Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова - Альберт Иванов

— Зато буквы на пробке целы останутся, — успокаивал я.

Все опасения насчет уксуса тут же рассеялись, когда отделилось горлышко. Каютку заполнило ароматом, как на парфюмерной фабрике, куда нас еще в седьмом классе водили на экскурсию. Иллюминатор был открыт, и аромат учуяли даже на палубе.

— Странный нынче запах у моря, — послышался голос штурмана. — Виноват, — ответил вахтенный, — это я брился и порезался. Пришлось прижечь духами «Коти», которые дочке купил в Танжере.

Вит поспешно закрыл иллюминатор. Мы завороженно глядели на благоухающую бутылку.

— Сколько лет тебе стукнуло? — спросил Вит.

— Двадцать пять.

— Ну, была не была… Давай!

И отлил себе густого, как деготь, вина на донышко стакана.

— За твои четверть века! — Он поколебался, сунул палец в стакан и лизнул. — Вкусно!

Я, окаменев, смотрел на него. Он и не заметил то, что вдруг я узрел. Крохотный, короче фильтра от сигареты, огненный пухлый человечек соскользнул у него с макушки и, уменьшаясь, зыбко растаял в дырочке на пуговице рубашки.

Я помотал головой — ничего. Жара, что ли, на меня повлияла?

Вит, улыбаясь, опрокинул стаканчик в рот. И тут по спине у него — позади аспиранта на переборке висело зеркало, явившее мне эту потрясающую картину! — пробежали толпой вверх к плечам огненные, смешливые, зыбкие коротышки. Один из них, кувыркнувшись, свалился в стакан и, прежде чем тоже исчезнуть, клянусь, показал язычок.

— Т-ты в-видел? — Вит остолбенело смотрел на дно стакана.

— Крупные Мурашки… — дрожа выдохнул я. Почему я их так назвал — не знаю, просто почувствовал, что это именно они, а не что-нибудь другое. Слова прозвучали как будто внутри меня самого: «Крупные Мурашки».

— Ах, так! — вскричал я, быстро налил себе и тоже выпил.

Вит даже попятился, беззвучно раскрывая рот.

От меня как бы отделилась облаком, всплескивая расплывчатыми руками, какая-то Несусветная Дрожь… Ее очертания размылись, и она, хихикнув, пропала!

Теперь Вит нерешительно взял стакан.

И началось!

Чего только не было: и Мелкие Мурашки, и Крупные, и Холодный Озноб — он охватывал нас сзади ледяными объятиями… Я всех почему-то сразу узнавал, словно старых знакомых.

От огненного напитка троилось в глазах. Трое Витаутасов и трое моих «я», отражаясь в зеркале, провозглашали замысловатые тосты за мое крепкое здоровье.

Эх, братцы, вино 3925-летней выдержки являло нам те еще чудеса! Будто щедро тратило все те видения, что накопило в веках за эти бесконечные годы. Может, оно оживило эти бездушные понятия, как бы выталкивая их из нашего подсознания? Во всяком случае так потом пытался невразумительно объяснить ученый Вит.

В хорошенькую компанию мы попали!

Обнявшись, мы дружно стучали ногами и пели «Подмосковные вечера». Последнее, что я помню, — громкий стук в дверь.

Утром мы проснулись с головной болью. Стоит ли рассказывать о том, какую выволочку нам устроили! Оказывается, пришлось ломать дверь, чтобы прорваться к нам в каюту. Ну и видик, наверное, был у нас, когда мы спали возле лежащей на полу пустой посудины.

Тут же списали бы, голубчиков, на берег, да берег далеко.

Сам академик Сикоморский снимал с нас «стружку».

— Вы не водолаз! — Намек на меня. — А уж от вас-то я такого никак не ожидал! — Это он Виту. — Ваша научная карьера так хорошо начиналась…

Мне пришлось вступиться за него. Я свободно могу продолжить свою карьеру в Южном порту столицы, а Виту где найти новую аспирантуру? Рассказал все начистоту и выдал себя зачинщиком, что и было на самом деле.

— Напраздновались до чертиков, — переживал академик. — Плетет тут несусветное.

— Вот именно! — осенило меня.

Я сбегал в каюту и мигом вернулся со злополучной бутылкой.

— Хоть капелька да осталась, попробуйте сами.

— Вон отсюда! — загремел Сикоморский.

— Тогда ты лизни, — приказал я Виту и, что называется, выдавил ему последнюю капельку из бутылки на палец.

Вит робко слизнул ее.

Крошечный, меньше фильтра от сигареты, огненный смешливый коротышка соскользнул с макушки аспиранта и, все более уменьшаясь, зыбко исчез в дырочке пуговицы его рубашки…

Мы долго молчали втроем.

