Краплёная - Элеонора Мандалян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неделей позже они приступили к дополнительным занятиям, находя каждый раз для этой цели пустую аудиторию. Катя блаженствовала. Целый час они сидели друг против друга, глаза в глаза. Ни на кого другого он не отвлекался, ни на кого другого не смотрел, потому как смотреть было больше не на кого. И в целом мире существовали только он и она. Иногда они затевали беседы на отвлеченные темы на французском языке. Он был с ней неизменно вежлив, приветлив и доброжелателен, что изливалось бальзамом на промерзшее сердце Кати. Она не ходила теперь, а летала, парила над землей, прокручивая в памяти проведенные с ним бесценные минуты, предвкушая следующие встречи. Их занятия она иначе и не расценивала, кроме как встречи наедине. То были счастливейшие отрезки жизни, когда он безраздельно принадлежал только ей, ей одной.
Но прошел месяц-другой, и занятия тэт-а-тэт в пустой аудитории показались ей недостаточными, поскольку отношения их оставались отношениями учителя-ученицы. А это ее уже не устраивало. И как-то, едва разложив на столе тетрадь и учебник, она сказала:
– Пал Палыч, мне кажется, что если мы будем вот так, с учебником в руках, проводить наши занятия, я никогда не заговорю по-французски.
– Да? – Он удивленно поднял бровь. – И что же вы предлагаете, Катя?
– Для того, чтобы язык раскрылся, нужно свободное, ситуативное общение, нужна смена обстановки. Скажем, поход в театр, в кафе, в музей.
– Ну так за чем же дело стало?
– За вами, – храбро ответила Катя.
– То есть?
– Обычно педагоги совершают такие вылазки со своими учениками.
– Вы что-то путаете, барышня. Частные педагоги, возможно. Я и так оказал вам, как своей лучшей ученице, слишком большую любезность, согласившись на дополнительные занятия за счет своего личного времени.
– Так окажите еще одну. Чтобы любезность была полновесной. – И, не замечая возмущения, вспыхнувшего в его прищуренных глазах, она продолжала, мечтательно закатив глаза: – Представляете, как было бы здорово, если бы мы смоделировали театральный диалог в театре, а, скажем, любовный – в Александровском саду на скамейке…
Ничего не ответив, он начал собирать свои вещи в кейз, как хлыстом щелкнув запорами.
– Пал Палыч, я чем-нибудь обидела вас?
– У меня просто больше не будет для вас свободного времени, милая барышня.
Она вскочила, закрыв своим телом амбразуру дверного проема. Поскольку тела для подобной акции ей явно не хватало, пришлось еще и растопырить руки.
– Но почему? Почему!?! – Она готова была закатить истерику, что оскандалило бы его на весь университет.
– Потому что у меня есть жена, семейные обязанности и просто право на отдых после работы. Я не имею ни права, ни возможности разгуливать со своими студентками по театрам и паркам. К тому же, все что я мог, я уже дал вам. Дальше вам следует заниматься самостоятельно.
– Пал Палыч… Но я не могу жить без вас. Если вы откажетесь от наших занятий, я умру.
– Не советую. Вы этим ничего не выиграете, Погодина. И уж тем более не разжалобите. – Он отодвинул ее от двери, как вешалку, и, преисполненный чувства собственного достоинства, покинул аудиторию.
Катя не бросилась за ним следом, не разрыдалась, как в первый раз. Решение напрашивалось само собой: чем жить изгоем, лучше вовсе не жить. Оставалось выбрать, как именно ей лучше умереть. Яда никакого у нее не было, и вряд ли ей продадут его в аптеке. Излюбленный способ самоубийц – петля, ей не подходил. Для этого в комнате общежития их слишком много. Можно было бы, конечно, вернуться домой и осуществить задуманное в своей собственной комнате, да мать жалко. Вряд ли ей доставит удовольствие вытаскивать из петли сине-зеленую, холодную дочь с вывалившимся, к тому же, языком.
А, собственно, чего тут долго раздумывать. Здание МГУ как нельзя лучше приспособлено для этой цели. Приняв окончательное решениние, Катя долго шла по бесконечным коридорам, пока не достигла центральной башни университетского комплекса. Зайдя в лифт, она нажала на кнопку с цифрой «26». Опять лифт, опять последний этаж. Все как тогда. Все, да не все.
Студенты останавливали лифт чуть ли не на каждом этаже, то заполняя, то опорожняя его. Но чем выше карабкалась кабина, тем меньше их становилось. На последнем этаже Катя выходила уже в полном одиночестве. Отыскав черный ход, она поднималась по лестнице до тех пор, пока не уперлась носом в железную дверь. Дверь вывела ее на крышу, к самому основанию высоченного шпиля.
