Откройте, это я… - Натиг Расулзаде

Мы продолжали встречаться с Нарой, продолжали любить друг друга. Но я после той ночи стал будто другим человеком, часто задумывался, отвечал невпопад, подолгу молчал с Нарой, но она во всем понимала меня… Из меня – как вам сказать – из меня будто кровь выпустили, я все время мучительно обдумывал свое дальнейшее поведение, свою дальнейшую жизнь, и понял: чтобы уважать себя дальше, не быть всю оставшуюся жизнь в разладе с самим собой, я должен что-то делать, я не могу бездействовать в данной ситуации…

А когда я это понял, я принял твердое решение, переменить которое меня никто бы не смог заставить…

Вокруг разворачивались страшные события, разворачивалась полномасштабная война между моей страной и соседней республикой-агрессором. И через год, осенью 1991 года я уехал на фронт, примкнул к ополченцам, которые были в основном выходцами из Карабаха и Агдама.

– А ты хоть стрелять умеешь? – спросил меня один из ополченцев, мужчина лет под сорок, когда мы ехали в кузове грузовика, чтобы остановить врага.

– Немного умею, – ответил я хмуро.

– Немного, – недовольно хмыкнул мужчина. – Этого недостаточно.

– Научусь, – пробормотал я.

Мужчина покачал головой, непонятно, то ли осуждая мой ответ, как военный профессионал (он, как потом выяснилось, был майором запаса), то ли одобряя мой поступок, что я, тем не менее, здесь, вместе с ними, кто умеет стрелять.

– Ты среди нас самый молодой, – сказал он, – Сколько лет?

Я ответил.

– Чем занимался?

– Был студентом.

– Был? Что, выгнали?

– Зачем? Сам ушел.

– Сам ушел? Просто взял и бросил, да?

– Ну, вроде того…

– А где учился?

– Не все ли равно?.. Где учился, там меня уже нет.

Он помолчал, изучающе рассматривая меня. Мне стало неловко под его взглядом, я отвернулся.

– Да, ты не очень разговорчивый… Короче – держись меня. Какой-никакой, а опыт имеем… И стрелять тебя научим. Понял? Одно тебе скажу – не лезь на рожон. Глупо погибнуть – это не геройство на войне, геройство – живым остаться, и врага уничтожать. Понял?

Мне он понравился, сразу было видно – вояка, и в дальнейшем я оказался прав, он был храбрым солдатом, и мы с ним вскоре сдружились.

Осенью 1991 года я вступил в Агдамский батальон, который тогда только-только был сформирован…

– Хорошо, а мама? А Нармина? Они так легко отпустили тебя? Ты об этом ни словом не обмолвился. Что ты им сказал?

– Этого я тебе не скажу.

– Ну и не говори. Я и так знаю. Все-таки, я – автор, я тебя создал, то есть – создаю. Так что, можешь помолчать. Я тебе еще дам слово.

Когда Эмин объявил матери о своем решении, она так перепугалась, что выронила из рук стакан с чаем, что несла ему.

– Что? Что ты сказал?

– Да, мам, ты не ослышалась. Я пойду сражаться, – сказал он твердо, чтобы заранее пресечь все бесполезные уговоры, которые могли бы возникнуть.

– Эмин, – еле слышно пролепетала она, объятая страхом, зная его решительный, непреклонный характер, – Эмин…

– А кто, по-твоему, должен защищать нашу землю? – более мягко сказал он.

– Но ты, ты ведь еще совсем мальчишка… Извини, я хотела сказать, ты ведь не военный, ты не обучен.

– Там всему быстро учишься. Знаешь, самый быстрый способ научиться плавать? Кинуться в воду… инстинкт научит…

– Ты говоришь глупости, дорогой. Это не спорт… Какая вода? О чем ты?… Это война. Ты даже не знаешь, ты ничего не знаешь… Никогда не держал оружия в руках…

– Держал, держал, и даже стрелял.

– Эмин, я прошу тебя, обо мне подумай, – Не придав значения его словам, продолжала она, – У меня больше никого нет… Подумай о Нармине, вы же любите друг друга… Что с нами будет, если, не дай Бог… Отсохни мой язык!

– Мама, ты говоришь фразами из заурядных фильмов, – усмехнулся Эмин, и тут же пожалел о своих словах, подошел к матери, обнял её, и так, не выпуская из объятий, ласково проговорил, – Ну, что ты, ма, не плачь… Пойми, я не могу бездействовать в такое время… А кто должен? Сейчас не время прятаться за спинами матерей и невест. Ты бы видела, как двадцатого вели себя на улицах наши люди, вот они – настоящие герои. Под пулями, невооруженные, вытаскивали раненных… Э! Что говорить!.. Я смотрел на них и тоже становился смельчаком. Если каждый здоровый молодой человек будет отсиживаться дома, мотивируя это тем, что он студент, или какой-то нужный сотрудник, то кто же будет сражаться за нашу землю?

– Но посмотри вокруг – отсиживаются же… Много ли твоих сокурсников хотят идти сражаться? – не находя больше доводов, устало проговорила мать.

