — в РГАЛИ)[4], он никогда не публиковался полностью.

Что же общего между приведенными текстами Ильфа, Мандельштама и Булгакова, если говорить не о поэтике, а о мировосприятии писателей, их манере думать и выражать свои мысли? Манера эта прежде всего специфически интеллигентская. Ироническое отношение к привычному, сближение далеких понятий, острое ощущение глубокой бессмысленности бытового ритуала, неизлечимая интеллигентность в самых резких эскападах.

И как ни неожиданно звучит сочетание этих имен — судьбы их носителей не раз пересекались. Когда первый роман Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» вышел в свет, одним из немногих авторов, заметивших и приветствовавших книгу, был Осип Мандельштам. Отмечая, что «широчайшие слои сейчас буквально захлебываются книгой молодых авторов», охарактеризовав эту книгу как «брызжущий весельем памфлет», Мандельштам привел как «позорный и комический пример «незамечания» значительной книги» гробовое молчание о ней критики[5].

Роман «Двенадцать стульев» был написан двумя молодыми сотрудниками «Гудка». Булгаков стал знаменитым на два года раньше Ильфа и Петрова, когда в 1926 г. в Художественном театре пошли «Дни Турбиных». Связь между Ильфом, Петровым и Булгаковым не прерывалась и в последующие годы. В 1929 г. и в 1930-е гг., когда разворачивалась первая травля Мандельштама (фельетон Заславского и т. д.), на страницах газет еще более шумно травили Булгакова; в 1930 г. все его пьесы были сняты со сцены. Дальнейшая судьба Булгакова была благополучнее судьбы Мандельштама — его миновали и ссылка и лагерь, и благодаря этому в официальной критике, признавшей в конце 1960-х и в 1970-х гг. «по-настоящему русское дарование» Булгакова, появилась удобная, но недолговечная схема истории его творчества. Согласно этой схеме, Булгакова, как и Шолохова, Леонова и других, «планомерно и сознательно» травили «Авербах, Гроссман-Рощин, Мустангова, Блюм, Нусинов» (опущен Керженцев, не упомянуты Литовский — «Латунский» из «Мастера и Маргариты», Вс. Вишневский, Адуев, забыт Маяковский, также приложивший руку к травле писателя, — все они, очевидно, не подходили под схему). А спас Булгакова Сталин — звонком по телефону весной 1930 г.: «Этот телефонный звонок вернул писателя к творческой жизни. Булгаков стал заниматься любимым делом, служил во МХАТе режиссером-ассистентом, заново стал писать роман «Мастер и Маргарита», рукопись которого сжег в минуту отчаяния, работал над «Театральным романом»…»[6] Эта трогательная история имеет только один пробел: не указано, что после спасительного телефонного звонка Булгаков не напечатал ни одного из своих сочинений (в 1920-х гг. он все-таки печатался) и не смог поставить ни одной новой пьесы («Мольер» был написан до 1930 г.). Последнее десятилетие жизни писателя, в конце которого 1938 г.) погиб Мандельштам, были временем крушения всех попыток Булгакова вернуться в литературу; они длились до самой смерти писателя 10 марта 1940 г.