От самого темного сердца - Виктория Селман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда отец ушел, мне не исполнилось и двух. Бабушка с дедушкой, сверхщепетильные католики, этому не обрадовались:
– Что ты наделала, Амелия-Роуз? Он просто исчез?
Ни они, ни их соседи не могли одобрить развод. В нашем маленьком городе на каждом углу стояло по церкви. И куда бы ты ни шел, всюду встречал знакомых. Все друг друга знали.
– С чего бы ему уходить? – в сотый раз спрашивала бабушка, когда они с мамой в четыре руки мыли и расставляли посуду. Бабушка ополаскивала тарелки в мыльной воде, а мама вытирала насухо. – Никто просто так не уходит от жены и ребенка.
– А он ушел.
Дедушка оторвался от газеты, сложил ее и оставил на журнальном столике. На сгибе крупным шрифтом начало заголовка: «Тело женщины найдено в Чарльз…».
– Милая, твоя мать просто пытается разобраться.
Дедушка приехал в Штаты совсем мальчишкой. С годами он растерял былую шевелюру, но мягкий дублинский акцент никуда не делся. Бабушка говорила, что сначала влюбилась в этот говор, а потом уже в деда. Именно в таком порядке. Меня бы он привлек своей добротой, но ирландские нотки и правда звучали красиво, особенно когда он пел.
По словам мамы, отец тоже говорил с акцентом.
– Я этого не помню.
– Где ж тебе помнить…
Я не слышала его голос уже целую вечность.
Мама повесила кухонное полотенце и заправила волосы за уши.
– Иди-ка сюда, Софи. Давай посмотрим картинки?
Я села поближе, положила голову ей на плечо, а она принялась читать. В ее исполнении Джон Арбакл говорил каким-то недостаточно мужским голосом, а вот Гарфилд[2] удавался ей замечательно.
Бабушка неодобрительно цокнула языком:
– Я пытаюсь с тобой поговорить, Амелия-Роуз.
Помню ее именно такой. Вот она цокает, закатывает глаза. А лицо напудрено так щедро, что сама кожа выглядит рассыпчатой.
Когда отец ушел, мы жили с бабушкой и дедушкой. Нам с мамой досталась общая спальня в деревянном доме на Годдард-стрит, где по ночам меня будили еноты, шумно рывшиеся в мусорных баках.
Однажды, устав от их постоянных набегов, я бросила из окна чашку с водой – хотела их спугнуть. Чашка разбилась вдребезги, десятки фарфоровых осколков рассыпались по дороге, и «кто угодно мог на них наступить».
– Тебе нужно научиться думать, прежде чем делать, – отчитывала меня бабушка. А наутро отправила меня с совком и щеткой на улицу. – Очень уж ты резкая, дорогуша. Такое поведение до добра не доведет.
Речь шла не столько о енотах, сколько о Тонни Синклере. Бабушку ничуть не волновало, что сопляк заслужил взбучку, которую я ему устроила. И что дрался он как девчонка.
– Так вести себя нельзя, ясно? Я не допущу, чтобы ты закончила как…
Дедушка бросил на нее предостерегающий взгляд и слегка покачал головой.
– Джорджия…
Почувствовав в нем союзника, я стояла на своем.
– Он сказал, что понимает, почему папа нас оставил. Я дала ему шанс взять свои слова обратно. Все по-честному.
Бабушка погрозила пальцем перед самым моим носом.
– Нельзя быть такой вспыльчивой, Софи Бреннан. В следующий раз попробуй объяснить, а не махать кулаками. А еще лучше просто уйди.
– Словами никого не проучишь.
Дедушка улыбнулся:
– Ты удивишься, сладкая.
Похоже, в этом вопросе у бабушки имелся кое-какой опыт. Однажды, когда все думали, что я сплю, я подслушала их разговор с мамой. Снизу доносились отдельные слова.
– Я знаю, что видела… Люди говорят… Лучше бы тебе…
Вскоре мы съехали из деревянного дома. У нас с собой было три чемодана, пакет с бутербродами и два билета на самолет.
– Мы летим в Лондон, малышка, – сказала мама.
– Не хочу туда. – Я почти плакала.
«Спор легче выиграть улыбкой, чем слезами, – говаривала бабушка. – А еще от улыбки не опухают глаза».
Одна из «жемчужин ее мудрости».
«Никогда не поздно изменить жизнь» – особый бриллиант, которым она одарила мою маму в день нашего отъезда. Они с дедушкой стояли на пороге, скрестив руки и упорно не глядя на нас.
Почему мы уезжали? Найти маме нового мужа? Тогда почему не в Штатах? Там же полно мужчин. Не скрою, мне нравился мистер Бенсон, хозяин магазинчика сладостей «Кэнди Кингдом» в торговом центре «Ньютон». У мамы появился бы мужчина, а у меня – бесконечный запас карамелек и клубничного мармелада. Беспроигрышный вариант, как сказал бы дедушка, но мама так почему-то не считала.
– Софи, ты знаешь, кто такой убежденный холостяк?[3]
Я задумалась:
– Мужчина без жены?
– Не совсем.
Вот она сидит в машине. Подбородок высоко вздернут, плечи расправлены. «Улыбаемся, улыбаемся». Улыбка была маской, под которой мама пыталась спрятать свою беззащитность и уязвимость.
Не знаю, почему она казалась мне такой хрупкой. Может, из-за полупрозрачных, как у птички, запястий и тонкой шеи.
Говорили, что мама напоминает кудрявую Одри Хепбёрн. Не ту, что мы видим в «Завтраке у Тиффани» в жемчужном ожерелье и с сигаретой в длинном мундштуке. Мама совсем не походила на кинодиву. Она была похожа на Одри в водолазке, без макияжа, с убранными в хвост волосами. Свежее личико, озаренное невинной неувядающей красотой, та же тонкая длинная шея, заостренный подбородок и большие, как у олененка Бэмби, глаза. Только волосы у мамы были с рыжиной, цвета подсвеченного солнцем виски.
Тогда я еще не знала слова «уязвимый», но чувствовала, что в ней это есть. Если бабушка – настоящий кремень, то мама – лист картона; стоит намочить – тут же размякнет.
– Почему нам нужно уезжать из Америки?
В животе защекотало. С этим ощущением я просыпалась среди ночи от страха, что под кроватью затаились монстры.
– Нет, Софи, не нужно, а мы сами так захотели.
– Захотели?
Мы могли остаться?
– Мы выбираем свободу, никто не будет дышать нам в спину. Начнем с чистого листа.
– Я не хочу уезжать.
Она вздохнула, давая понять, что теряет терпение. Я уже не в первый раз высказывала свое несогласие.
– Ты знала, что в Лондоне улицы вымощены золотом?
– Правда?
– Скоро увидим.
* * *
Мама устроилась секретаршей.
– Сразу меня взяли. На большее я не гожусь, но на счета хватит.
– Если у нас столько счетов, почему бы просто не вернуться домой?
– Мы уже дома, Софи.
На первую неделю мы остановились в отеле «Холидэй Инн», а затем подыскали квартиру на втором этаже двухэтажного здания неподалеку от Парламент-Хилл. Парламент-Хилл – зеленый оазис на севере Лондона: парк с детскими площадками, беговыми дорожками и прудами, в которых можно было плавать. А еще кафе,
