К черту! или Любовь контрактом не предусмотрена (СИ) - Княжина Елена

– Кхм, Олеся Владимировна… Скажите, какие еще у вас есть бытовые навыки и скрытые таланты, кроме красочных приземлений? – негромко выдал профессор. – Варите кофе? Что насчет кулинарных способностей?

Это и есть дополнительный вопрос, на который я должна ответить «по существу»? Офонареть.

– Плету макраме, – фыркнула, глядя в яркие травянисто-зеленые глаза. Они удивительным образом гармонировали с моими коленями.

– Интересно. Хотелось бы на это посмотреть.

– Вот как? А больше вам ни на что посмотреть не хочется?! – разъяренно прохрипела я, и тут же об этом пожалела, потому что он скосил глаза на столешницу… куда-то в область напрягшихся от его внимания бедер.

– Хочется. Но я подожду, – совершенно спокойно выдал хам. – Я вас чем-то обидел? Вы трясетесь от гнева. Разве не слышали, что это один из семи смертных грехов?

– Пфф!

– И все же, чем? Я не давал вам повода для таких бурных эмоций.

– Не давали? Да вы мне предложили работу! – тихо, чтобы никто не слышал, прошипела ему в лицо.

– Пристойную и хорошо оплачиваемую. И вам определенно не помешают лишние деньги.

Он даже плечами пожал, настолько был уверен в своей непогрешимости.

– Вы не помогли мне встать, – припечатала я последним аргументом. – Просто продолжали бессовестно пялиться, пока я поднималась… А я ведь упала! Мне было больно!

Глаза напротив опасно сузились, взгляд потемнел. Скулы заострились, очертив поросшее щетиной лицо смелыми графитовыми штрихами. В свете тусклой университетской лампы вдруг показалось, что передо мной не профессор Дрейк, а его грубоватый и мрачноватый эскиз, в спешке нарисованный угольками.

– Разумеется, больно, Олеся Владимировна. В том и заключена истинная сила человека – самостоятельно подняться после падения. Что действительно бессовестно, так это не верить в него и предлагать свою помощь, когда он точно может сам встать с колен.

Наружность он сейчас имел истинно демоническую. И, казалось, мыслями был совсем не со мной. Может, даже не в этом мире или времени.

Я не знала, что ответить на его сентенцию о «гордом поднятии с колен». Может, в философском смысле Дрейк и был прав (но тогда он явно ошибся факультетом). Но в сухом остатке – по-мужски и с оглядкой на общечеловеческий этикет – считался полным му-у-у…хомором, вот.

Вместо того, чтобы забрасывать меня содержимым теста – терминами из узкоспециальных бизнес-тем, – вашингтонский засранец продолжал изучать мои криминально-бытовые способности. Среди важных дополнительных вопросов были:

«Вы жаворонок или сова, Олеся Владимировна?»

«Вы храпите во сне? В какой позе спите?

«Хорошо ли ориентируетесь в незнакомой местности и бегло ли набираете текст на клавиатуре?»

Ответила я только на последний – к этому моменту сумела взять себя в руки и перестать скрипеть зубной эмалью.

– Я печатаю быстро и почти без ошибок, но двумя пальцами, – машинально пробормотала, размазывая пальцем зелень по колену. Легкая саднящая боль отвлекала от желания придушить заморского хама. – Ориентируюсь плохо. Отец шутит, что у меня «топографический идиотизм». Но не понимаю, какое это отношение имеет к работе переводчика-международника?

– К чему? Ах, да… – спохватился Дрейк и помял указательным и большим пальцем щетину на подбородке. – Будет неловко, если вы заблудитесь по дороге в конференц-зал, Олеся Владимировна.

– Сюда я как-то дошла, – возмущенно бросила в холеное лицо, на котором даже лишняя растительность казалась уместной.

– Не без приключений, смею заметить.

Одним словом, к возвращению Рогозина этот черт меня достал. И едва запекшуюся рану на коленке я все-таки успела расковырять от волнения.

Алексей Николаевич нахмурился, увидев меня на стульчике для экзекуции, и я виновато улыбнулась. Мол, делаю, что могу. Стараюсь очаровать иноземного наглеца. Даже ресницами хлопнула: честно-честно.

