Набросок скомканной жизни - Ульяна Гринь

– Але.

– Где Стелла? – подозрительно спросили из мобильника.

– Спит, – честно ответил Эм, вовремя вспомнив о сценическом имени Ксюши.

– Где спит? – допытывался парень, по голосу довольно молодой, если не сказать одного возраста с девчонкой.

– Блин, у меня, где ж еще!

– А ты кто?

– Конь в пальто, разве не заметно? – раздраженно заявил Эм. – Сам-то ты кто?

– Дай Стеллу!

Эм толкнул Ксюшу в бок:

– Эй, тебя жених добивается!

Та вскочила, как развернутая пружинка, приглаживая волосы и прикрывая грудь простыней. Эм сунул ей в руку телефон:

– На, успокой там.

Ксюша взглянула на экран и быстро заговорила в трубку:

– Сколько? Уже час? Офигеть! Да, скоро буду… Нет, уснула…

Спрятав мобильник в сумку, Ксюша недовольно поджала губы:

– Че трубку хватаешь? Твоя, что ли?

– Раздражало, – коротко ответил Эм.

Ксюша встала, сгребла презервативы в кучку и потребовала:

– А теперь плати!

– Я ж тебе полтинник дал, – буркнул он из вредности. Девочка резко обернулась через плечо, все еще укрытая простыней до груди. Эм выругался и шикнул на нее:

– Стой так, замри!

– Что, опять? – разозлилась Ксюша. – Да пошел ты!

Но не двинула ни единым мускулом. Эм схватил карандаш и чистый лист бумаги, принялся быстрыми штрихами набрасывать портрет вполоборота. Поза до шикарного натуральна, нельзя упускать момент! Только бы успеть до пиццы.

Через несколько минут Ксюша взмолилась:

– Дай хоть сесть! Никогда так тяжело с клиентом не было!

– Терпи, – процедил он сквозь зубы, безостановочно и быстро переводя взгляд с модели на рисунок и перенося уже меньшие детали на бумагу.

– Козел, – вполголоса бросила она.

– От козы слышу, – буркнул Эм.

– Ты что, настоящий художник? – вдруг недоверчиво спросила Ксюша, стрельнув глазами на отброшенный на пол первый рисунок.

– Нет, епть, игрушечный.

– А что ты рисуешь? – в ее голосе он услышал неподдельное любопытство, не по работе. – Только портреты или вообще все?

Болтать с ней Эму не хотелось. Хотелось закончить набросок, съесть пиццу и свернуть, наконец, пробку с «доктора Джека»… Поэтому он ничего не ответил. Хочет трындеть – пусть трындит сама с собой!

Ксюша трындеть не стала. Обиделась опять, наверное. Ну и слава богу, а то отвлекает. Эм и сам не понимал, что его так напрягло в этой модели, ведь он и раньше рисовал проституток. Может, ее возраст? Он всегда имел дело со взрослыми дамами, с теми, у кого мог быть предменструальный синдром, но закончились детские капризы и подростковая обидчивость. Но, видит бог, никогда ни одно тело не привлекало его так, как Ксюшино. Молодые женщины стыдились своих форм, или слишком костлявых, или слишком полных, но ни одна не вела себя так натурально, как эта юная путана.

Ксюша тихонько застонала, стараясь не нарушить позу, согнула ногу в колене и принялась массировать щиколотку. Эм недовольно проворчал:

– Стань, как была! Не вертись, ебем те у дупе!

– Судорога, – пожаловалась девчонка. – Старый перелом. Когда я сесть-то смогу?

– Когда я закончу, – рассеянно ответил он. – Подними плечо, ебао ти миш!

– Слушай, ругайся по-русски, а то я твой китайский не понимай! – рассердилась Ксюша, выполняя его требование.

– Это не китайский, неуч! Это наш братский. Югославский.

– А мне по… й если честно! – она вздернула подбородок. – Моя понимай только русский!

– Ну так учись. Может, пригодится. Голову опусти, как было, сказал же, не двигайся!

– Между прочим, ты мне еще не заплатил, – нахмурилась Ксюша. – Если я зазря тут колочусь, получишь по мозгам!

– Ну и дети пошли, – разозлился Эм, нашаривая на кресле бумажник. Две зеленые купюры стоимостью в пятьдесят баксов каждая, легко взметнулись в воздух и плавно спланировали к ногам Ксюши. Эм забросил бумажник в угол и спросил, не прекращая рисовать:

– Все? Довольна? Будешь паинькой?

Ксюша, похоже, снова обиделась или потеряла дар речи, потому что не ответила, но застыла в требуемой позе.

Он был в своей обычной отключке, потому что посыльный звонил и звонил, а Эм слышал его издалека, даже не связывая посторонние звуки с заказанной пиццей. Очнулся художник, только когда Ксюша заорала:

– Эй, ты, ненормальный! Дверь открой!

Эм вздохнул. Вот так какая-то пицца может прервать полет души в небеса вдохновения! Он отложил лист бумаги с почти готовым наброском и пошел к двери.

Молодой, которого он еще никогда не видел, наверное, студент на заработках, недовольно протянул две картонные коробки:

– Хотел уже возвращаться. С вас тыща четыреста рублей.

Эм быстро отсчитал деньги и спросил:

– Там вроде еще бутылка прилагалась?

Посыльный нехотя вытащил из кармана бутылку виски:

– Ой, извините, совсем забыл! У нас редко алкоголь заказывают!

Вот козел! Зажать хотел! Сдать бы его начальству, да возиться неохота. Эм бросил две картонные коробки на столик:

– Твоя с сыром.

Ксюша забралась с ногами на диван и открыла коробку. Эм взял свою пиццу с острой пикантной итальянской колбасой и выругался – они даже не удосужились разрезать на кусочки! Сервис явно ухудшился со времени его последнего визита в Ростов-на-Дону.

Его гостья, совершенно не огорчаясь мелким упущениям пиццайоло, прошлепала босыми ногами на кухню и вернулась с ножом. Разрезав свои четыре сыра на четыре части, она повернулась к Эму:

– Порезать?

Свинчивая пробку с «доктора Джека», Эм кивнул. Девчонка забавляла и злила его. Какая непосредственность в жестах! Какая врожденная грация в движениях! Почему же он так злится на неё? Эм зажмурился, отпивая глоток любимого виски, и в мозгу ударило, как молотком по наковальне – это из-за возраста! Кстати, они еще не выяснили полностью вопрос возраста!

– Эй, ты, сколько тебе, в конце концов, лет?

Ксюша посмотрела на него обиженно:

– Сказала же уже!

– Соврала, да. Не ври взрослым! – Эм покачал головой, бесцеремонно разглядывая ее ноги. – Два года себе прибавила!

Ксюша поджала губы. Значит, он прав. Тринадцать. Блин, остановите планету, ему надо сойти!

– Козявка, – пробормотал он, жуя пиццу. Рот наполнился живым огнем, и Эм сделал долгий глоток другого огня. Одурение, наконец, пришло. А раньше ему требовалось почти три бутылки! Стареет. Успеть бы до начала стабильного алкоголизма нарисовать те самые тысячи великих картин, которые прославят его посмертно.

Ксюша любопытно спросила с набитым ртом:

– А ты музыку больше не ставишь?

– Какую ещё музыку? – расслабленно удивился Эм.

– Ну ту… На иностранном языке.

– Я её ставлю, когда рисую.

– А ты меня ещё будешь рисовать?

Непонятно, чего было больше в её голосе, – детского любопытства или женского кокетства. Эм покачал головой:

– Не знаю. Я не управляю этим. Или рисую, или нет.

– Аааааа, – разочарованно протянула девочка, приканчивая последний кусок пиццы. – Ладно, тогда вези меня на вокзал.

– Чего суетишься? – он почувствовал, как тяжесть сковывает веки, и встряхнулся. – Уже ищут тебя?

– А что ты себе думал? Что мы так, лохушки? – Ксюша выпрямилась, держа вещи в руках. – У нас и крыша есть, и смотрящий!

– Те в школу надо ходить! – он чуть повысил голос. – И мороженое с подружками лизать, а не чужие…

Он осекся. Даже говорить с ней на такую тему было стрёмно. Вот что значит воспитание!

Мобильник в сумочке опять зажужжал. Ксюша выронила туфлю и схватила его, прижала к уху. Видимо, Мурзик был недоволен больше, чем в предыдущий раз, потому что она кошкой зашипела в трубку:

– Да скоро уже! Все в порядке! Да, заплатил! Пиццу ели… Да иди ты! А что, ты мне прикажешь пешкарусом топать до вокзала? Ну вот и смотри, раз смотрящий! Всё, до скорого.

Эм слушал этот односторонний диалог с раздражением. И правда, девчонку ещё отвезти надо. А так не хочется ни вставать, ни вести машину. Вдохновение, а главное, виски истощили его. И уморили. Видно, Ксюша заметила его состояние, потому что, окинув Эма критическим взглядом, она поджала губы:

– Дай мне на такси.

– Да что ж ты ненасытная такая! – из последних сил возмутился он. – Сто пятьдесят баксов в кармане, можешь десятку на такси отдать!

– Мы так не договаривались, – нахмурила светлые бровки Ксюша. – И вообще у меня работа почасовая!

– А когда ты в машину села, сказала, что подельная!

– Я ж говорила, что тарифы на хате другие! Не зажимай, блинннн! – она с досадой села на диван. Эм взглянул на ее большие увлажнившиеся глаза, на сморщенный носик и закушенную пухлую губу, и обреченно потянулся за чистым листом бумаги.

Ксюша замерла, не дожидаясь приказа, и Эм, намечая овал тонкого личика, усмехнулся сам себе: за деньги она сделает все, что угодно. От сонливости не осталось и следа, и пальцы с зажатым в них карандашом без остановки сновали по бумаге.