Мир обретённый - Нил Шустерман

Алли, однако, знала кое-что, о чём Милос со Спидо не подозревали, и если она правильно разыграет свою партию, ей, возможно, удастся выговорить себе свободу.

— Я знаю, как нам объехать церковь, — сказала она.

Спидо решил, что она опять измывается над ними, но Милос знал её достаточно хорошо, чтобы понять: Алли никогда не ляпает языком просто так. Он забрался на буфер и втиснулся между паровозом и церковью, оказавшись, таким образом, совсем близко к Алли, настолько близко, что теперь мог даже, пожалуй, ударить её. Но девушка знала — он не станет так поступать. Несмотря ни на что, Милос всё же был джентльменом. По крайней мере, до известных пределов.

— И каковы твои соображения? — спросил он.

— А с какой радости мне ими делиться?

— В нашем положении сотрудничество весьма полезно, да?

Вот! Именно это Алли и надеялась услышать.

— Да она только морочит нам голову! — проворчал Спидо, но Милос не обратил на него внимания и пригнулся к ней поближе, так чтобы Спидо не услышал их разговора. — Я не могу освободить тебя, — прошептал он. — Ты представляешь собой слишком большую угрозу.

— Пусть так, но зачем держать меня привязанной к паровозу?

— Это ради твоей же безопасности, — ответил Милос. — Детишки Мэри жаждут найти козла отпущения. Им очень нужно видеть, что ты наказана. А поскольку мы в Междумире, то, принимая во внимание, что здесь никому нельзя причинить боль, твоё наказание выглядит куда более суровым, чем есть на самом деле. Фактически, — прибавил Милос, — я тебе завидую. Для тебя это путешествие на запад — просто увеселительная поездка по сравнению с моими заботами.

— Есть вещи похуже боли, — возразила Алли, думая о том унижении, которое ей приходилось выносить в качестве галеонной фигуры на паровозе.

— Как насчёт вот этого? — предложил Милос. — Если ты действительно окажешь нам помощь, я переведу тебя в более комфортабельную тюрьму.

— Сначала отвяжи меня, а потом будем разговаривать.

Милос улыбнулся.

— Не дождёшься.

Алли улыбнулась в ответ.

— Попытка не пытка.

Она хорошо знала Милоса: тот был тщеславен и эгоистичен, и его совесть замолкала, когда того требовали его интересы, но и у него был моральный кодекс, если это можно так громко назвать. Он был человеком слова. Вот странно: Алли чувствовала, что по-прежнему может доверять ему — даже после всех его ужасных деяний.

— С этого места я вижу много всего интересного, — сказала она. — Такого, чего никто из вас видеть не может. — Она сделала эффектную паузу и растянула её подольше — пусть потерзаются. Потом добавила: — Когда поезд въехал в эту долину, я кое-что заметила. Примерно милю назад.

— Что ты заметила? — спросил Милос.

— Если ты меня не развяжешь, тебе придётся выяснить это самому.

— Очень хорошо, — ответил Милос. — Нам всё равно некуда торопиться. Сами докопаемся, что ты там увидела. — Он бросил взгляд на чистый белый фасад церкви у них перед носом. — А пока наслаждайся видом.

И с этими словами он устремился прочь от Алли. Он не позволит ей манипулировать собой! Как-никак, узницей была она, а не он — хотя в нём росло ощущение, будто связаны как раз его руки.

Вокруг него уже носились десятки малышей — они высыпали из вагонов и предавались своим обычным занятиям: кто играл в прятки, кто в пятнашки; они всё время двигались достаточно быстро, чтобы не проваливаться сквозь живую землю. Кое-кто из девочек выбрался на крыши вагонов и прыгал там через скакалку; другие ребята устроились под вагонами и играли в карты. Все знали, что они застряли здесь надолго — скорее всего, на несколько недель.

Конечно, они в любой момент могли бросить поезд и продолжать путешествие пешком, но Милос решил, что это не будет умно. Поезд был их крепостью, он мог защитить их от любых поджидающих на пути опасностей. И хотя после того, как они пересекли Миссисипи, им не попался ни единый послесвет, это ещё не значило, что они вообще здесь не водятся.

За те недели, что послесветы Мэри обитали в поезде, образовались зоны комфорта, по которым детишки и распределились. Общество разделилось «по интересам», впрочем, довольно предсказуемым — по крайней мере согласно стандартам Междумира. Появились вагоны только для девочек и только для мальчиков — для тех, кто придерживался разделения по половому признаку; вагоны для «лунатиков» — тех, кто не желал спать (сон для послесветов необязателен). В одном вагоне обитали «спортсмены», которые при любой остановке поезда тут же вылетали наружу и принимались бегать взапуски или играть в разные игры. Был вагон и для тех, чей ежедневно повторяемый ритуал требовал тишины и покоя. И, само собой, существовали «спальный» и «тюремный» вагоны — оба служили своим уникальным целям.