Ночная Москва, бескрайним искристым ковром расстелившаяся вокруг университетского комплекса, казалось напряженно притихла. Чего она ждала? Жертвоприношения? Идеальным вариантом было бы, конечно, шмякнуться раздробленными костями прямо под ноги жестокосердному Павлуше. Вот был бы кайф! Она отравила бы ему всю оставшуюся жизнь. До самой смерти его мучили бы угрызения совести и ночные кошмары. Ну да в любом случае уже на следующий день весь университет будет гудеть сенсационной новостью, и Павлуша поймет, что это он толкнул ее на самоубийство.
Катя подошла к самому краю, вскарабкалась на какой-то фигурный выступ и заглянула вниз. От сумасшедшей высоты у нее перехватило дыхание. Это сколько ж лететь придется! Как в затяжном прыжке. С той лишь разницей, что за спиной не раскроется спасительный парашют. И все это время она будет жива, будет в полном сознании, в холодящем душу ожидании рокового столкновения с землей.
Нет, ее лоб не покрылся испариной, не задрожали колени. В глубине души она знала с самого начала, что не сделает этого. И не потому, что боится. Просто, чем мучиться и страдать самой, лучше заставить мучиться и страдать других. Правда, она еще не очень себе представляла как это осуществить, но некая установка, пока что в виде непрорисованного в деталях жизненного кредо, уже пускала корни в ее сознании. Она не будет спешить и даже позволит себе на некоторое время забыть о существовании Марика и Павлуши. Но она дала себе обещание, что непременно вернется к этой теме, и тогда оба они горько пожалеют, что когда-то с ней так обошлись.
В полном одиночестве Катя проехала на лифте все двадцать шесть этажей вниз. Холодная мстительная усмешка змеилась на ее губах.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Кате повезло. Она успела получить диплом прежде, чем обучение в ее, расколовшейся, как весенний лед, стране перестало быть бесплатным. Ей повезло вдвойне. На смену надежным, но строго упорядоченным государственным учреждениям пришли бесчисленные частные компании и фирмы, всевозможных направлений и профилей, для которых специалист, владеющий иностранными языками, был лакомым кусочком.
На первое предложение Катя согласилась сразу же, по принципу где бы не работать, лишь бы работать. Но очень скоро, поднаторев в новой обстановке, сориентировавшись и поняв, что к чему, она сама начала определять себе цену. И теперь уже выбирала она, а не ее. В конце концов она попала в престижную, набирающую обороты компанию и за короткий срок стала доверенным лицом ее президента. Ее ценили, ее уважали как специалиста, с ее мнением считались. Но в ней по-прежнему не видели женщины. Однако эта самая женщина – нереализованная и необласканная – вовсе не умерла. Она затаилась, пряча огромный камень за пазухой, и терпеливо ждала своего часа.
Бывало, останавливалась Катя где-нибудь в людном месте, скажем, у выхода из метро, и, облокотясь о каменный парапет, начинала наблюдать за прохожими. Если появлялась в поле ее зрения фигуристая молодая особа, двуногие самцы оглядывали ее с головы до пят, одни бесцеремонно, другие украдкой, оборачивались, чтобы запечатлеть вид сзади. Иногда попадался среди них особо активный и самоуверенный, устремлявшийся за ней следом. Тогда Катя снималась со своего поста, чтобы понаблюдать, как будут развиваться события. Самец, догнав самочку, заговаривал с ней. И, в зависимости от того, насколько умело он это делал и что он сам из себя представлял, она либо отшивала его, либо отвечала взаимностью, в результате чего завязывалось знакомство. Все было так примитивно, так банально и просто. И так недосягаемо для той, кто за ними наблюдал.
В вагоне метро, на эскалаторе, в бесконечных подземных переходах Катя нутром ощущала, как в текущем, бурлящем, снующем или временно обездвиженном людском потоке то и дело возникали спонтанные короткие замыкания, проскакивали электрические разряды мимолетных контактов, шел беспрестанный обмен целой гаммой невидимых сигналов на волне «самец-самка». То была подсознательная, самим Богом предопределенная, настроенность противоположных полов друг на друга.
Только Катя, даже находясь в самой гуще этого потока, никаких разрядов и сигналов не получала. Мужчины смотрели как бы сквозь нее. Они ее попросту не видели. Иной раз, эксперимента ради, она не уступала встречному дороги. Но прохожий, привыкший виртуозно лавировать в гуще московского Вавилона, огибал ее, как огибают колонну или угол дома, как вода обтекает камень, не давая себе труда взглянуть повнимательнее на непрошенную преграду.