Тандем - Константин Ковальский

Справа над крышами домов возвышалась семидесятиметровая башня Латинского собора. Заложенный в тринадцатом веке, он являлся первым форпостом католической церкви в этих землях.

В детстве Данила ходил в этот собор вместе с отцом, который был католиком и не пропускал ни одного праздника. Он до сих пор помнил запах благовоний, потемневшие от времени ряды лавок с вечно сидящими на них богобоязненными польскими старушками, полумрак сводов и непонятное волнение, которое он всегда чувствовал, находясь в этом древнем соборе. Волнение появилось после того ужасного события…

Данила тряхнул головой, отгоняя неприятное воспоминание, и пошел в душ. Постояв минут десять под упругими струями горячей воды, он побрился и разложил вещи. Чехол с костюмом и рубашками – на вешалку, остальные вещи – на полки. После этого надел темно-синие джинсы, черную рубашку и черный замшевый пиджак.

Он посмотрел на себя в зеркало. Оттуда на него смотрел молодой человек лет двадцати пяти. Рост – шесть футов… нет… метр восемьдесят три. Пора заново привыкать к европейским меркам. Спортивная фигура, черные, чуть вьющиеся волосы, прямой, с едва заметной горбинкой нос, твердый подбородок и пронзительные серо-зеленые глаза.

Данила медленно поднял руки с длинными ухоженными пальцами, показал своему отражению открытые ладони, затем их тыльную сторону, а затем в его руках… возник тонкий шерстяной шарф!

Данила надел его на шею, потом достал из воздуха свой бумажник и положил его во внутренний карман пиджака.

Если бы кто-то увидел в эту минуту нового постояльца гостиницы, то мог бы подумать, что он связан с потусторонними силами.

И это было недалеко от истины.

– Я вернулся, – прошептал он сам себе и вышел из номера.

Старый Львов – а в известной мере и современный – это прежде всего площадь Рынок. Именно туда и направился в первую очередь Данила, решив сначала погулять по городу, дыша свежим весенним воздухом, и лишь после этого заняться делами. В детстве площадь Рынок казалась ему большой, теперь она словно съежилась в несколько раз.

Данила вспомнил слова профессора: «Сорок пять зданий на одной только площади и все памятники архитектуры. Это же уникальный музей под открытым небом! Закрыть его полностью и превратить в эдакий заповедник – тогда к нам туристы валом хлынут, они у себя на Западе с большим уважением относятся к своей истории и архитектуре. А у нас?»

При последних словах двоюродный дядя Данилы, Виктор, знавший, чем заканчивается большинство рассуждений профессора, шикал на него и старался сменить тему. Все-таки на дворе стоял восемьдесят третий год, и в бывшем брежневском кабинете сидел Юрий Андропов, так что можно было загреметь в места не столь отдаленные за антисоветскую пропаганду. А в те годы эта формулировка трактовалась довольно широко, и из-за того, что Виктор просто слушал в очередной раз разошедшегося профессора, могло раздуться групповое дело, практически – заговор, что было бы настоящей находкой для какого-нибудь следователя, привыкшего делать показатели на антисоветских агитаторах, даже если их коварные планы были высосаны из пальца.

Маленький Данила, катавший машинки тут же, на старом затертом ковре, внимательно, как любой ребенок, вслушивался в эти интересные, хотя и не всегда понятные разговоры.

Данила прошелся по площади. Погода стояла теплая для марта, и вокруг гулял полураздетый народ.

Это была не та серая масса, одетая в однообразную и невзрачную одежду массового производства, которую помнил Данила. Казалось, на улицах все хотят перещеголять друг друга модными нарядами и прическами. Множество длинноногих девушек, одетых в мини-юбки, яркие блузки и короткие курточки, приятно радовали глаз, особенно после Штатов, где в стройных фигурах вообще дефицит и понятие моды как таковой отсутствует практически полностью. Там все одеваются так, чтобы было в первую очередь удобно. На изыски моды банально не хватает времени – надо пахать, пахать и еще раз пахать, зарабатывая доллары и приближая себя к пресловутой «американской мечте».

Данила свернул на боковую улочку, выложенную брусчаткой, и неспешно направился к Армянской улице. Там он вырос, там прошло его детство.

