Водоем. Часть 1. Погасшая звезда - Александр Киричек

— Алло, слушаю вас! — не подозревая ни о чем плохом, стандартно произнес Костров-младший.

На другом конце линии замялись, повисла пауза…

— Я вас слушаю, говорите! — с долей раздражения требовал вестей Сергей.

— Это старший лейтенант Костров? — наконец-то оборвалась пауза на противоположном конце.

— Да, это я! Что-то случилось?… Кто вы?

— Это подполковник Чижиков, дежурный по институту. По поручению полковника Свешникова… Просили передать… Ваш отец, генерал Костров… попал в аварию…

— …Он жив?

— …

— Он жив? А мама? Его жена? Да не молчите же!!!

— …к сожалению, погибли на месте. Подробностей не знаю. К вам выехал полковник Свешников, он все расскажет. Примите мои соболезнования…

Короткие гудки.

В первые минуты в голове Сергея все смешалось, тело вновь перестало слушаться, точнее зажило отдельной от души жизнью — куда-то ходило, бесцельно и бессмысленно бродило, плавно перетекая из одной комнаты в другую, руки брали, тискали, подносили к глазам и обратно клали какие-то вещи, мысли же блуждали еще быстрее и хаотичнее, но он не ловил их, ибо та часть души, что ловит, сама пребывала в смятении. Но прошло время… Наконец, он оказался на кухне, взгляд упал и — о, чудо — задержался на лежавшей на столе записке: «Сыночка! У бабушки пробудем до завтрашнего обеда. В холодильнике котлеты и картошка — поешь. Поедешь на дачу — полей хотя бы огурцы. Если что — звони. С любовью, мама».

Он перечитал текст раз пять, но не обнаружил в нем ничего странного, ничего, что предвещало бы близкую смерть. Неужели она не чувствовала? Через минуту он оказался в родительской спальне. Постель аккуратно заправлена, на тумбочке две книги: папина «дежурная» — по психологии управления и вторая — мамина… Он не поверил своим глазам — вместо очередного дамского романа, которыми мама увлеклась с год назад и глотала их по штуке за неделю, на её тумбочке лежала его, Сергея, «Энциклопедия искусства». Странно, уж к живописи у неё не было мало-мальски заметного интереса. Он взял в руки толстый том, развернул на странице, где мамины пальчики оставили закладку. Интересно, про что она читала вчера вечером…

Боже мой, что же это? Как он мог не узнать? Как мог не вспомнить? Перед ним на блестящей лакированной бумаге предстали две девушки в причудливых позах, за ними — круглый пруд, окаймленным малахитовой зеленью кустов и деревьев, в пруду отражались барашки облаков, а выше всех и глубже всего была тонкая ультрамариновая полоска неба, прекрасного, далекого и недоступного как души тех, чьи тела забрала смерть…

Глава 2. Падение

Генерал Костров относился к той малочисленной когорте советских военачальников, которые торили себе путь наверх, к вершинам армейской иерархии, сами, точнее сказать, за счет собственного интеллекта, характера, целеустремленности, организаторских талантов, а не благодаря искусству лести, подхалимажа, подсиживания или помощи «волосатой лапы» кого-то из близких родственников. Богом ему было дано многое — и дар убеждения, и искусство командования, и талант ладить с людьми — управлять ими, не унижая, подчиняться, не унижаясь самому. Костров умел видеть вперед и просчитывать будущее развитие событий на несколько ходов дальше, чем это было свойственно рядовому советскому командиру, чья креативность загонялась в тайники подсознания, размывалась или даже ломалась ещё в юности опытом жизни в казарме (впрочем, как и в любой армии). Костров же сумел остаться самим собой, смог отстоять себя благодаря силе духа, дарованной свыше харизме, и не только отстоять, но и сделать карьеру, хоть и не стремительную, но далеко и не рядовую, о которой обычный офицер «без связей» мог бы только мечтать в своих самых смелых фантазиях. Но именно эта харизма, эта самобытность и независимость, стали причиной не только взлета, но и падения генерала с вершины армейской пирамиды.

Высшая власть по возможности использует одаренных людей — это было, есть и будет всегда, но позволяет им подняться не высоко, зайти не слишком далеко, поскольку прекрасно понимает, что стоит им приблизиться к ней, Высшей Власти, вплотную, на расстояние вытянутой руки, то тогда жди беды — ведь от таких людей, автономных и мужественных, умных и уверенных, можно ожидать чего угодно, даже самого страшного — покушения на незыблемость основ Государства.

