Позови меня в даль светлую... - Василий Шукшин

— Ну, это уж ты… приврал.

— Почему?! Уже сейчас эта проблема решается. Сто двадцать лет — это нормальный срок. Мы только не располагаем данными… Но мы их возьмем у соседей по Галактике.

— А сами-то не можете — чтоб сто двадцать?

— Сами пока не можем. Это медленный процесс… — Юрка даже слегка кокетничает, изображает из себя какого-то учителя. — Может, мы и докатимся когда-нибудь, что будем сто двадцать лет жить, но это еще не скоро.

— Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест.

— Ты не захочешь, а другие — с радостью. Будет такое средство…

— «Средство»… Открыли бы лучше какое-нибудь средство от похмелья. А то башка, как…

— Не надо пить.

— Пошел ты!..

Замолчали. Юрка опять решительно сел за учебник.

— У вас только одно на языке: «Будет! Будет!» — опять начал старик. — Трепачи. Ты вот — шешнадцать-то лет будешь учиться, а начнет человек помирать, что ты сделаешь?

Юрка не намерен больше болтать. Молчит.

— Вырежет ему чего-нибудь, — сказал Витька.

— Да если ему срок подошел помирать, чего ты ему вырежешь?

Витька не знал.

— Я на такие… темные вопросы не отвечаю.

— Нечего ответить, вот и не отвечаете. Светлые ваши головушки… только мякиной набиты.

— Нечего? — опять вскочил Юрка. — А вот эти люди?.. — сгреб кучу книг и показал. — Вот этим людям тоже нечего отвечать?! Ты хоть одну прочитал?

— Там читать нечего — вранье одно. У меня на квартире жил один…

— Во дает?! — сказал Витька.

— Ладно! — Юрка опять начал ходить по избе. — Чума раньше была?

— Была. У нас в двадцать…

— Где она теперь? Есть?

— Не приведи, Господи! Может, будет…

— В том-то и дело, что больше не будет. С ней научились бороться. Дальше! Если бы тебя раньше укусила бешеная собака, что бы с тобой было?

— Сбесился бы.

— И помер бы. А сейчас — сорок уколов, и все. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас — пожалуйста: полгода — и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые. «Вранье»… Хоть бы уж помалкивали, если не знаете.

Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок.

— Так. Ладно. Собака — это ладно. А змея укусит?.. Где они были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет — и как рукой снимет. А ведь она институтов ваших не кончала.

— Укус был не смертельный, вот и все. Это элементарно.

— Иди подставь: пусть она тебя разок чикнет…

— Пожалуйста! Я до этого укол сделаю — и пусть кусает, сколько влезет, — я только улыбнусь.

— Хвастунишка.

— Да вот же они, во-от! — Юрка опять показал на книги. — Люди на себе экспериментировали! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает…

— Как это? — очень заинтересовался старик.

Витька тоже не слышал про это.

— Так. «Вот, говорит, сейчас у меня холодеют ноги — пишите». Они писали. Потом руки отнялись. Он говорит: «Руки отнялись».

— А они пишут?

— Они пишут. Потом сердце стало останавливаться, он говорит: «Пишите». Они плакали и писали. — У Юрки у самого на глазах показались слезы. На старика рассказ тоже произвел сильное действие.

— Ну?

— И помер. И до последней минуты все рассказывал, потому что это надо было для науки. А вы с этими вашими бабками еще бы… триста лет в темноте жили. «Раньше было! Раньше было!» Какие-то кулацкие уклоны… Вот так было раньше? — Юра подошел и включил радио. Пела певица. Немного все послушали ее. — Где она? — спросил Юрка.

— Кто?

— Певица-то. Ее же нет здесь, а — поет.

— Так это по провода-ам.

— Это радиоволны! «По провода-ам». По проводам — это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Ленинграде поет — что, туда провода протянуты?

— Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты мне говоришь-то?

Юрка махнул рукой.

— Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все.

— Ну и учи.

— А вы отрываете. — Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать.

Долго в избе было тихо.