Эмин долгим взглядом посмотрел на нее. Она опустила глаза.

– Ты считаешь, я должен быть похожим на них?

Мать промолчала, слезы подступали к горлу, ей трудно было говорить, трудно было возразить ему.

– Я тебе одно скажу, – произнес он, – Если б папа был жив, он бы одобрил мой шаг.

На это мать ничего не ответила, но спустя некоторое время, когда он в молчании стал собирать вещи в свой походный рюкзак, тихо спросила:

– А что говорит Нармина?

– К сожалению, то же что и ты… А мне так нужна была ваша поддержка, и твоя, и её…

Прошло несколько минут в молчании.

– И это все, что она говорит?

– Да.

– Это все, что она тебе сказала?

– Еще сказала, что будет ждать.

Мать вздохнула, некоторое время рассеянно наблюдая, как он собирает вещи.

– Дай помогу, – сказала она, отбирая из рук у него вещи и укладывая заново в рюкзак, – Полотенце нужно класть сверху, – сказала она и вдруг заплакала, беспомощно опустив руки, в одной – полотенце.

Он не стал на этот раз успокаивать её – пусть поплачет, легче станет.

– Мы обе будем ждать тебя, – сказала она, вытирая мокрые глаза его полотенцем, – Храни тебя Аллах!

Он ехал в кузове грузовика среди других тридцати двух ополченцев, обросших бородами, с угрюмыми лицами. При ближайшем знакомстве многие из них оказались выходцами из Карабаха, из Агдама, большинству перевалило за сорок. «Почему так? – спрашивал себя Эмин, делая несколько поспешные, скороспелые выводы, приглядываясь к этим людям, среди которых не было ни одного его сверстника, – Почему так, будто в этой войне должны участвовать только карабахцы? Разве это не общая наша беда, не общая наша война, разве не всех азербайджанцев касается?»

Эти вопросы не давали ему покоя, даже здесь, в грузовике под колючим ветром, и здесь же в возникшем вскоре разговоре он высказал их.

У него несколько раз интересовались – не из Карабаха ли он родом?

– Я – азербайджанец! – сердито и несколько выспренне отвечал Эмин, и злился на себя за этот мальчишеский тон.

– А мы кто, по-твоему, армяне? – добродушно спросил у него мужчина, стоявший рядом, – Все мы азербайджанцы.

– А зачем же тогда нужно уточнять, откуда я родом, карабахский, или нет? – запальчиво проговорил Эмин.

Мужчина промолчал, но другой, стоявший тут же, впритирку с Эмином, после недолгого молчания, невнятно, с горечью пробормотал:

– Потому что, это у нас как болезнь, как беда – выяснять, откуда ты родом, и на этом уже строить свои отношения с этим человеком…

Эмин с уважением посмотрел на него. Мужчина был прав, но как хорошо, одной фразой объяснил он это, а с виду – простой рабочий, ну, может и не рабочий, просто – трудяга с натруженными крепкими руками: было видно, когда он подносил ко рту сигарету.

– Там, у нас, в Баку, – продолжал мужчина неторопливо, будто стараясь уяснить что-то важное сначала лично для себя и размышляя вслух, – На площади Свободы собираются каждый день, огромная толпа беженцев, с трибуны умные люди выступают, интеллигенты, – это слово как показалось Эмину, мужчина произнес с некоторой иронией, даже, может, с издевкой, – Говорят эти интеллигенты красивые слова, поднимают дух народа, призывают к сплоченности, а спросить их – чей сын готов идти сражаться, не прятаться за красивые, патриотические слова своих отцов, а быть настоящим патриотом, на деле патриотом? Сразу же попрячут своих сынков, отправят учиться за границу, или достанут им липовые справки о слабом здоровье… Вот ты, например, чей сын?

Эмин не сразу понял, что вопрос адресован именно ему, потом сказал:

– Сын своего отца.

– Хе! – одобрительно улыбнулся первый мужчина, – Хорошо сказано! А тебе хватит тут демагогию разводить, – обратился он к другому мужчине, – Это их дело – пусть говорят красиво, а мы будем сражаться. И таких, как мы, слава Аллаху, немало в Азербайджане, постоим за свою родную землю.

Он это так просто сказал, будто просил передать ему сигарету. Эмину очень понравился этот мужчина, да и все, кто ехали с ним были, по всей видимости, крепкие ребята, умеющие воевать. Но в то же время он чувствовал разобщенность людей, неумение собраться в один кулак, отсутствие лидера, который бы их сплотил в одну силу в нужную минуту и в дальнейшем, испытанное невзгодами войны это сплочение осталось бы на всю жизнь. Да и здесь, где все тесно сгрудившись, ехали плечом к плечу в кузове грузовика, многие его попутчики, а в скором времени соратники, братья по оружию порой поглядывали на него с некоторым недоумением, словно подтверждая его мысли о всеобщей разобщенности, смотрели на него косо, как на белую ворону, случайно залетевшую в их черную, угрюмую стаю.