Незаинтересованному, неангажированному наблюдателю, далекому от тонкостей подковёрных политических игр, могло бы показаться, что причиной краха карьеры Ивана Тимофеевича Кострова стал августовский путч 1991 года и последовавший за ним развал Советского Союза. Однако, это была лишь видимость, иллюзия восприятия. На самом деле тучи над генералом сгущались давно, продвижение с каждым годом службы замедлялось, отношение со стороны высшего генералитета становилось все более настороженным — день ото дня росла зависть со стороны тех, кто ощущал свою неполноценность рядом с такой неординарной личностью. И крах СССР стал лишь удобным поводом, чтобы подрезать крылышки опасному конкуренту…

Костров не был, да и не мог быть, как каждый совестливый и неглупый человек, сторонником советского строя, но и капитализм отнюдь не казался ему раем, как это виделось большинству населения страны, одурманенному перестроечной пропагандой демороссов. В душе он верил, что есть третий путь — социализм с «человеческим лицом», о котором постоянно втолковывал сыну еще на заре перестройки. Но от веры одного человека, даже если он облачен в генеральский мундир, история вряд ли может кардинально изменить свое течение. Да ладно бы только эта вера в обновление социализма! На свою беду Костров слишком хорошо знал от своих друзей и однополчан, служивших в Уральском военном округе, кто такой Ельцин, чем он занимался на посту секретаря Свердловского обкома, как относился к людям. Поэтому перспектива установления капитализма с «ельцинским лицом» казалась ему самой ужасной для России среди всех возможных альтернатив. В июне 1991 года, будучи депутатом Верховного Совета России, Костров не просто проголосовал против Ельцина, когда того демократы упорно проталкивали в кресло Президента Российской Федерации, но и агитировал колеблющихся не голосовать за этого «популиста» и «пьяницу». Разумеется, это заметили, и впоследствии — не простили…

В сентябре 1991 года Кострова вызвали к министру обороны, однако с самим Шапошниковым ему встретиться не довелось — того просто не было в Москве. Зато очень любезно и приветливо его принял один из новоназначенных с подачи демократов заместителей министра, «отличившийся» бездействием и неповиновением приказам Язова в ночь с 19-го на 20-е августа. Замминистра, не вдаваясь в подробности, объяснил Кострову, что в Белом доме принято решение освободить его от занимаемой должности по причине, «о которой генералу хорошо известно самому», и предложил ему выбрать новое место службы из списка, состоявшего из четырех должностей, «достойных его знаний и опыта». Список был составлен так, что три варианта были абсолютно неприемлемыми, и только один не выглядел позорным и оскорбительным. Это была должность начальника Святогорского авиационного училища, именно того училища, которое Костров закончил с золотой медалью четверть века назад, которое было расположено в его родном краю на границе Урала и Сибири. Да, это была ссылка, но ссылка почетная, и Костров с радостью её принял — ведь он ожидал худшего, но, видимо, новый министр, будучи человеком честным и помня о заслугах своего подчиненного, сумел добиться для него минимально возможного «наказания» за участие в анти-ельцинской агитационной кампании…

Без сомнения, генерал-лейтенант Костров был самым выдающимся выпускником Святогорского летного училища, его гордостью и славой, поэтому возвращение генерала в родные пенаты было воспринято личным составом как праздник — с надеждой, любовью и верой. Все понимали, что это опала, что впереди нелегкие времена, что само существование училища будет стоять под жирным знаком вопроса, и, тем не менее, надеялись, что под водительством такого умелого организатора и человека с незапятнанной репутацией училище не только выживет, но и будет развиваться, превратится в одно из образцовых учебных заведений вооруженных сил. Перевод из Москвы в провинцию Иван Тимофеевич воспринял стоически — если суждено вернуться на родину, то, значит, так и должно быть, это к лучшему. В эпоху перемен, возможно, лучше оказаться вдали от столичных разборок, в тихой зауральской заводи, где люди и проще, и чище, и наивнее. Здесь можно попробовать воплотить в жизнь известный принцип Эпикура: «Живи незаметно» — с той оговоркой, что слово «незаметно» относится не к местным жителям, а к тем, кто остался в Москве. Пусть столичные недоброжелатели поскорее забудут об одаренном военачальнике, успокоятся в своей зависти и ненависти, а он будет исполнять свой долг, конечно, не забывая о себе, своей жене и сыне.