Погонщик мулов с бульвара Клавы - Наталья Астахова

Потом увидела этот дом. Сперва ужаснулась из-за отсутствия удобств и присутствия соседа. Сбежала. Начали сниться высокие потолки, такие высокие, что если вечером поворачиваешь выключатель, свет от лампочки доходит только к утру. А еще снилась пятая стена во второй комнате. И четыре окна, в одном — церковный двор. В таких домах любил селиться Ф. М. Достоевский — угловая квартира и вид на церковь. Дом победил, я обменялась.

Дому уже сто лет. До меня он жил плохо. Теперь хорошо. Обои, линолеум, побелка, покраска — это пустяки, о которых и говорить не стоит. А вот керосиновая печь — нечто совершенно потрясающее, такого еще в моей жизни не было, и в жизни дома тоже. Потом прошла эпопея под заголовком «здесь мы будет строить душ». Как-нибудь потом, если останусь жива, напишу большое эпическое полотно, в котором будет все: пьяные мастера, поддоны, трубы, электробаки, дверцы из старой ширмы.

Зато теперь у меня есть любимый аттракцион. Спрашиваю у каждого, кто впервые приходит в наш дом: «что это?» Глядя на ширмы, поднятые на приличную высоту, пришедший гадает: «шкаф, окно, потайной ход?» А потом распахиваю дверцу и слышу изумленное: «Вы здесь моетесь?»

Шутка с дверцами почти такое же удовольствие, как и сам процесс мытья в душе. Рукотворный мой!

Еще одна победа — телефон. Но это поэма. Или ода. Моему упорству. Еще осталось газифицировать микрорайон, сменить колокол на храме (что-то дребезжит), и можно жить. Вот только обещают снести наш старый дом.

Мне давно уже тошно от своего умения, своей независимости. А всего хуже — от разговоров об утраченной женственности. Все берутся об этом судить. И все — о частностях. Потому что проблемы вроде бы не существует. Ну, как всегда у нас. Стихийные бедствия есть. Жертв и разрушений нет. Национальности и нации есть. Национального вопроса нет. И женского тоже нет. Вопроса нет. Есть ответ. Он звучит так: я устала.

У нас уже, кажется, есть специалисты по вопросу, которого нет. По нашему, женскому. Конечно, мужчины. Зная о нас все-все, они никогда ничего о нас не узнают. И главное, никогда им не узнать, что мы о них думаем. Ну, может быть, если сильно разозлят, что-нибудь и слетит с алых уст второпях. Но любимые наши… Они умрут в святом неведении. Если, конечно, мы не умрем раньше. Но и тогда…

…то окажешься в другом мире. Или это другое измерение того же, привычного мира? Алексей Павлович как-то не очень задумывался над этим, легко переходя из одного состояния в другое. Поначалу ему казалось, что таким образом он отключается от забот и суеты и делает это всегда осознанно и исключительно по своему желанию.

Очень удивился, когда вдруг почувствовал себя едущим на муле в самый разгар работы. Он как раз тогда был в командировке. Их контора принимала участие в строительстве очередной АЭС. А его отдел специализировался на установке вентиляционных систем.

Каждый раз, попадая на крупный объект, он изумлялся количеству специалистов. С каждым разом их становилось все больше, а поле деятельности все сужалось, и все труднее было разобраться, кто правит весь этот бал, и все труднее верилось, что где-то есть человек, который представляет себе все сооружение в целом.

Так вот, первый раз он очутился на муле помимо своей воли там, в командировке. Вместо шума стройплощадки — тишина и простор, дорога, облако белой пыли за повозкой, скрип колес, размеренная поступь мулов. Вместо лица бестолкового мастера — небо обалденной синевы. «Сейчас такого не делают», — подумал Алексей Павлович и очнулся, то есть вновь оказался в недостроенном зале и увидел перед собой бестолкового мастера.

Кажется, никто не заметил его кратковременного отсутствия. Они продолжили спор. Инженер настаивал на том, что делать нужно так, как указано в проекте, мастер гнул свою линию: делать нужно, как быстрей, что и будет — как лучше. Махнув рукой, Алексей Павлович ушел. Ему надоело. А мастер и знал, что надоест.

Второй раз он неожиданно превратился в погонщика во время встречи…

…им не узнать, что мы думаем. Многие из них уверены, что мы не умеем думать вообще.

Прежде, до этого моего дома, я переключалась, строя дома. Теперь — сидя у окна. У того, что выходит в церковный двор. И двор, и храм видны зимой, когда опадают листья на деревьях. А летом даже голубые в золотых звездах купола не просматриваются сквозь густые кроны.

Но все равно приятно смотреть на тихую пустынную улицу, ведущую к храму, на старушек, спешащих к службе. Они несут яблоки и мед на Спас, цветы и ветки на Троицу, на Маковой, а в один из весенних дней, на Страстной неделе, расходятся из церкви, держа в руках горящие свечи.

Но и когда нет старушек и пуста улица, все равно приятно сидеть у окна. Если бы только у меня было чуть больше времени для этого. А то ведь успеваю выглянуть утром, чтобы узнать, какая погода, и вечером, открывая форточку.

А если задержаться у окна чуть дольше и посмотреть на ветки чуть пристальней, можно увидеть не только церковный двор, вернее, совсем не двор. Другая, какая-то совсем нездешняя растительность — оливы, или, может быть, апельсины, маленькие дома из светлого камня, оплетенные виноградными лозами, запряженные в повозки странные животные, не то лошади, не то ослы, кажется, они называются мулы.

Однажды даже удалось разглядеть извозчика, или — как его правильно называть? — погонщика, кажется. Он похож на одного инженера. Был у нас в редакции на встрече за круглым столом. Мы собирали тех, кто строит АЭС на нашем полуострове. И раньше нормальные люди не хотели, чтобы такую станцию строили здесь, а уж после взрыва… Но этот инженер успокоил:

— Сейчас о перепрофилировании на другой вид топлива не может быть и речи. Практически закончено строительство первого реактора.

— Слава богу, до четвертого еще далеко, — облегченно вздохнул кто-то из наших.

Строители слегка обиделись, но беседу завершили достойно. Над некоторыми из них незримо витал ореол великомучеников. Они побывали на месте аварии сразу после взрыва, а некоторые принимали участие в восстановительных работах, потом лечились. Но об этом как раз говорили неохотно и на все вопросы отвечали односложно: нормально, обстановка контролируется. Вот о новой станции, которая только готовится к работе и в непосредственной близости от нас, они распространялись с удовольствием. Мы их удовольствия что-то не разделяли. Беседа шла вяловато, постоянно затухала.

Этот, похожий на погонщика, заверил, что вентиляция, за которую отвечает его отдел, будет в полном порядке.

— Что позволит всем нам благополучно вылететь в трубу, — снова подал голос кто-то из наших остряков.