Хотя эта улица и находилась неподалеку от площади Рынок, ее совершенно не затронули перемены, бросающиеся в глаза на главном проспекте. Никакими реставрационными работами здесь и не пахло. Если на той же площади дома были выкрашены в разноцветные тона, придающие ей атмосферу праздника, то здесь Данила увидел совершенно другую картину. Узкие улочки, серые стены с отвалившейся во многих местах штукатуркой, обнажившие старую кладку, обветшалые балкончики, грозящие обрушением… Видимо, власть решила, что если иностранные туристы не забредают сюда в больших количествах, то и ремонтировать ничего не стоит. Хотя, возможно, власти просто хотят донести до потомков дух древнего города? Типа показать, насколько он древний?

Данила заставил себя пройти мимо своего подъезда. Хотя сердце при этом забилось быстрее, он сдержал первый порыв, растягивая удовольствие от самого предвкушения встречи с прошлым.

Он свернул направо и словно каким-то чудом перенесся на Восток – перед ним стоял Армянский собор. Только он да Латинский собор смогли растянуть срок своей жизни на семь столетий и дожить до наших дней.

Данила вытащил из кармана пиджака пачку «Парламента» и закурил. Пуская дым сквозь решетку, закрывающую вход в галерею, он вспомнил шутку, которая появилась после съемок на этом месте дуэли мушкетеров с гвардейцами кардинала: «Знаете, почему снимали в армянской церкви? Потому что д’Артаньян – армянская фамилия!»

Выбросив окурок, он вернулся к своему подъезду.

На дверях висел поломанный кодовый замок, и Данила потянул дверь на себя. Холодный и темный подъезд пах кошками, а мраморные плиты были покрыты таким слоем грязи, что разглядеть первоначальный рисунок было затруднительно. Но он и так его помнил – черные квадраты чередовались с белыми, образуя гигантскую шахматную доску.

Когда-то шикарная винтовая лестница заскрипела под его ногами, словно жалуясь и грозя провалиться в отместку за небрежное отношение к ней.

Наконец он остановился перед высокими дверями и на секунду замер. Сердце колотилось, словно он шел на ограбление, а в середине его могла ждать засада.

Когда-то на косяке лепилось пять звонков – тогда это была коммунальная квартира. Теперь кнопка была лишь одна.

Данила протянул руку к звонку…

Глава вторая

Все жили вровень, скромно так,

Система коридорная,

На тридцать восемь комнаток

Всего одна уборная.

…Маленький Данила протянул руку к звонку и вдавил кнопку. Кнопка, как всегда, застряла в середине, и в дебрях квартиры безостановочно заверещал сошедший с ума соловей. Встав на цыпочки, Даня безуспешно пытался выдернуть ее назад, но у него ничего не получалось.

Наконец дверь открылась, и выскочивший на лестничную клетку мускулистый парень в тельняшке положил конец заливистым трелям звонка.

– Ты чего не стучишь? – дядя подтянул спадающие спортивные штаны и пропустил племянника в квартиру.

– Я стучал, – отозвался Данила из коридора, – но вы не слышали. А я чуть не описался!

Он подбежал к туалету, но, как назло, он оказался заперт изнутри. Посмотрев на выключатели, мальчик понял, что внутри засел Михайлович, старый вредный дед, который, напившись, иногда засыпал в туалете, и его приходилось вытаскивать оттуда, открывая ножом крючок, на который запиралась дверь.

– Дядя! – позвал Данила, пританцовывая от нетерпения.

Виктор подошел к дверям.

– Михалыч!

В ответ послышалось недовольное бормотание, и дядя хлопнул тяжелой ладонью так, что если бы дверь открывалась внутрь, то она бы точно слетела с петель.

– Открывай, твою мать!

Послышался шум спускаемой воды, и Михайлович вылез из туалета, продолжая недовольно бормотать, но избегая встречаться взглядом с Виктором. Тот отслужил сверхсрочную службу в Афгане, и, хотя вернулся живой и невредимый, это не могло не сказаться на его психике. На улице и в коммуналке его все справедливо опасались, и только Данила гордился тем, что у него такой дядя.

Закрыв дверь на крючок и спустив штаны, он облегчил мочевой пузырь. Затем прошел на кухню. Настежь открытое окно не могло справиться с функцией проветривания, и поэтому здесь постоянно стоял устойчивый запах готовящейся еды.

Сейчас возле плиты колдовала Светлана, по мнению Данилы, самая красивая девушка на свете, не считая, конечно, Катьки из противоположного дома. Но Катьке он в этом не признается и под пыткой.

– Как вкусно пахнет… – Он шумно втянул воздух носом, и Светлана улыбнулась.

– Угощайся. – Она протянула ему еще горячую котлету, положив ее на тарелку.