Приблуда - Линда Эванс

Девочка метнулась к двери. Когда Эвелина подняла на него глаза, Скотт понял, что его пациентка взволнована не меньше дочери.

— Он не ранен? — с тревогой спросила она.

Миссис Цивоник явно не меньше её мужа была встревожена внезапным появлением больного древесного кота. О них было известно так мало, что появления здорового кота зачастую было достаточно, чтобы вывести из равновесия самых невозмутимых поселенцев; изголодавшийся кот с окровавленным мехом был источником неподдельной тревоги — и Эвелина Цивоник была не единственной, кого пугали мысли о причинах такого состояния кота. Скотт и сам был заметно обеспокоен, хотя почти целый стандартный год ежедневного общения с древесным котом приучил его к их временами странным привычкам и манерам.

И последнее, что было нужно Эвелине Цивоник, пока она не разрешится от своих трудных родов, было беспокойство по поводу такого неожиданного развития событий. Он попытался успокоить её, возобновляя прерванную работу с ребенком.

— Нет, я не нашел каких-либо ран. Конечно, я не рискну предположить, когда он последний раз ел или пил, но индюшку он пожирает так быстро, как только успевает отдирать мясо от костей, так что с аппетитом у него всё в порядке.

— Надя сказала, что он покрыт засохшей кровью? — беспокойство всё ещё бороздило её лоб морщинами.

— Да, но это не его кровь. Что бы там ни случилось, мы не можем достаточно эффективно общаться с древесными котами, так что я сомневаюсь, что мы когда-либо узнаем, откуда взялась эта кровь. Главное, — он уверенно, ободряюще улыбнулся ей, — что ваш маленький сосед в порядке, так что не стоит о нём беспокоиться. Поэтому давайте-ка расслабимся и произведем на свет вашего ребеночка, а?

Эвелина Цивоник ответила ему бледной улыбкой, кивнула, вцепилась в кровать и застонала, когда очередные схватки сотрясли её тело. Скот снова потянулся к непокорному младенцу, пытающемуся родится ногами вперед, и сосредоточенно нахмурился, действуя полагаясь на осязание и инстинкт. После нескольких минут неловкой борьбы, за время которых Эвелина простонала только несколько раз — терпеливая женщина, — усилия Скотта наконец-то увенчались успехом.

— Ага! Готово! — Скотт осклабился, когда ребенок, наконец, поддался его шарящей руке в достаточной степени, чтобы развернуть его внутри утробы его матери. — Головой вниз и готов к появлению. Так, Эвелина, давайте-ка наконец родим вашего очередного сыночка!

* * *

Человечество узнало о существовании сфинксианских древесных котов всего лишь пятнадцать стандартных месяцев тому назад, когда одиннадцатилетняя Стефани Харрингтон застала одного из них за набегом на теплицу своих родителей — с несколькими пучками похищенного сельдерея, закреплёнными на спине при помощи аккуратно сплетенной сетки* [подробнее в повести Д. Вебера “Прекрасная дружба” (Beautifulfriendship)]. Никто не знал причин такой тяги древесных котов к сельдерею, но после той роковой встречи по всему Сфинксу древесные коты полезли, скажем так, изо всех щелей, выпрашивая у новых друзей каждый лишний росток сельдерея, который только могли предоставить человеческие огороды. Само число внезапно появившихся котов говорило о существовании разветвлённой и достаточно совершенной системы связи неизвестной природы. И всё это было только более примечательно в свете того факта, что древесные коты ухитрялись прятаться от высокотехнологичной цивилизации на протяжении полувека.

Понадобились одиннадцатилетний гений с камерой и разбитый вдребезги дельтаплан, чтобы пятьдесят лет скрытного наблюдения с верхушек деревьев подошли к концу и древесные коты вышли на свет в поисках спутников-людей точно так же, как древесный кот Стефани Харрингтон, будучи искалеченным, пришел ей на помощь и оставил своих родичей, чтобы жить у неё в семье. Хотя количество принятых людей в сравнении со всем населением было невелико, — примерно один на миллион или около того, — в сравнении с пятьюдесятью стандартными годами полной скрытности, когда человечество даже не подозревало о существовании древесных котов, внезапное изменение тактики котов было поразительным.

Очевидно, древесные коты были столь же ненасытно любопытны в отношении людей, как люди в отношении них — однако человечество всё ещё практически ничего не знало о своих новых соседях. Даже их уровень разумности не удавалось точно определить, хотя в этом отношении у Скотта начало формироваться собственное мнение. До некоторой степени благодаря причудливому генетическому наследию — он скорее позволил бы поджарить себя на медленном огне, чем признался в этом кому бы то ни было, тем более одному из изучающих древесных котов ксенологов — Скотт каким-то образом оказался “настроен” на эмоции этих мыслящих инопланетных созданий, которые, как он начал подозревать, были куда разумнее, чем готов был предположить кто-либо из людей на Сфинксе. Также он заподозрил, что одиннадцатилетняя Стефани Харрингтон тоже не сказала всей правды о её древесном коте, во всяком случае, если опыт общения с Фишером мог служить образцом. И он начинал подозревать, что знает причины её молчания.

Одним из самых интенсивных ощущений, которые вызывало близкое общение с древесным котом, было непреодолимое желание защитить, практически подсознательное знание того, что о чем бы принятый не узнал в отношении своего кота, это ни в коем случае не следовало торопиться доводить до всеобщего сведения. Древесным котам, несомненно, требовалась помощь друзей, чтобы избежать судьбы многих туземных низкотехнологичных исконных культур, с которыми человечество сталкивалось на протяжении своей истории. Осторожность и скрытность казались достаточно мудрой политикой, пока не станет известно больше об основах биологии, социологии и культуры древесных котов. Не говоря уже о том, как будет реагировать человечество в близкой — а уж тем более в дальней — перспективе.

А это было трудной задачей, даже для принятого. Даже для такого, как Скотт, у которого оказалось несколько неожиданное преимущество в виде наличия раздражающей приверженности его предков к “внутреннему взгляду” и вспышек эмпатии, или что это было, ежедневно происходивших между ними с Фишером. То, что древесные коты до какой-то степени обладали телепатией или эмпатией, было очевидно из сообщений “принятых” людей. Но инструментов, способных измерить что-то вроде телепатии, а тем более эмпатического дара, не существовало. Понятно, что ксенологи в своей массе пребывали в расстройстве.

В настоящий момент это относилось и к Скотту МакДаллану.

“Приблуда”, как дети Цивоников окрестили изможденного древесного кота, набил свой бездонный желудок и немедленно завалился спать. После благополучного появления на свет вопящего маленького Льва Цивоника приблуда милостиво дозволил Скотту засунуть себя в горячую мыльную воду, чтобы удалить запекшуюся кровь и грязь. Но после того он — а приблуда однозначно был самцом — не позволял оторвать себя от Скотта, чем бы его ни пытались приманить. Он просто вцепился в рубашку Скотта, которую Ирина тщательно выстирала, пока рождался маленький Лев, и принялся дрожать.

А Фишер передавал Скотту срочную потребность выйти наружу. Скотт подозревал, что Фишер транслирует ему чувства приблуды; хотя возможно Скотт улавливал ощущение неотложности от прижавшегося к нему тощего кота. Но вот чего он не мог постигнуть, так это почему древесный кот так настоятельно хотел, чтобы он отправился в гущу частокольных деревьев. Долгие и трудные роды вымотали его настолько, чтобы хотеть отправится прямо домой, и прилечь на остаток вечера.

Однако каждый раз, как он тихо предлагал отправиться назад в город, а сюда вернуться позже, Фишер приходил практически в неистовство, а странный древесный кот начинал издавать полузадушенные мяукающие звуки, словно котенок попавший в челюсти собаки-убийцы. Скотт сглотнул и попытался призвать их к благоразумию.

— Но Фишер, через пару часов станет темно, а мне действительно надо поспать. Я не хочу лететь в темноте, во всяком случае настолько устав.

— Мяу...

— Можете вы понять, насколько далеко они хотят, чтобы вы пошли? — спросил Александр.

Скотт помотал головой.

— Я не могу получить такие детали. Никто не может. Всё, что кто-либо на самом деле может уловить, это что-то вроде подсознательного ощущения разумных чувств, — не краснея, солгал он под острым взглядом Ирины. — Ну, временами знаки или пантомима могут передать смысл вполне четко, но попытки общения с разумным существом, которое не может говорить на твоём языке, зная, что и его язык ты тоже не в силах выучить, могут свести с ума.

Он какое-то время обдумывал проблему и после этого предложил: