Магазин воспоминаний о море - Мастер Чэнь

Лучшая из особенностей комнат в «Крауне» — деревянные жалюзи между комнатой и ванной, открой их — и ты прямо от кровати можешь шагнуть через невысокий барьер в горячую воду.

В которой уже лежала Маргарет, с мокрыми и закинутыми назад короткими волосами, с ангельской улыбкой.

— Очень большая, — сообщила она, приподнимая грудь из-под воды и предъявляя мне. — И все ваше.

Не наступите на ногу… Да, вот так. И мы никуда не спешим. Никуда-никуда… Можно пройтись мне мылом по всем местам, которые вам нравятся, вот так… Можно сделать еще много интересного…

Долгая пауза, плеск воды, счастливое урчание.

Я мог бы заметить, что, кроме абсолютно железных мускулов ног и очень твердого живота — человек, привыкший подолгу ходить пешком, — у нее было тело, о котором явно заботились, с мягкой кожей, без единого лишнего волоска. То есть я это, конечно, заметил, но в такой момент разум находится в неработающем состоянии и выводы делать не может.

— А теперь, — прошептала Маргарет, набрасывая на нас обоих полотенце, — теперь, когда мы в ванной наглядно убедились, что я вам очень даже нравлюсь… я лягу вот сюда, на вашу постель, лицом вниз, и вы будете меня смазывать вашим отельным лосьоном. Который у вас тут просто пропадает. Вот лосьон, а вот эта волшебная упаковка, на тумбочке, берите ее в любой момент когда потребуется… И вот здесь можно помазать… И не стесняйтесь вот этой волшебной складочки, там тоже очень даже приятно все смазать… И еще… Да, — сделайте это, прямо сейчас, если хотите — очень быстро, сделайте это! Во-от. Да.

Долгая пауза. За толстыми стеклами окна, внизу, еле слышно пронесся каплевидный вагончик монорельса, куда-то к перекрестку Султана Исмаила и Ампанга.

— Время решать некоторые загадки, — пробормотал, наконец, я, переворачиваясь на живот, — Раз уж я жив и не ограблен. Так что это за причина… почему вы пошли сюда… которую вы собирались назвать мне потом? Ведь вы и вправду могли уйти с этими несчастными ста рингитами.

— Но это же так просто! — удивилась великолепная Маргарет, поворачиваясь, в отличие от меня, на спину (ее мокрые волосы оставили на подушке заметное пятно). — Я вроде бы и не скрывала своих чувств. Во-первых, чистый и приятный мужчина — это вообще хорошо. Но во-вторых… Вы, конечно, знаете, что люди в Азии моются не раз в день, а даже чаще. И в любой из тех дыр, где я привыкла проводить ночь, хоть где-то во дворе да есть, допустим, шланг с холодной водой. Но ванна в пятизвездном отеле… О-о-о… Хорошо, что вы не какой-нибудь из моих соотечественников — тот еще, чего доброго, вычел бы из моего гонорара плату за пользование ванной. Да-да, такие люди есть.

— Отлично, — сказал я, постаравшись не засмеяться, — А теперь вторая загадка. Откуда у датчанки такой английский? Я сам читаю на нем лекции и слышал всякое, но у вас…

Маргарет издала долгий и счастливый вздох, начавшийся с чего-то похожего на тихое мяуканье. И покаталась туда-сюда на хрустящих простынях.

— Ну, я же не расспрашиваю вас обо всей вашей жизни, — сказала она наконец, поднимая к потолку длинный подбородок и снова становясь похожей на недожженную в шестнадцатом веке немецкую ведьму. — А потом, если я скажу вам, что моя бабушка неким образом связана с Елизаветой Второй — она же Елизавета Виндзор — вы же не поверите, правда? И зачем тогда говорить?

— У вас отличный вкус, — сказал мне полковник Зайни (имя на форменной табличке было только одно, большими буквами).

Воскресный завтрак в «Крауне», как и в любом действительно хорошем отеле, — серьезное событие, на него съезжаются даже, наскоро выпив дома чашку кофе, здешние постоянные жители, европейцы и азиаты. В «Крауне» азиатский прилавок — справа от входа, там найдешь что угодно, от гонконгских димсумов в плетеных решетах на пару до все того же индийского хлеба с далом. В последние годы появился арабский прилавок. Ну а европейские радости все так же стоят в центре зала — от сковородок для яиц (и повара при них) до настоящей овсянки.

Лучше всего, нагрузив тарелку, завтракать на свежем и чистом воздухе у бассейна, в надежде, что вот сейчас в него прыгнет нечто юное, североевропейское и блондинистое… почему бы и не датчанка. И начнет рассекать дрожащую лазоревую воду движениями лягушки, давая посмотреть на чуть размытые, но очевидно великолепные части тела.

