Сад - Виктор Козько

— Ты мне помоги, — убежденно заговорил Мирон. — Сад посажу. Детдом налогом не обложат. Я тебе яблоки, излишки, ты мне бульбу, мясца когда… Дело говорю.

Якуб, щурясь, смотрел куда-то вдаль.

— Оно, конечно, — произнес он, соглашаясь. — Деревня без сада, что женщина…

— Без чего?

— Без красоты.

— Жениться тебе надо, Якуб, — сказал Мирон. — Сравнения у тебя все какие-то…

— Ты вот загодя подумал, красивую привез…

— Брось!

— Не зевай, Мирон, — коснулся рукой плеча товарища Якуб. — Сидор перехватит. Тот зоркий на все, что плохо лежит.

Якуб подмигнул.

Стены по углам закружавели, стекла покрылись наледью. Местами из окон торчали подушки. По комнате ходил холодный ветер.

Девчонки, одетые в тряпье, собрались вокруг топящейся печки и вырезали из газеты снежинки, птичек, то есть новогодние игрушки. С ними Ольга Ивановна. Кого-то она похвалила:

— Хорошо, молодец. — Кого-то поучала:

— Вот так делай… Во-от так.

Мальчишки под руководством Квадрата, то бишь, Михаила Ивановича, занимались строевой подготовкой. Топали от души.

— На месте, шагом марш!

Махали руками, грелись.

Прижимаясь к стене, с кожушком под мышкой, пробирался по коридору Сидор.

— Нам бы только до весны продержаться, — говорила Ольга Ивановна, — а там всс будет хорошо. Мирон Афанасьевич всего добьется. Будет у нас дом. Наш дом. Будем мы в нем жить, учиться, расти.

— А когда вырастем? — спросила маленькая девочка.

— Замуж, наверно, повыходите, — ответила Ольга Ивановна.

Девчонки засмеялись.

В комнату осторожно прошел Сидор, жестами показывая, что он мешать не будет, набросил на плечи Ольге Ивановне кожушок и на цыпочках пошел назад, тихо скрипнул дверью.

Девчонки молча смотрели на Ольгу Ивановну.

— Вот хорошо! — сказала она, поднялась и подошла к кровати, на которой, прикрытая драными одеялами, лежала больная девочка. Ольга Ивановна прикрыла еще ее и кожушком, вернулась назад.

— Это правда?.. — начала все та же маленькая.

— Что правда? — отозвалась Ольга Ивановна.

— Что вы с Мироном Афанасьевичем воевали в одном отряде? — спросила вторая девочка.

— Кто вам сказал? — удивилась Ольга Ивановна.

— Он вас от смерти спас, — торопливо подсказала третья.

И пошло:

— Из рук фашистов вырвал.

— На коне увез.

— Потом белого коня подарил.

— А сам ездил на черном.

— Вы вместе ходили в бой.

— И фашисты тряслись, когда видели черного и белого коня…

— Лепик вам рассказывал? — догадалась Ольга Ивановна.

— Он. Сам видел.

— Придумщик! — произнесла дрогнувшим голосом Ольга Ивановна, и на глазах выступили слезы.

То ли тронула ее выдумка Лепика, то ли хотелось ей в эту минуту, чтобы так и было в прошлом — скакали они с Мироном на черном и белом конях.

В кабинете председателя колхоза стояла буржуйка. И кабинетом-то помещение назвать можно только потому, что находился тут письменный стол на двух тумбах. А так изба избой.

Якуб бросал в печку полешки, а Мирон вышагивал по комнате, заложив руки за спину.

— Сидор соседке пол постлал, — посмеялся Якуб. — Знаешь, какую плату взял? На три метра свою изгородь в ее огород передвинул. Вот захватчик!

— Что ты мне о Сидоре! И так тошно…

— Может, он правильно живет, а не мы? Сидит себе, как крот, запасается. А мы все о светлом будущем… Людей еще кое-как поднимаю, а коровы голодные на мои призывы не встают… А падет скот, далеко меня повезут и бесплатно.

— Не ной! Паникеров, знаешь… К черту! Пойду к Петровичу. Упаду на колени. Скажу: батька… — Мирон потряс в воздухе сжатыми кулаками и прижал их к груди.

— У него у самого штаны в заплатах, — сказал Якуб.

— Да ведь дети! — вскричал Мирон. — Нет у государства задачи важней, как их поднять!

Теперь уже в настоящем кабинете — с портретами вождей на стене — сидел крупнотелый пожилой человек, усадив Мирона против себя, и говорил:

— Братка ты мой, партизан. Легче мне было вести вас в бой, чем теперь говорить: нет, нет, нет…

Мирон молчал, опустив голову. Игнатий Петрович посмотрел на него, продолжал:

— Обутку кое-какую дам. одежду подкину. А леса нет. Ни доски, ни бревна. Республика строится. Ведь все дотла… Мы и детдом создали в сельской местности с тем расчетом, чтобы как-то сами… Может, председателю колхоза напишу. Или сам зайди. Как его? Помню, Якуб…

— Зайду, — кивнул Мирон.