— Витька, а ты на кого хочешь учиться? — спросил старик.

Витьку этот вопрос застал врасплох.

— Я пока выбираю, — сказал он.

— На кого он будет учиться! — оторвался от книги Юрка. — У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька?

— Не…

— Что ж ты?

— Знаешь, на кого учись? На судью, — посоветовал старик.

— О-о! — удивились ребятишки. — Чего это?

— Люди будут бояться. Скажут: вон, вон — судья идет! Большое дело.

— Тогда уж — на прокурора, — сказал Витька. — Он пострашней.

— Прокурор — это не все понимают, что страшно. А вот судья… это судья. Это уже тюрьмой пахнет.

Еще помолчали.

— Он есть на карточке? — спросил вдруг старик.

— Кто?

— Тот ученый, помирал-то который.

— Академик Павлов? Вот он.

Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого.

— Старенький уж был, — сказал Евстигнеич жалостливо.

— Он был до старости лет бодрый и не напивался, как… некоторые. — Юрка отнял книгу. — И не валялся потом на печке, не матерился…

— Чего вы взъелись-то на меня?! — вскричал больной старик. — Ты гляди что — житья не дают! Комиссары нашлись… Вам ба по тогдашнему делу — только комиссарами быть. Они тогда молодые были… Такие же вот… молокососы заполошные. Командовали.

Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книжку с портретами ученых.

— Ох, мать ты моя-а!.. — закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени.

— Куда это он? — спросил Витька.

Юрка пожал плечами.

— Ну, и что этот гусь? — спросил Юрка. — Наверно, отцом твоим станет?

Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом.

— Отцом? — переспросил он.

— Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас будет.

Вошел старик… Нес в руке добрый кус сала.

— Нате поешьте… ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то, — загнетесь.

— Зачем? У меня есть — мне Витька принес…

— Ешьте! «Витька принес»… У Витьки у самого… зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базарное.

— Нам дядя Коля привез из деревни — тоже доброе, — вступился Витька за свое сало.

— В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а… не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить. — Старик опять полез на печку. — Ох, язви ты в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.

— Давай, мы сбегаем за четвертинкой? — еще раз предложил Юрка.

Старик помолчал.

— Не надо, — сказал. — Перемаюсь как-нибудь.

Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.

— Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? — спросил Витька негромко.

Юрка пожал плечами.

— К нам, когда папка помер, тоже приходил один… я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.

— И я помню.

— Ну и будешь дядей звать… Нечего их наваживать. Старый?

— Старый, — сказал Витька, всерьез озабоченный новым «папкой».

— А у его, что же, родных-то никого не было, что ли? — спросил старик с печки.

— У кого? — не понял Юрка.

— У того академика-то. Одни студенты стояли?

— У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.

— Дети-то были, поди?

— Наверно. Завтра узнаю.

— Были, конечно. Никого если б не было родных-то, немного надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи Господи!

…Мать Витькина громко засмеялась.

— Не знаю, — сказала она. — Я так не думаю.

— Уверяю вас! — тоже улыбаясь, воскликнул слегка заалевший Владимир Николаевич.

И дядя Николай тоже слегка заалел… Всем было хорошо, все слегка поразмякли.

— А не спеть ли нам?! — догадался дядя Николай. — А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.

— Хорошо играет? — спросил Владимир Николаевич.

— Мой подарок, — не удержался, похвастал дядя Нико-лай. — На день рождения ему отвалил — пускай учится.

— Люблю музыкальных детей, — сказал Владимир Николаевич.

— Так споем, что ли!

— Какую? — спросила Груша.

— Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.

— Ну, прямо!.. Нашел песельницу.

И вдруг Владимир Николаевич, прикрыв маленькие петушиные глаза, зачастил не шутя, козлом:

Небо, небо, небо, небо-о!..

Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Владимир Николаич — будто он хотел пошутить.

— Давай, Груша! — попросил опять Николай. — Помнишь, про колечко как-то… Про любовь, про колечко. Ты часто пела…

Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на «суженого», усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела: