Анти-Авелин - Наталия Земская

Нюся тяжело спрыгнула с Катькиных колен и неспешно пошла к входной двери, провожать гостью.

– Имей в виду, к первому свиданию я тебя готовлю сама лично, – прокричала Катька уже около лифта.

Стемнело. Снежная буря за окном утихла, и шпиль Газпрома снова появился из-за туч, его стеклянный купол светился изнутри голубоватым светом. На краю неба, между домами, появилась круглая луна.

– Привет, подружка. Значит, сегодня среди ночи ты меня разбудишь, – улыбнулась луне Мила.

Сын по телефону сообщил, что останется у девушки.

– Поженились бы уже… что ли…

– Успеем, мам. Целую.

– Целую.

Горячий душ, приятная книжица сделали свое дело, и к глазам стал подступать блаженный сон. Нюся удобно устроилась около подушки Милы и заурчала.

«Простила», – улыбнулась про себя Мила.

Луна еще не встала над крышами домов. Часа через два, поднявшись высоко в небо, она заглянет в окно и разбудит хозяйку квартиры. А пока, убаюканная кошкой и ночной тишиной, Мила мирно засыпала в подушках своей кровати.

Повезло, как слепому петуху

Майор полиции, зам начальника управления по оперативной работе, Ландрин Иннокентий Петрович шел по ухоженной дорожке вдоль высоченных заборов загородных особняков. Неспешно и уныло продвигаясь вперед без какой-либо цели, в сумерках мартовского вечера он разглядывал богатое убранство верхних этажей домов.

Следом за ним, так же уныло, как будто передразнивая Ландрина, плелся коричневый с белыми пятнами пес. Один бок у него был в грязных подтеках из-за придорожной лужи, в которой он лежал.

Когда Петрович бросил свою машину на обочине и пошел по манящей вперед дорожке, сам не понимая, куда он идет, пятнистая дворняга, лежавшая в придорожной грязи, сначала бавкнула на него, а затем поднялась и, вильнув хвостом, увязалась следом.

«Надо бы прогнать», – подумал Петрович, но усталость прошедшего дня не дала ему это сделать.

Заныл левый висок. Петрович поднял голову и увидел, как на пастельное мартовское небо со стороны Москвы надвигается черная туча. Захотелось найти лавочку и присесть.

У Иннокентия Петровича была обычная милицейская судьба. После армии вернулся в захолустный городишко российской глубинки, в котором, впрочем, родился и вырос. С работой особо выбирать не приходилось – либо в бандиты, либо в челноки, либо в милицию. Попал в милицию, там дядька работал. И нисколько не пожалел об этом. Все бандиты-одноклассники приказали долго жить, челноки разорились, а он выучился и выслужился до майора.

Женился, родилась дочь. Работы в лихие девяностые было много. В битве за первоначальный капитал люди как будто озверели. Опергруппы, в которых он работал, а потом и возглавлял, как ночная стая волков кидалась от одной окровавленной жертвы к другой.

Как положено – расслаблялись, принимая на грудь и, как водится, были бабы, имена и лица которых он уже не помнил. Жена не выдержала, забрала дочь и уехала к матери в деревню. Он кричал в пьяном угаре, что догонит и пришибет, но так и не доехал до жениной деревеньки.

Так тянулись месяцы, а затем и годы. По своим милицейским каналам проставил в паспорт штамп о разводе, сам не зная – зачем. Левые деньги прогуливались, официальная зарплата по заявлению переводилась в отделение почты деревни, где росла дочка. И, как водится в таких биографиях, в один прекрасный день…

В один прекрасный день Иннокентий Петрович открыл глаза и уставился в потолок своей холостяцкой квартиры, затем, не поворачивая головы, перевел взгляд на окно без штор. Он знал, что любой поворот головы наполнит ее нестерпимой болью, и вся муть вчерашнего дня поднимется к горлу.

«Все! Больше не могу!» – услышал он голос внутри себя так явно, что даже испугался, и сотни иголочек впились в кончики пальцев. «Надо заканчивать!» – не унимался голос.

Стараясь сильно не наклонять голову, он дотянулся до мобильного, лежавшего на прикроватной тумбочке.

– Сергеич! Узнал? Не выйду я сегодня.

– Петрович! Как это? – поперхнулся в трубку дежурный.

– Так это! В отпуск я иду.

Удивление дежурного было вполне обоснованным. Иннокентий Петрович за время своей многолетней службы на работе появлялся в любом, как говорится, состоянии. Не всегда гладко выбритым, но всегда вовремя, – без отпусков, больничных и прочих оправдательных отгулов. Он рывком открывал дверь своего кабинета, падал на стул и хватал верхнюю папку бумаг, с вечера оставленную поверх всех прочих, как самую важную.

– Я с руководством все сам улажу, – и нажал на кнопку «сброс».

Весь день Петрович промаялся от дурноты, бессмысленно переключая пультом каналы телевизора. К вечеру принял решение поехать к жене в деревню, дочку навестить.

От мысли о дочери на душе стало радостно и даже захотелось перекусить. В холодильнике лежало небрежно завернутое в фольгу сливочное масло и бутылка водки.

Петрович схватил масло и быстро захлопнул дверцу холодильника, опасаясь, по всей вероятности, что бутылка сама прыгнет к нему в руки и испортит все усилия дня.

Нашел в шкафчике остатки макарон и гречневой крупы, – сварил и то, и другое, обильно приправив блюда сливочным маслом. Макароны съел на первое, а кашу на второе.

На следующее утро, сидя в электричке, Петрович улыбался в окно дождливому августовскому дню. Он представлял себе первую встречу с дочуркой: она (почему-то, обязательно кудрявая блондинка) в коротком платьице, сидит на крылечке с книжечкой, медленно поднимает голову на отца, заслонившего от нее солнце…

В этом месте у Петровича щекотало в носу, и наворачивались слезы.

«Ты кто?» – испуганно спрашивала девчушка.

«Нюра! Неужто отца не узнала?»

«Папка! Родной!» – кричала девчушка и со слезами бросалась на шею отцу. Родная ведь кровь!

Украдкой от остальных пассажиров утерев накатившую слезу, Петрович продолжал любоваться мокрыми березами за окном, которые то и дело расступались, открывая безбрежные просторы полей и перелесков.

Выйдя из автобуса на нужной остановке, Петрович помялся на месте, разглядывая дома за полем и, определив крышу нужного ему дома, решил пойти не вдоль разухабистой дороги, а напрямки через поле.

Тропинка весело чавкала и скользила под ногами, сырой воздух был наполнен запахами увядающих цветов и надвигающейся осени. Из-за этой работы и полупьяной жизни Петрович и вовсе забыл, как пахнет поле.

По мере продвижения к знакомому дому, радость куда-то улетучивалась, а на смену ей приходило трусливое опасение. А вдруг его не ждут?

«Конечно, не ждут. Столько лет прошло. Ждали год или два, а потом и перестали. Надо было телеграмму дать или поискать общих знакомых, расспросить: что да как. Черт меня дернул приехать сюда! – запоздало корил себя Иннокентий Петрович. – А то как – в окно глянут и не откроют. Я буду стучаться в дверь, прибегут соседи со словами «Дома они дома, стучи громче». И ретироваться незаметно не удастся. Вот опозорюсь».