Предрассветные призраки пустыни - Рахим Эсенов

Когда всадник поворачивал к Курре голову, самоуверенность смывалась с его лица угодливой улыбкой.

– Туркмены! Может быть, Аллах ослепил меня, и потому я не вижу среди вас мужчин, кроме Курре?! Или вы не туркмены, а стадо трусливых шакалов? Большевики свершат святое дело, когда перережут вам глотки, как баранам!.. Последний раз спрашиваю: пойдете со мной?

Люди молчали, переминаясь с ноги на ногу. В тишине был слышен злобный рык дерущихся вблизи озверелых псов.

Всадник горячил коня и, наезжая на толпу, размахивал трехжильной камчой, бросая в лицо то одному, то другому:

– Ты?! А ты? И ты тоже?!

Некоторые, загипнотизированные волей его, в страхе опустив глаза, переходили, кто медленно, а кто юрко, из толпы к стоявшему рядом со всадником дайханину Курре. Тот благосклонно оглядывал каждого приблизившегося, злобно косился на тех, кого распекал человек в богатом халате.

– А ты, Таган? Или у тебя теперь другой бог, кроме Аллаха? Может, поганый крест повесил себе на шею? Что молчишь? Ты ходил со мной на Хиву, ты дрался под Ташаузом, в плавнях Амударьи… Думал, если ушел сюда, в свой аул, то скрылся от меня? Помнишь, под стенами Бедиркента красные намертво обложили нас? Их пули отправили в небесный дворец вечности многих моих отважных джигитов… Но в тот день я вырвал тебя из ада и снарядил в дальнюю дорогу… Зачем?! Скажи!.. Затем, чтобы ты созвал под мое знамя своих соплеменников, земляков! А ты что?! В навозной куче застрял… Ты сам разбойник, и предки твои тоже аламаны… И умереть ты должен на коне! Сохой в наш век добра не наживешь. Что ж молчишь? Или ты стал бабой, Таган?

Угрюмый сорокалетний дайханин, которого спрашивал всадник, выступил на шаг из толпы, но только на один шаг, и остановился как вкопанный. Широкоплечий, рослый, он стоял, словно высеченный из большого осколка скалы. Всадник невольно залюбовался Таганом, хотя знал его с давних пор. «Голодранец, а держится, как хан… Несправедлив всевышний! Оделит же безродного и красотой, и статью… Силен, как пальван-борец, ловок, как барс, умен, как мудрец. Такой, если согласится, то будет служить верой и правдой, а не захочет, хоть на кол его сажай – не сломишь».

Человек в богатом халате дал бы дорого, чтобы склонить на свою сторону Тагана: не заманишь его – не справишься с другими. Птицу ловят птицей.

– Недостойны тебя такие слова, Джунаид-хан, – в голосе Тагана дрожала обида. – Пока я ходил с тобой на Хиву, двое моих сыновей умерли с голоду…

– Разве мало добычи мы взяли в Хиве?

В глазах Тагана мелькнула горькая усмешка. Он, выдержав уничтожающий взгляд Джунаида, не сводил с него прищуренных глаз.

– Ты спрашиваешь меня о добыче? Тебе лучше знать о ней, хан-ага… Еще спроси у Курре. – И он указал рукой на свирепого мужчину. – Он, хоть и молчит, тоже знает, какая была добыча!.. А я привез из Хивы лишь в плече кусочек свинца…

– Не много, – хмыкнул Джунаид, похлопывая костяной рукоятью плети по желтым ичигам, поверх которых были натянуты новенькие остроносые азиатские калоши.

– Да, не много, – уже без усмешки подтвердил Таган, по-прежнему не сводивший с Джунаид-хана дерзкого взгляда.

– Завтра придут большевики, они заберут у тебя последнее: жену, детей, юрту, овец – все твое добро, Таган. Я знаю, что говорю. Они оставят только твой кусочек свинца…

– У бедного туркмена добро на спине, ложка за поясом. Вот мое добро, – Таган остервенело дернул свой халат, драный и засаленный. – Человек родился не на коне и не с винтовкой. С омачем [1] жизнь честней. Аллах милостив… Я никуда не пойду.

– Хай, поганец!.. – процедил сквозь зубы Джунаид-хан и, коротко взмахнув, хлестнул Тагана по лицу камчой.

След плети отпечатался иссиня-бледной полосой от правой брови до верхней губы и на глазах потемнел, вздулся, засочившись кровавыми росинками.

Нервный скакун ахалтекинской породы, каких с незапамятных времен выводят только в Ахальском оазисе, будто почуяв настроение хозяина, шарахнулся в сторону. Джунаид-хан, потрясая плеткой, закричал:

– Вы еще пожалеете, что родились на свет людьми, а не свиньями! До самой могилы будете жалеть!.. – и, круто повернув сноровистого коня, поскакал прочь. За ним сквозь толпу, расшвыривая людей лошадьми, устремилась ханская охрана.

А люди разбегались с мрачными лицами к своим юртам, пригнувшись, вобрав голову в плечи, будто ждали погони или даже выстрелов в спину.

Таган, запыхавшись, вошел в свою юрту и остановился на пороге, раздумывая, что делать дальше. Из сумрака, пронзенного узкими лучами солнца, проникавшими сквозь драную кровлю, смотрели встревоженные глаза жены, дочерей.

– Надо прятать девочек, жена, – сказал устало Таган.

Она подошла к нему.

– У тебя кровь. – Концом платка Огульгерек попыталась стереть кровь с лица мужа.

– Оставь, – он легонько отстранил ее руку. – Делай, что я сказал. Где Ашир?

Огульгерек недоуменно пожала плечами, тревожно заглянула в глаза Тагану.

– Он возился с псом Гапланом… Слышала, как гремела собачья цепь. Может, там…

Таган, не дослушав жену, вышел вон.

А там, где конные нукеры – воины Джунаид-хана развлекались дракой собак, не смолкали азартные крики. Одна собака уже лежала с перегрызенным горлом, а вторая, изрядно потрепанная, поскуливая и облизывая раны, еле волочась по земле, пыталась уползти подальше от гогочущих людей.

Теперь в середине круга дрались мальчишки. Те самые двое, Ашир и Нуры, которых нукеры хана заставили привести на бой своих собак. Они кидались один к другому, колотили друг друга кулаками, впивались ногтями в лицо, кусались… По лицам их была размазана грязь, кровь вперемешку с невысохшими слезами обиды.

– Бас!.. Вур, вур!.. – орали нукеры. – Так ему! А ну, дай еще оборвышу!..

Отцы, Таган и Курре, почти одновременно подошли к толпе, где барахтались их сыновья. Некоторое время они стояли молча, не вмешиваясь в драку. Но когда худощавый и жилистый Ашир, вывернувшись из-под навалившегося на него Нуры, оказался сверху, Курре не выдержал, выбежал на середину круга и, схватив Ашира за шиворот, отбросил его.

– Забери своего щенка, Таган, пока я не искалечил его! – крикнул Курре. Он повернулся к сыну. Увидев слезы, оставляющие светлые полоски на грязных щеках Нуры, наотмашь ударил его по лицу, да так, что тот даже покачнулся. – Я тебя научу, как надо драться…

Разочарованные таким концом, ханские нукеры расходились, галдя и похохатывая.

– Он напал на тебя сзади? – допрашивал Курре плачущего сына. – Сын Тагана иначе поступить не мог…

– Это неправда! – звонко крикнул исцарапанный, но бодрый Ашир. – Скажи, Нуры…

– Да, сзади, отец, – кивнул Нуры, пряча глаза.

– Я так и знал. Сын труса – конечно же, трус…

– Я не нападал сзади! – защищался Ашир. – Мы честно дрались… Спросите у любого нукера… Когда мой Гаплан вцепился в его паршивого пса, конники кричали: «Собака оборвыша загрызла Елбарса, теперь ты загрызи самого оборвыша!» Он первым ударил меня. Я драться не собирался…

– Пойдем, Ашир, – Таган положил руку на плечо сына. Они торопливо зашагали к своей юрте.

– Трус! Трус! Трус!.. – неслись им вслед всхлипывания Нуры.

Аул все больше и больше охватывала тревожная суета – Таган и Ашир прибавили шагу. От некоторых юрт остались одни только остовы. Кошмы, ковры, одеяла, шерстяные мешки-чувалы – весь скарб грузили на верблюдов, лошадей, ишаков. То и дело куда-то уходили небольшие отряды всадников. В отдалении грохотали глухие раскаты – не то выстрелов, не то грома. Они вносили в аул сумятицу, порождали волнение. В воздухе пахло гарью, пылью и тревогой.

Ашир еле поспевал за широким шагом отца, с беспокойным недоумением поглядывая на него снизу. Он что-то хотел спросить, но решился на это лишь у самой юрты:

– Почему ты не ответил отцу Нуры? Разве ты трус? Разве не ты однажды на соревнованиях положил его отца, Курре, на обе лопатки? Ты же лучший пальван на всю округу!.. У тебя кровь на лице. Кто посмел тебя ударить, отец?

Таган молчал. Ему было не до мальчишечьих обид: иные думы буравили голову.

– Мы тоже поедем за всадниками Джунаид-хана? – не умолкал Ашир.

– Нет.

– Почему? – разочарованно удивился Ашир. – Нукеры говорили, что, если не уйдем, большевики сожгут аул, а нас убьют…

– Я думал, ты у меня уже взрослый, Ашир, а ты задаешь так много глупых вопросов сразу… Возьми лопату и иди за мной.

Таган вошел в юрту, быстро скатал лежавшие на полу ветхие кошмы и, поплевав на шершавые ладони, с силой вонзил лопату в сухую землю рядом с очагом, где стоял закопченный таганок. Тут же стал рыть и Ашир, стараясь не отставать от отца. Но у мальчика не получалось так сноровисто, как у Тагана. Подросток остановился на секунду, чтобы перевести дыхание.

– Зачем яма, отец?

– Быстрей, быстрей! – рассердился Таган и, повернувшись к жене и дочерям, крикнул: – А вы что стоите? Выгребайте землю руками!