— Никому об этом не рассказывайте, — пробормотал академик, когда к нему вернулся дар речи. — Все равно никто не поверит…

Вот такие случаются истории за экватором в далеких южных морях. Мне и сейчас кажется, что ничего этого не было. И Виту — также. Но что прикажете делать с академиком Сикоморским?

Он же видел. Видел… Сам!

МЕСТЬ

Раньше я был неисправимым волокитой. Увижу интересную девушку — сразу пристану. Ничего меня не останавливало — я сильный человек, разве что подковы не ломаю! — на танцах ухажеров нахально плечом отодвигал, чтоб даму пригласить. Остерегались меня парни.

Но после одного случая, не поверите, сдерживаюсь. Рефлекс культуры появился. Вдруг мало ли что случится…

В то лето судно «Богатырь» временно ошвартовалось в порту города Сочи. Несмотря на жару, весь модный — в новом австралийском кожаном пиджаке и канадских шнуровых ботинках, сошел я на берег.

Погулял по городу. Стемнело… Огни витрин и реклам остались где-то позади.

Хотел было повернуть обратно, но увидел за служебным домиком на конечной остановке троллейбуса холм — наверх вела длинная деревянная лестница к какой-то белой низкой стене, откуда доносилась музыка.

«Танцплощадка», — определил я. И полез на холм по этой бесконечной скрипучей лестнице. Лез и морщился: очень жали новые ботинки. Да и жарко в них, зато ни у кого таких нет! Молодой еще был, глупый.

Строение, куда я стремился, оказалось, увы, летним кинотеатром. Афиша приглашала на старый фильм.

Ладно, решил посмотреть картину. Там, в зале, можно хоть незаметно ботинки снять и пальцы размять.

Билеты продавала симпатичная девушка лет двадцати, она так и стреляла подведенными глазками.

— Дети до шестнадцати лет не допускаются, — сказала она.

— А если по блату? — ухажеристо подмигнул я.

— Ой вы какой! — захихикала она.

— Какой? — браво развернул я плечи.

— Прыткий, — погрозила она пальчиком.

Ну, и пошло, и поехало… После фильма я провожал Галочку домой. Она снимала «комнату» — деревянный сарай, с оконцем под крышей, — возле верхней площадки той самой длинной лестницы на холме. С ходу напросился на чай.

— Только ненадолго. У меня жених строгий, — и она впустила меня в сарай, закрыв за мной дверь на крючок.

Знал бы я, к чему это приведет, сразу бы дунул прочь кубарем по лестнице.

В сарае было уютненько. Стены обшиты сухой штукатуркой, крашеный пол, мебелишка, большая кровать.

— Просторно у вас, — говорю. — Знаете, как нам тесно в наших каютках! Жарко, правда? Можно пиджак снять?

Галочка не возражала. Я повесил пиджак на спинку стула. И тут обратил внимание на гладкий обструганный шест, метров трех длиной, чуть потоньше кисти руки.

— Удочка на акул? — Я и тогда был остроумным.

— Вы скажете… — залилась смехом Галочка. — Завтра жених из плавания вернется и телеантенну на шесте установит.

Упоминание о женихе я всерьез не принял. Наверняка присочинила.

Затем я, помявшись, попросил разрешения снять свои тесные канадские ботинки.

— Пожалуйста, — улыбнулась она. — Я вам тапочки дам.

Только снял ботинки и надел тапочки, как с улицы донесся скрип лестничных ступенек под грузными шагами.

— Скорей переобувайтесь! Это жених раньше срока вернулся!

Я поспешно обувался, а тревожный скрип ступенек становился громче. Едва успел зашнуровать один ботинок, к нам мощно постучали.

Завороженно смотрел я на стальной крючок, который, выпрямляясь, выполз из гнезда, — дверь распахнулась. В ее проеме возникли ножищи, а выше — медная пряжка с якорем на ремне! Весь человек в двери не вмещался. Подняв вслед за Галочкой голову, я увидал в оконце под сводом крыши широкое разгневанное лицо.

Мы, испуганно онемев, смотрели на него. Я машинально завязывал шнурки второго ботинка.

— Ой, Владик… — прошептала девушка.

— Угу, — буркнул жених. Лицо его в оконце исчезло, и он, пригнувшись по пояс, шагнул в сарай.

Все дальнейшее происходило в полном молчании.

Взгляд Владика упал на жердь для телеантенны. Он схватил эту трехметровую палку. Я встал и зажмурился, прощаясь с жизнью. Сопротивляться такому «шкафу» было просто немыслимо!

Осторожно приоткрыл глаз…

Владик, ни слова худого не говоря, снял со стула мой кожаный пиджак, продел сквозь оба рукава жердь. Потом и меня самого засунул в него, так что в локтях затрещало. А пиджак любезно застегнул на мне на все пуговицы.

Я безмолвно стоял с растопыренными руками: концы жерди далеко торчали из рукавов в разные стороны, словно крылья.