Рассказы - Джейн Гардем

Он сел в скрипучее кресло и уставился на сливовые деревья. Потом написал:

Меня почти сразу же (в 14:20) спросили, хочу ли я забрать с собой обручальное кольцо матери, потому что иначе оно либо потеряется, либо его заберут сотрудники похоронного бюро. В 14:30 мне вынесли кольцо и другие ее вещи. В 14:33 мне предложили попрощаться с ней, но я отказался смотреть на мертвое тело и сказал, что предпочел бы запомнить ее живой. Мне еще раз предложили кофе, потом поинтересовались, не нужно ли позвонить кому-нибудь, чтобы меня отвезли домой. На оба предложения я ответил отказом и приблизительно в 14.40 вышел из здания больницы.

— Но Клаус...

— Послушайте, Лиззи, — начал он.

Во мне шевельнулась надежда.

— Дело в том, Лиззи, что моя мать была не особенно приятным человеком, так что я не переживал, когда она умерла.

— Все, — произнесла я, — сдаюсь.

Мы смотрели на сливовые деревья, а мелкие терносливы смотрели на нас. На серебристой коре коротко вспыхнул розоватый отблеск закатного солнца.

— Что это за слива? — спросил Клаус.

— Это тернослива. У нас, в Англии, ее очень любят. Очень древнее растение, ставшее частью нашей истории. Ее завезли сюда несколько веков назад. Терносливу еще называют дамасской сливой, так что, возможно, в Сирии ее пробовал сам святой Павел.

— А это что, вкусно?

— Очень, но только в готовом виде. У нее довольно резкий вкус, очень сильный. Поэтому нужен сахар. А со сливками — просто божественно. Сочетание двух этих красок...

— Я ни разу не пробовал дамасскую сливу.

По пути домой, проезжая по дорожкам, по выпуклым тропинкам через осенние поля, мимо ветряка, окруженного льном, я все время думала: «Бедное маленькое ничтожество. Бедное-несчастное самодовольное надутое ничтожество. Что же надо было сделать, чтобы из тебя такое выросло? Или, может, ты таким уже родился?»

— Ну уж нет, — пообещала я, — дамасскую сливу ты у меня, голубчик, попробуешь.

С этими словами я набрала номер его спартанских теток и сообщила им, что в воскресенье мы приглашаем Клауса на обед. Отобедать, — произнесла я в трубку (а вы пропалывайте свои лобелии и завидуйте!).

— Отобедать?! — повторили они ошеломленно и восторженно. — У вас?!.. В 12 30. Это так мило с вашей стороны! У нас самих совсем нет времени заниматься такими вещами, особенно сейчас, когда столько хлопот с урожаем. Прямо даже неловко.

— И что же в меню? — бодро спросил меня муж. — Английская классика? Пятнистый Дик с заварным кремом? Еще какой-нибудь пудинг? Имбирный? Мясной пирог с почками? Правильно, пусть бедолага привыкает к школьной жизни.

— Ничего подобного. Вот увидишь. Совсем наоборот!

— А что будет пить наш юный друг? Нальем ему винца или купим пару банок колы?

— Я, честно говоря, думала, что вино.

— Придется сходить в супермаркет. До другого у него нос не дорос.

— А как насчет нас с тобой?

— Ну, это другой разговор. Надеюсь, приличное вино хоть как-то поможет скрасить ситуацию. Я только одного не понимаю, зачем разводить всю эту канитель, если, по твоим словам, он чудовище. Подумать только, вообще ничем не интересоваться, и это в четырнадцать-то лет! Уму непостижимо!

— А вдруг все не так страшно? Ладно, попытка — не пытка.

— Так что же у нас завтра подают? — осведомился мой муж накануне торжественного обеда, собираясь провести ревизию винного погреба. — Ты хочешь сказать, у нас будет и мясо, и рыба?! И это, по-твоему, обычный воскресный обед?!

— А еще сырная тарелка. И пудинг. И открытый пирог с терносливами. А на закуску я сделаю тарталетки с паштетом. Так, потом рыба. Правильно, рыба. Потом ростбиф с йоркширским пудингом, он ведь об этом даже не слышал, а на гарнир потушу цуккини и брокколи с травками под соусом на фазаньем бульоне с вином и настоящей английской горчицей с бальзамическим уксусом. И боливийский кофе. А потом он останется на чай.

— Послушай, а ты, часом, не влюбилась?

— Да меня от него с души воротит! Но ему я нос воротить не дам. Он приехал в Англию учиться, так что пусть выучит, что у нас умеют готовить. Такой урок я ему с радостью преподам.

На обед были купленные у Кэвеллов морские языки с лимонным соком, горячие, хрусткие, обжаренные в панировке до изогнутой корочки. Потом шотландская говядина, филейная часть, нежная и сочная, словно запеченная в тесте, с зелеными овощами и маленькими морковками, приправленными сливочным маслом с петрушкой и мелко порубленным сырым лучком. Картофель, естественно, дезире, я отварила до полуготовности и сунула на семнадцать минут в духовку на самый верх запекаться, предварительно сбрызнув оливковым маслом.

— Масло первого холодного отжима, — сказала я, а когда Клаус спросил «Что значит холодный отжим?», а муж ответил: «Наверное, это отжим без любви», Клаус искренне расхохотался.

Отжим без любви превратил подрумянившиеся в печке картофелины в золотистые хрустящие цветки с мягкой сердцевинкой. Потом был сорбет из красной смородины (знаменитая суррейская смородина из Рушам-Фарм), а к открытому пирогу с терносливами я выставила на стол кувшин густых желтых сливок из Соллей-Фарм; благодаря этому месту Ворс упоминается в мишленовских справочниках. И сыры: чеддер (я потратила уйму времени, чтобы выбрать из пяти отличных видов самый-самый), местный шевр из козьего молока и отменный дабл глостер.

Слоеное тесто для открытого пирога мне удалось на славу. Я заранее охладила нож, миску и воду до ледяной температуры, и оно получилось хрустящим и тающим во рту, распадающимся на полупрозрачные чешуйки, а внутри, погруженные в застывшее вязкое озерцо из пунцового сиропа, нежились темнобокие терносливы, ни дать ни взять пышнотелые негритяночки на курорте. Сверху вся эта красота была присыпана коричневыми кристалликами тростникового сахара.

Клаус ел и ел. И мы ели. Он сидел молча, порозовевший, погруженный в себя. На последнем головокружительном вираже гостеприимства я метнулась в кухню и через мгновение вернулась с испеченным для него блинчиком, политым кленовым сиропом. Когда я выкладывала его со сковородки на горячую тарелку Клауса, он соскользнул туда с шелестом, словно падающий кленовый лист.

Мы спросили, не хочет ли он вина к мясу, и он медленно и серьезно осушил два бокала.

— О, Шоссань-Монраше, — произнес он, обращаясь к мужу. — Благодарю вас, сэр.

Он выпил бокал английского вина со льдом и сказал, что оно очень хорошее и «очень похоже на рислинг».

— Будь ты постарше, — улыбнулся муж, — я бы угостил тебя рюмочкой барсака, под сливы это французское вино идет замечательно.

— Я бы с удовольствием, спасибо большое, — ответил Клаус. — И возраст тут совсем ни при чем. Мой отец научил меня пить, не теряя головы. Он был виноторговцем.

— Но когда же он успел? — озадаченно спросила я. — Он ведь умер, когда ты был маленьким.

— Совершенно верно. Мне было девять. Думаю, я прогуляюсь до дома пешком. И вам не нужно меня отвозить, мне хотелось бы слегка освежиться перед возвращением в «Сливовый коттедж».

Мы немного прошлись вдоль моря, откуда открывался вид на темно-синие берега Франции. День стоял удивительно ясный, но в воздухе пахло дождем. Я, желая пошутить, сказала, что Франция сегодня открыто заявляет о себе, но Клаус пропустил метафору мимо ушей. Не прошли мы и нескольких шагов, как он спросил:

— А вы действительно собирались пригласить меня на чай? Я ни разу не пробовал настоящий английский чай.

— А как же твоя мама-англичанка? — спросили мы с мужем в один голос.

— У нее был один сад в голове.

Я не просто собиралась пригласить его на чай, я, можно сказать, для этого работала не покладая рук, и на столе стояли толстенькие треугольные ломтики ржаного хлеба с маслом, тоненькие треугольные ломтики белого хлеба с маслом, сконы с маслом и к ним вазочка домашнего клубничного варенья с ягодами, зависшими в прозрачном сиропе, словно рубиновые подвески. У нас была пышная воздушная буханочка Сэлли Ланн, достойная пера Джейн Остин, и бисквит с прослойкой из джема, покрытый белой сахарной глазурью. У нас были свежайшие корзиночки с лимонным заварным кремом и тарталетки с малиной, крошечные, размером с пятачок, и тающие во рту. У нас был бисквитный рулет с начинкой не из хилых липких вишен, а из горького шоколада. И вот уж верно, что охота пуще неволи, хоть я и убила на это пять часов, и Пасха была давно позади, на столе красовался настоящий фруктовый симнел-кекс, утопавший в сладком как мед и свежем как воздух нежнейшем марципане.

А потом мы, с Божией помощью, доставили мальчика теткам.

— Нет, хоть ты у нас и правда чокнутая, — подвел черту мой муж по дороге домой, — но теперь на белом свете есть хотя бы один швейцарец, который навсегда запомнит, с каким трепетом англичане относятся к еде. Для международной общественности это должно быть откровением. Другой вопрос, сможет ли он написать экзаменационное сочинение. Рискну предположить, что нет. Срежется.