Мне льстило расположение Рогозина, и не хотелось его подставлять перед иностранным коллегой. Про нашего профессора ходили легенды: многие из его «особых» учеников становились настоящими звездами и получали бешеные зарплаты даже по столичным меркам. Я не была уверена, что смогу достигнуть таких же невероятных успехов, но считать себя чьим-то любимчиком было приятно. Да и просто по-человечески – Рогозин был классным мужиком. Каждой порой на коже он излучал надежность, уверенность, силу. Раньше мне казалось, что они с отцом во многом похожи. Но… теперь сходств обнаруживалось все меньше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И тем непонятнее было, как он может звать вашингтонского хама «старым знакомым» и так по-свойски похлопывать его по спине. Впрочем, сейчас преподаватель выглядел недовольным. Я бы решила, что Рогозин злится, если бы за ним такая эмоция вообще числилась. Но он даже «неуды» ставил с располагающей улыбкой.

Алексей Николаевич отпустил меня одним кивком и вызвал строго по списку:

– Аверьянова Лилия.

Подруга опять поправила пуш-ап и вспорхнула со скамьи певчей птичкой, пробудившейся по весне. Всем видом она показывала, что готова радовать своей трелью Дрейка снова и снова. И снова.

***

Сумка к концу занятий стала неподъемной, хотя конспектов в ней не прибавилось. Хотелось сгорбиться и спрятаться за отворотами короткого полупальто, но я не позволяла себе раскиснуть. Вышагивала к общежитию, как ни в чем не бывало. Будто каблуки не разъезжались на льду, а колени, лишившиеся щита в 80 дэн, – совсем не мерзли.

– Эй, Ласка! Постой… Где ты так грохнулась?

Нет, ну надо же! Именно в тот день, когда у меня ноги ободраны и залиты зеленкой, он решил вспомнить о моем существовании.

– Юра, привет… – промямлила, глядя в голубые глаза. Небесные, истинно ангельские.

– Ага, привет. Так что с коленками? Ты похожа на тролля.

– Спасибо, – не удержалась я от язвительной усмешки. – Асфальт и Клавдия Григорьевна были ко мне немилосердны. Ты чего-то хотел?

– А что, я уже так просто не могу к тебе подойти?

Нет, Юра. Так просто не можешь, и мы оба это знаем. Ты – о моей глупой трехрехлетней влюбленности, а я – о твоей привычке ей пользоваться. Говорила я это мысленно, а сама снова и снова запоем ныряла в глаза, ставшие моим наваждением со второго курса.

– Вот, думал в кино тебя позвать. И заодно конспект по латыни попросить. Я пропустил три последние лекции, а ты же всегда записываешь. И почерк красивый, читать приятно.

Я порылась в сумке и достала тетрадь.

– На, Юр. Только к понедельнику верни, ладно?

– Ааа… Хорошо, спасибо, – он неуверенно помялся с ноги на ногу и поправил длинную светло-русую челку, смешно выбившуюся из-под шапки бини. – Так что по поводу кино?

И ведь непонятно ни разу, это дань вежливости или «красавЕц Юрец», по которому сохнут даже младшие научные сотрудницы, правда хочет сводить меня на фильм. Как же сложно устроен мир!

– Я сегодня вечером занята. Ко мне сестра приехала с племянником, и вот…

– Понял. В другой раз, да? – парень очаровательно улыбнулся, не слишком расстроившись.

Значит, все-таки вежливость.

Глава 2

Общежитие встретило обшарпанными стенами и деланно незаинтересованной Илоной Ралиевной. Местной цербершей, властительницей убогих комнатушек и богиней горячей душевой воды.

– Ласкина, – она приподняла бровь, не отрываясь взглядом от маленького телевизора, встроенного в шкаф. – Мы на неделю договаривались. Завтра жду доплату.

Я поежилась от ее холодного тона. Непрошибаемая тетка. Никакая «сложная ситуация» ей не интересна.

– Можно в понедельник?

Я взволнованно сжала кулачки. Скажи: «Можно». Скажи же! До завтра у меня лишних денег точно не появится, все строго рассчитано. А в начале учебной недели можно попробовать у кого-то занять.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Само собой. Жду в понедельник.

Я облегченно выдохнула и поплелась наверх по лестнице. По пути позволила себе заглянуть в уборную – плеснуть на лицо воды и хоть как-то отсрочить вторжение в комнату, которую своей я считать могла теперь с большой натяжкой.