А вы боитесь себя? - Виктория Алексеевна Назыбина

Почувствовав стыд и смятение, Зверь в очередной раз пришёл в бешенство от нахлынувших на него эмоций и положил свои огромные руки на маленькую головку малыша Эдгара. Его большие толстые пальцы, омытые кровью отца, вобрали в себя, взяли в свои смертельные «объятия» всю эту крошечную голову мальчика и начали медленно и уверенно сдавливать череп ребёнка. Он давил и давил, не отдавая себе никакого отчёта, а бедный Эдгар даже не пискнул, ни разу не застонал; он не плакал, не кричал, не звал маму, чтобы не напугать её ещё сильнее, он тихо отходил в мир иной, присоединяясь к своему несколько минут назад ушедшему отцу, воссоединяясь на небе новой семьёй…

Это просто чудовищно!..

Череп малыша уже произвёл характерный треск, сообщающий о гибели ребёнка, но Зверь всё продолжал сдавливать, до тех пор, пока бьющий фонтан яркой крови из мозга, израненного острыми частями расколовшихся костей черепа мальчика, не привёл его в чувство, послав (окончательный) сигнал остановиться: мол, всё кончено, мальчишка мёртв!..

Маленький Эдгар встретил стойко смерть… Бесспорно, он стал ангелом.

Надеемся, что последний сон, который ему суждено было видеть, оказался приятным, потому что кошмар малыш позднее видел наяву.

Зверь входил во вкус, его аппетит рос в геометрической прогрессии. Ему нравилась их тёплая кровь…

Всё долгое время пыток, терзаний этих несчастных, невиновных абсолютно ни в чём, Зверь с самодовольной ухмылкой смотрел в глаза Ленор, обжигая её адским пламенем своих горящих глаз. Он довольствовался её горем, питался её скорбью.

Жена-мать оказалась в его чёрном списке последней, и не просто так: он заставил её наблюдать за происходящим, видеть ужасающую смерть самых родных и близких, горячо любимых ею людей, не в силах изменить ситуацию или каким-либо образом остановить Зверя. О несчастная, она страдала вдвойне… Он добился желаемого и отомстил со вкусом…

Зверь мог бы оставить её в живых, тем самым причинив ей самую невыносимую боль – наделить её такой памятью (продлив её муки на долгие годы доставшейся ей в дар от него «жизни»), от которой каждую ночь она просыпалась бы с криками в холодном поту и мурашками по всему телу; памятью, от которой не было бы спасения, которой не было бы конца и края; памятью, которая и сама была бы не прочь затеряться в уголках страдающего мозга Ленор, но не могла бы, поскольку горестные события прочно врезаются в сознание человека, не давая ему покоя, не предоставляя утешения. Воспоминания «режут» острее ножа, они ранят сердце и душу, оставляя без порезов плоть, но лучше бы мучилась физика: рубцы на теле заживают, шрамы исчезают, а память – это незаживающий шрам сознания… Воспоминания – это обжоры мозга, постоянно просящие добавки, отчего и посылающие все эти гадостные моменты снова и снова в ночных кошмарах…

Зверь не «пощадил» Ленор подобным образом лишь по одной простой причине: он знал, что она не станет жить с этой памятью; бедная Ленор в любом случае убила бы себя сама, забрав его удовольствие с собой в могилу. Нет, это была бы слишком большая роскошь для него, которую он не мог себе позволить при сложившихся обстоятельствах…

Даже не заявляя ни о чём в полицию, по его уходу Ленор просто бы вскрыла себе вены тем же самым ножом, каким Зверь убил её мужа. Она не смогла бы продолжать жить без Генри и Эдгара, она поторопилась бы к ним, да и практически каждый поступил бы точно так. Струсив, отказавшись от самоубийства, это была бы не жизнь и даже не существование; это была бы медленная гибель от съедаемого горя, медленный распад личности без трупного гниения. Живая мертвечина бродила бы по улицам города, ища спасения от своих чудовищных воспоминаний.

Исходя из всего вышеперечисленного, Зверь и решил убить её самостоятельно. С этой целью он подошёл к ней вплотную, снова посмотрел глубоко в глаза и… развязал сначала её затёкшие исцарапанные ноги, не боясь того, что она могла начать пинаться: в тот момент она не была способна сделать абсолютно ничего, она не понимала, что происходит и чего следует ожидать, а поскольку душевные силы давно оставили её, то и физически она не могла сделать что-либо. Затем Зверь развязал её окровавленные запястья, ставшие таковыми после её многократных, но тщетных попыток в состоянии неистовства освободиться от связывающих её руки пут, чтобы помешать Зверю навредить её семье. Но поскольку это было невозможно, Ленор лишь причинила боль себе, хотя даже и не заметила этого. Что физическая боль по сравнению с душевной?

Так, развязав её, Зверь резко отпрянул в сторону и стал ждать реакции Ленор. Бедняжка Ленор совсем обезумела от увиденного, от перенесённого за это время горя, поэтому она не сразу пришла в себя, не сразу поняла, что больше не привязана к стулу.

И вот, момент, и она вдруг воспрянула, словно очнулась от сна, пережив реальный кошмар, и бросилась не него, не замечая, что в руках Зверя блестел нож.

Ленор кидалась на Зверя как дикая пума, кричала невнятные слова, она просто взбесилась и не понимала, что творит. Зверь совсем не боялся: в периоды очередного её нападения он лишь полосовал ножом её уже и так достаточно израненное тело, а она продолжала свои атаки, не обращая внимания на порезы и струящуюся из них алую кровь.

Зверь не боялся. Напротив, его смешила эта борьба, он играл с Ленор, упиваясь её душевными страданиями. Поэтому он тоже не замечал тех царапин, которые наносили ему неистовые пальцы Ленор. Она сломала несколько ногтей, но, не смотря на это, продолжала кидаться на Зверя, озверев сама.

В какой-то момент ему надоела эта безумная игра, так как он понял, что Ленор действительно сошла с ума. Зверю стало скучно, и, посчитав своё дело законченным, во время очередного отражения её беспомощной атаки он ловко увернулся от её рук и нанёс решающий удар.

Зверь попал Ленор прямо в сердце.

Теперь уже Ленор смотрела в глаза Зверю, и взгляд её был более чем осознанный. На мгновение Зверю показалось, что она всё-таки не была сумасшедшей…

Её глаза говорили: «Ты чудовище, но я тебя прощаю. И они тоже простят, уже простили. Я иду к своей семье, мы навсегда будем вместе. А ты живи с осознанием того, что сотворил…».

Миг, и её веки стали тяжёлыми, и глаза закрылись. Её взгляд больше ничего не мог сказать,