Бассейн помещается как бы на приступочке отеля, на уровне четвертого этажа над Куала-Лумпуром, это невысоко, сюда доносится утробный и несмолкаемый гул центра большого города, вы даже почувствуете сотрясение земли. Тяжелые грузовики и краны на стройке очередного из бесчисленных небоскребов, почти неслышное урчание десятков громадных коробок с вентиляторами — источников сладостной прохлады внутри больших зданий…

Но бассейн, если не вслушиваться в этот гул, — это настоящий висячий сад Семирамиды, он окружен газонами (с живыми маленькими мошками у самой травы), пальмами четырех пород. И у металлической лестницы наверх, в гимнастический зал отеля — одно дерево как целый лес, вообще, даже не дерево, а букет толстых вертикальных лиан, меж которых растет, намертво сплетясь с ними, что-то другое, напоминающее папоротники.

Бассейн, конечно, не море, но ведь это так похоже — сгоревшие до красноты европейцы на лежаках, японцы, щелкающие своими камерами… есть люди, которые хотят остановить мгновение с помощью изображения, другие идут к той же цели иным путем, стараются подобрать слова, и слова вообще-то лучше, потому что они открывают смысл. С помощью слов можно увидеть достающие почти до земли серые крыши пляжных отельных бунгало из древесных щепок-чешуек, растопыренные гребешки пальм над ними, щедрое пространство зеленой подушки газона. Слова передадут то, что не может камера: застенчивую, неслышную походку двух официантов, которые принесли тебе к морю холодный чай с лимоном, льдинки позванивают в стакане, официанты (двое!) дают тебе расписаться на отельном счете, потом кланяются и поют заунывными голосами: спасибо, мэ-эм, сэ-эр.

— Да, полковник, и о чем вы? — оторвался я от созерцания бассейна.

Зайни — отличный экземпляр малайца, искренне доброжелательный и милый. Но еще он отвечал за безопасность нашей конференции, и ряд орденских ленточек под именной табличкой говорит о том, что Зайни кое-что смыслит в своей работе.

— О вашем хорошем вкусе, сэр. Вон она, почти там, куда вы смотрите. Мы называем ее — графиня.

Ах, вот что. Графиня? Что ж, ничего удивительного.

А ведь и вправду она. Никакого пенджаби, только очень откровенный купальник на этом хорошо знакомом мне мускулистом теле с великолепной грудью.

Матерчатый рюкзак на пластмассовом столике рядом — тот самый. Захватанный английский покетбук в руке. И черные очки.

Княгиня — светлость. Графиня — сиятельство, мелькнуло у меня в голове. А если на английском…

— Она почти всегда приходит сюда по воскресеньям, позавтракать и искупаться, — продолжал полковник, чуть посмеиваясь, — Отдыхает. Очень, очень много берет, когда работает. Клиентов выбирает всегда сама. И с чего вроде бы — ведь совсем не молода.

Что? Я замер на месте, а Зайни заливисто засмеялся, похлопывая меня по руке.

Малайцы умеют смеяться потрясающе. Хотя самый незабываемый смех у их ближайших родственников — жителей Брунея: по поводу и без повода, счастливый до самозабвения.

— Ну, мы за ней очень, очень внимательно следим, конечно, — сказал, отсмеявшись, полковник. — На всякий случай. Слишком с серьезными людьми общается — вот с вами например. Но — пока никаких претензий. Она уж точно совершеннолетняя. Ее клиенты тоже. Никогда ничего не украла. Так что с нашей стороны — все почти чисто. А как она говорит по-английски — у нас англичане так не могут. И ведь никакая не англичанка, а ваша соотечественница.

Зайни снова залился смехом, а я просидел за своим столиком еще минуты три без движения.

Но потом все-таки встал и двинулся к ней.

— Я не прошу сегодня денег на еду, — приветствовала она меня на том же потрясающем, отчетливом, идеальном английском, — Конференция закончена?

— Полковник говорит, что здесь вас называют графиней, леди, — сказал я ей на русском, — А как вас зовут на самом деле, ваше сиятельство?

— Ой, ну Маргаритой же, — отозвалась она на том же языке после крошечной паузы — и передо мной вдруг оказался абсолютно другой человек.

Я стоял и скорбно молчал.

— Раскрыл меня, значит, поросенок малайский. А вот графиня — ну, приехали. Даже не знала. Ну уж сядьте, что ли…

Она помолчала и добавила, загадочно глядя на меня непроницаемыми черными очками:

— Никогда не подхожу к нашим. Правило такое. К вам подошла. И не ошиблась. Потому что прочие наши вот сейчас, с ходу, назвали бы меня на «ты». И «леди» не сказали бы никогда. Национальная особенность.