Третий шанс (СИ) - Романов Герман Иванович

Куропаткин продолжал сохранять самое приветливое выражение на лице, хотя ему хотелось выгнать этого дельца из кабинета добрым пинком. И отнюдь не любя, как сделал это государь по отношению к своей младшей сестре Ольге, когда та стала дурачится и укусила царя за плечо. И тут же последовала «братская расправа», во время которой ему пришлось отвести взгляд в сторону. Конечно, можно понять монарха — не сдержался, но он военный министр, и не имеет права на «такое» выражение своего отношения. Надо же, каков нахал — министры финансов и иностранных дел не разбираются в ситуации, а он, в столь невысоком чине решился их критиковать, как та шавка, что облаивала, пока пинка не получила.

Однако Алексей Николаевич сдержался — он чувствовал, что Безобразов принял его участие за «чистую монету» и сейчас речь пойдет о главном. Ему поступали рапорта, что в поддержку «лесорубов» адмиралом Алексеевым отправлены под их видом солдаты одного из сибирских стрелковых полков, и не рота или две — целый батальон, шесть сотен штыков. Винтовки, патроны и обмундирование были спрятаны в повозках, все были предупреждены о сохранении в тайне миссии. Но вряд ли она будет представлять тайну для японцев, и появление в замаскированном виде русских солдат сильно взбудоражит самураев, которые потребуют объяснений у военного агента в Токио — но вряд ли полковник Вогак в курсе событий. А вот представить реакцию Ламсдорфа от этой авантюры не трудно — министра иностранных дел просто отстранили от информации.

Это означает одно — в сговоре с Безобразовым посланник в Корее и консул в Маньчжурии, за которыми явно прослеживается фигура адмирала Алексеева, покрывающего эту «темную» деятельность. И не успел он о том домыслить, как Безобразов снова с привычным апломбом начал говорить, пусть и несколько «туманными словами»:

— Государь отправляет меня в Маньчжурию управлять нашими китайскими и корейскими концессиями. Я везу послание адмиралу Алексееву — ему даны особые полномочия, чтобы действовать тайными средствами противно нашим обещаниям, данных мандаринам и японцам.

— Позвольте осведомиться, о каких средствах идет речь? И какая надобность в присутствии вооруженной силы?

— Пока никакой, ваше высокопревосходительство. А вот ваше воздействие на министров Витте и Ламсдорфа необходимо — они должны открыть южную Маньчжурию иностранцам и их предприятиям. Адмирал не будет им мешать до поры и времени, но затем на сцену должны явиться послушные нам хунхузы, и предприятия «лопаются», люди бегут оттуда в страхе или попросту «исчезают»…

— Да-да, конечно, весьма проработанный замысел.

Куропаткин только покачал головой, закипая внутри души от возмущения справедливым гневом. Для него стало ясно, что императора втянули в недостойную для России деятельность всякие проходимцы типа сидящего перед ним Безобразова, и их очень много, особенно адмиралов, включая великого князя Александра Михайловича.

— Не думаю, что стоит так делать, рано или поздно все тайное становится явным, а хунхузы ненадежны и сразу расскажут, кто их нанял на столь «грязную работу». Такой образ действий навлечет на нас только позор, разразится грандиозный скандал, который приведет к отставке министра иностранных дел, и может быть финансов, и рикошетом коснется его императорское величество. Что касается Кореи, то я бы настоятельно рекомендовал там вообще не появляться там русским людям, особенно с «тайной кладью» в повозках, и с военной выправкой. И неважно кто их туда отправил, можно и возвратить. Поверьте, мне опасным представляется то положение, при котором их начнут там резать — ситуация неспокойная, местные крестьяне бунтуют. Вначале нам потребуются небольшие вооруженные экспедиции, а потом может вспыхнуть война с Японией.

Куропаткин старался говорить доброжелательно, но его ответный удар оказался сильный — не стоит держать военного министра империи за услужливого болвана. Безобразов посмотрел на него опасливо, ведь намек что его интрига не представляет секрета, четко сделан…

— Ваше высокопревосходительство, к берегу подъезжаем. Алексей Николаевич, станция и порт уже вблизи.

Генерал очнулся, словно «вынырнул из омута» нахлынувших воспоминаний, машинально отметив, что разговор этот был в конце ноября 1902 года — тогда и не предполагал, чем он закончится. Война, которую он всячески оттягивал, считая ее не нужной для России, и более того — опасной и вредной, все же началась. И остается только гадать, корысть и недомыслие играли тут главную роль, или вся эта «шайка» выполняла поучение «извне». Слишком много было при дворе тех, кто находился на «иждивении», так сказать, иностранных государств, являясь «проводником» их интересов.

От таких мыслей, которые могли завести его далеко, Алексей Николаевич вздрогнул. И поспешил отвлечься, разглядывая станцию и «вилку» — гавань, куда входил паром, выгружая из своей утробы паровоз с вагонами — сюда шли железнодорожные пути. Но ледокола не было, понятное дело, зато лошади и призванные из запаса бородатые солдаты выкатывали на берег по рельсам теплушку. Перед кошевкой расступались, и сани въехали на станцию, мимо дымящегося паровоза, у которого суетились работники. Один из мастеровых обернулся, и генерал вздрогнул, увидев изуродованное лицо — именно оно ему привиделось час тому назад — страшное, рубцеватое, словно медведь когтистой лапой прошелся…

До сих пор нет четкого ответа — в чьих интересах действовала «безобразовская шайка», или «клика», как ее называли. Сам военный министр называл ее «черным кабинетом», в противовес правительству…

Глава 3

— Проказы молодости, Алексей Николаевич, по юношеской неопытности — «застарелый» сифилис. Потому похоже на рубцы, оставленные медвежьими когтями. Обезображено лицо, что тут скажешь…

От голоса подошедшего сзади человека генерал вздрогнул, и непроизвольно охнул. Он слышал эти слова раньше, во время поездки по озерному льду, находясь в дремоте. А теперь сон словно «ожил», стал доподлинной явью — то, что видел, случилось. Нет, о «вещих снах» он, как и многие другие сталкивался по жизни, но чтобы все вот так произошло с ним самим — просто в голове не укладывалось. Алексей Николаевич сразу же обернулся, и стоящий за ним офицер с погонами военного врача на шинели тут же вытянулся, четко приложил ладонь к папахе.

— Прошу простить, ваше высокопревосходительство. Надворный советник Вреден, назначен хирургом 3-го Сибирского армейского корпуса! Мы с вами встречались в Петербурге. Отбываю с эшелоном в Мукден!

С ним он встречался в столице не раз, и не два — петербургский свет не так и велик, и медицинских «светил» там хорошо знают, тем более, если он успешный практикующий врач и доктор медицины — признанный всеми авторитет, лучший ученик самого профессора Ратимова. Тем более он — «полковничьи» чины военно-санитарного управления проходили как раз через его канцелярию, и со многими Алексей Николаевич встречался при назначении на вышестоящую должность. А если речь идет о военно-медицинской академии, из которой Вредену пришлось уволиться с небольшим скандалом, то мимо военного министра такое дело никак не пройдет, пусть даже это обычная «грызня» — в научной среде интриг, пожалуй, отнюдь не меньше, чем в придворном мире, если не больше.

Приват-доцент Вреден избирался на заведование кафедрой госпитальной хирургии, но не прошел баллотировку, вместо него по конкурсу был выбран доктор Федоров. Понятное дело, что обиженный недоверием коллег он тут же подал рапорт на увольнение, соблюдая неписанную традицию. Не стоит удивляться — обычная норма, к такому шагу всегда прибегают, но все равно рискуют, выставляя свою кандидатуру на баллотировку — все же карьерное продвижение в таком случае обеспечено до чина статского советника. Увольнять из армии столь знающего хирурга Куропаткин не стал — имел на это свои соображения, да и того нашлись влиятельные покровители. Так что уговорил не поступать сгоряча, и предложил перевод в Николаевский военный госпиталь, хирургом-консультантом, с тем расчетом, чтобы тот попробовал себя на ином поприще.