— А что ты о саженцах говорил? Это зачем?

— Сто сорок саженцев яблонь. — ответил, не поднимая головы. Мирон. — По числу моих гавриков.

— Поясней, братка.

Мирон закашлялся, долго ухал, а отдышавшись, добавил:

— Детям витамины нужны. Как без. них? И вообще…

Но Игнатий Петрович уже крутил телефонный диск, уже кричал в трубку:

— Лесхоз! Матвей Борисович! Эго я, да я. План по посадке хвойных и дуба выполнили, знаю. Нужны саженцы! Сто сорок яблонь! Не меньше! И чтоб к весне. Ты понял? Это и есть спецзаказ. Сто сорок штук и ни одним меньше…

И, уже кладя трубку, договорил тише:

— По числу гавриков…

Спасибо, — проговорил Мирон и поднялся. Молча пошел к двери.

Уже в своей комнате он сидел на табуретке, прислонясь спиной к теплой печи, и растирал разутую ногу.

В комнату прошла Ольга Ивановна, принесла таз с теплой водой и поставила у ног Мирона.

На окне занавески не было, и с улицы на них хмуро смотрел Сидор.

— Все эти дни я думал, — сказал Мирон, опуская ноги в воду и морщась, — о вас…

— Обо мне? — испуганно вскинула глаза Ольга Ивановна и поднялась с корточек.

— И о погибших моих товарищах.

Мирон твердо посмотрел в лицо Ольги Ивановны:

— Вы их предали.

Она отступила назад, наткнулась на стул, нащупала рукой спинку и опустилась.

— Да не тогда! — с досадой махнул рукой Мирон. — А теперь. Провокатор живет себе на свободе, а они в земле. Это справедливо?

— Что я могу?

— Найти его — и к стенке сволочь! При всем народе… Ему нельзя жить. Нельзя!

— Я не знаю, кто… У меня нет доказательств.

— Вспомните каждый день, каждый шаг, каждое слово… Вспоминайте! Лица, имена, встречи…

— Я боюсь…

— Война для нас не кончилась. Да к для меня теперь тоже. Пока он жив, мы не можем… Понимаете?

— Вы-то при чем?

— А при том, — забурчал Мирон и с отчаянием бросил: — Я вам поверил. А война эта — еще надолго…

Она поднялась со стула, смутилась чего-то, будто он в любви признался.

— Пойду, — помолчав, проговорила неуверенно.

Медлила, ждала — удержит, по он сказал:

— Спокойной ночи, Ольга Ивановна.

Она быстро вышла.

Сидор, в чистой рубахе, причесанный, светился приветливостью.

— Проходите, проходите, дорогая гостьюшка!

Ольга Ивановна прошла в избу, осмотрелась.

— Снимайте пальто, в горницу прошу, — кланялся Сидор.

— Спасибо, — ответила Ольга Ивановна, — а где швейная машинка?

— На чердаке, принесу.

— Так несите. Вы хотите подарить ее детдому?

— Успеется, — отмахнулся Сидор, — вы покушайте со мной, не побрезгуйте. И не бойтесь…

— Да вроде не пугливая, — раздумчиво произнесла Ольга Ивановна, начиная догадываться, что не ради одной машинки позвал ее Сидор. Однако села за стол и по-детски, с непритворной жадностью накинулась на суп:

— Вкусно! О-о, и с мясом!

Сидор, сдержанно улыбаясь, смотрел на нее через стол:

— Медком угощу. Вы бы того… вообще… обедали у меня.

— Это как?

— Мужик я толковый. Хоть малый, а достаток всегда есть. Заходите, будете сыты… В шелка одену…

— Вроде сватаете?

— По душе пришлись. Вы не торопитесь, подумайте. Жизнь тяжелая, голодная… Со мной надежно. Грамоты у меня большой нет, но я не дурак. Мирон вот грамотный… Надрывается ради этой шпаны. А они подрастут и все в тюрьму угодят. Такой народ… Осенью яблоню мою ободрали до листика. О, голота!

Ольга Ивановна не ела, слушала, с интересом глядя на Сидора.

— Мне рукой повести, любая прибежит… А я хочу, чтоб душе было приятно. Я вас очень уважать буду.

— Машинку покажите, — напомнила Ольга Ивановна.

— Да вы не торопитесь. — Была в голосе Сидора живая человечья боль. — Я ведь краше вас не видел… Вот скажите: волком вой, и буду выть. А ведь с ума не сошел.

Ольга Ивановна поднялась, вышла из-за стола, надела пальто.

— Машинку принесете в детдом, — сказала она. — А что касается Мирона Афанасьевича… Может, и впрямь дурень он, но только мизинца вы его не стоите.

Сидор стоял посреди комнаты, повесив голову.

— Пропадете вы с ним, — вздохнул он. — Подумайте.

Мирон стоял на пригорке, привалясь плечом к старому тополю. Внизу была река. Стояли причалившие к берегу плоты. На плотах белели штабеля досок. Плотогоны — здоровенные мужики — под неохватным дубом варили на костерке кашу. Прислоненные к дубу стояли багры и шесты.