Чтобы подопечные Мэри были счастливы и не вздумали бунтовать, Милос распорядился останавливаться по крайней мере два раза в день на несколько часов — дать возможность детям поиграть. И каждый день эти игры в точности повторяли те, что были накануне; всё совпадало: результаты спортивных игр, драки, перебранки... Каждый следовал своему личному шаблону изо дня в день, изо дня в день. Это и было тем, что Мэри называла «повторшенством» — от слов «повторение + совершенство»: совершенное повторение совершенного дня. Милос обнаружил: чем глубже дети погружались в пучину каждодневной рутины, тем меньше они досаждали ему.

Иногда случалось, что поезд заезжал в тупик, где и простаивал пару-тройку дней, пока начальство соображало, как быть дальше.

Милос взглянул на церковь и задался вопросом: а что бы в этом случае предприняла Мэри? Но совета от его королевы он дождётся ещё не скоро.

Пока он шагал вдоль вагонов, обдумывая ситуацию, к нему присоединилась Оторва Джил. Как всегда, её светлые волосы были растрёпаны и в них путались былинки — как будто она только что побывала в схватке с перекати-полем. Интересно, подумал Милос, это ему чудится или травы в её волосах стало больше?

— Если ты опять завёл всех в тупик на целую вечность, то нам надо бы сходить на тело, — заявила она. Будучи скинджекером, она, как и Милос, была ближе к жизни, чем к смерти, и потому не впадала в ежедневную рутину. Однако Милос знал — Джил нужен был не только скинджекинг. Когда она «ходила на тело», то преследовала куда более тёмные цели.

— Называй вещи своими именами, — ответил ей Милос. — Ты, конечно, не скинджекинга хочешь. Тебе нужна жатва, скажешь, нет?

— Последние распоряжения, которые я получила от Мэри, были очень ясными. Я не собираюсь всё бросать только потому, что ты — нюня.

Милос резко обернулся к ней. Он никогда не ударил бы ни одну девушку, но Джил частенько доводила его до ручки.

— То, что я сделал для Мэри, доказывает, что я не трус!

— Тогда почему ты позволяешь нам жать только раз в неделю?

— Потому что должны же быть какие-то границы! — сказал Милос.

— А разве у замыслов Мэри есть какие-то границы?

Хладнокровие Джил рассердило Милоса ещё больше, но он приказал себе успокоиться. Если он потеряет самообладание, наглая девица получит контроль над ситуацией, а этого допускать нельзя. Он здесь начальник! И ему самому не следовало бы забывать об этом.

— Знаешь, в чём разница между мной и тобой? — сказал он. — Я хожу на жатву потому, что этого хочет Мэри. Ты — потому что она доставляет тебе удовольствие.

А Джил и не возражала.

— В совершенном мире, — философски заметила она, — разве не должны мы все любить свою работу?

Милос согласился вести скинджекеров на жатву этим вечером, но установил жёсткие правила.

— Мы заберём столько, сколько сможем унести с собой, не больше. Я сам буду решать — где и когда.

— Своя рука — владыка, — сказала Джил. Детали её не заботили — была бы лишь возможность сделать грязное дело.

Остальную часть скинджекерской команды составляли Лосяра с Хомяком — таким образом, всего их было четверо. Хотя Алли тоже обладала способностью к вселению в живых людей, Милос понимал: она никогда не пойдёт на жатву, даже если он отвяжет её от поезда.

— Можно мне вжять двоих? — заканючил Лосяра. — Пожалуйшта!

Лосяра совершил свой переход в Междумир во время футбольного матча, в котором участвовал в качестве квортербека. А посему вынужден был всё время ходить в серебряно-голубой футбольной форме. В комплект входили также шлем и зубной протектор, навечно застрявший у парня во рту, отчего ему теперь приходилось шамкать, а не нормально разговаривать.

— Здóрово, здóрово, — закивал Хомяк. — Лосяра, можешь тащить к поезду моего тоже!

— Я вовше не это имел в виду! — взревел Лосяра.

Хомяк, этот дёрганный верзила, был тёмной лошадкой. Милос так и не узнал, каким образом тот попал в Междумир, уяснил лишь, что Хомяк покинул мир живых при весьма подозрительных обстоятельствах — каждый раз, когда об этом заходила речь, щёки и уши Хомяка начинали пылать. Поскольку у послесветов нет ни плоти, ни крови, то нужно воистину очень сильно застыдиться, чтобы смутное воспоминание о крови окрасило твоё лицо в малиновый цвет.