Тридцать дней до развода (СИ) - Хаан Ашира

Эх, Москва, Москва…

«А мы думали, ты просто продвинутая такая, крутая. Зачем говорить, если все знают?»

Я оказалась не продвинутой и не крутой.

«Ну, она жена, но как бы не жена. Мы просто вместе живем».

Закатила ему скандал, разбила какую-то модную награду, которую Валентину вручили на европейской фото-биеннале. Он рассвирепел, скрутил меня и легко и непринужденно перевел ярость в страсть. Мы сломали пару хлипких дизайнерских стульев и разбили еще и вторую награду.

А потом он пообещал, что бросит ее немедленно!

Сразу, как вернется из сервиса его машина: надо же помочь ей переехать.

Сразу, как она найдет работу: не выгонять же человека на улицу без денег.

Сразу после дня рождения: жестоко будет портить праздник.

Сразу, как она вылечит депрессию, а то ведь и до суицида может дойти.

Сразу, как она оправится после смерти мамы.

Сразу же.

Сразу.

Когда он сказал: «Через месяц я женюсь!» — я подумала, что это такое изощренное предложение. Вполне в духе странных шуток Валентина: он любил абсурдные приколы и черный юмор.

Ждала, когда ему надоест это развлечение: он доиграет до конца, достанет кольцо, встанет на одно колено — и мое трехлетнее ожидание кончится.

Я подыгрывала как могла. Расспрашивала о «невесте», ожидая услышать, что у нее светлые волосы, карие глаза, она любит ирисы и белую рыбу — как я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Частично ответы совпадали, частично нет. Но вы же знаете мужчин, они думают, что все на свете женщины любят розы и сладкое!

Реальность безжалостно трещала по швам и окончательно лопнула, когда он сказал: «Сейчас фотку покажу, на последнем проекте я ее больше, чем модель, снимал».

И показал. Нежная блондинка с кукольным личиком и темными глазами.

Не я.

Не я — его любовница последние три года. Не я — та, у кого он ночевал не меньше трех дней в неделю. Не я — поздравившая его в день отъезда гражданской жены феерическим и немного извращенным сексом. В награду.

Валентин сделал то, о чем мечтают все женщины на моем месте, — бросил жену.

И женился на любовнице.

Но не на мне.

В день его свадьбы я приехала к ЗАГСу и стояла в отдалении, как в кино, — в шелковом платке на голове и в темных очках. Тактичный таксист ждал, сколько надо, и даже не взял с меня денег за эти полчаса, что я наблюдала за тем, как мой любимый целует блондинку в свадебном платье. Не меня.

А я вернулась в свою съемную квартиру, аккуратно упаковала вещи, отдала флегматичную морскую свинку, что жила у меня уже полгода, соседке, отвезла коробки доброму другу, купила билет в родной город….

Уже в поезде открыла его инстаграм, и только тогда, увидев там фото двух рук — мужской и женской — с сияющими золотыми кольцами на них, наконец разрыдалась.

Глава Он

Такси привезло нас со Светкой к новому кварталу высоток, который успели построить за те три года, что меня не было, на месте старых бараков и пустыря. Вырубили при этом яблоневую рощу, в которой по весне фотографировались все влюбленные города, — ну так что ж…

Зато на огороженной территории, куда не пустили даже наше такси, посадили три сакуры и два японских клена. Можно будет весной и осенью любоваться ими из-за забора.

От ворот пришлось идти пешком, но здесь дороги, в отличие от всего остального города, все-таки чистили.

— Откуда у тебя такие роскошные друзья, — ворчала я, разглядывая интерьер лифтового холла, облагороженный двумя пальмами в кадках.

Дом, конечно, был элитным, но с пожарной лестницы тянуло сигаретным дымом, а в пасти мусоропровода торчал не до конца засунутый туда молочный пакет.

— Мы с Аллой на йогу вместе ходили, потом как-то подружились, нашлись общие знакомые… — рассеянно ответила Светка, любуясь собой в зеркальной стене лифта.

— Это у нее ты собираешься мужа отбивать?

— В любви и на войне, Дашенька… Я пленных не беру!

Двери лифта разъехались, и она зацокала каблуками моих любимых туфель по звонкой плитке коридора. Гордо несла голову на длинной, как с картины, шее, выпрямила спину, расправила плечи. Сразу видно: девушка знает, в чем ее цель.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А мне вдруг стало как-то до ужаса тошно…

Вечеринка эта, какие-то чужие люди, несвободные мужики, змеиная возня и сплетни — все будут на меня смотреть и расспрашивать: «А ты Киркорова видела?»

Сочувствовать — Светка наверняка разболтала уже все.

Платья эти… чересчур. Даже для новой элитной квартиры — чересчур.

Хотя повезло, что не старая хрущевка с коврами на стенах и раздвижным столом. Как у мамы и бабушки, как у Светки дома, как в миллионах других квартир по всей стране. Тапочки для гостей, салатики в хрустальных мисках, вездесущий «женский» мартини с соком, гитара еще, не дай бог.

Забылась я, нырнула в модную столичную жизнь, как в полуночный сон. А реальность — она другая, она вот тут, где музыка гулкими ритмами сотрясает стены и все наверняка уже пьяные и веселые.

Зря я вылезала из-под одеяла.

Лифт, однако, был не на моей стороне — и с лязгом захлопнул двери, как раз когда я повернулась, чтобы малодушно сбежать. И умотал куда-то на другой этаж, как я ни жала кнопку до боли в пальцах.

Светка вот-вот должна была понять, что я куда-то пропала, и спохватиться. У меня оставался только один выход — пожарная лестница.

Она пряталась за обитой помятым алюминием дверью, которая, судя по следам на полу, скрежетала во всю дурь, когда ее открывали. Поэтому я втянула живот и просочилась на волю сквозь узкую щель.

Остановилась на площадке буквально на секундочку, чтобы вдохнуть полные легкие сухого воздуха с примесью сигаретного дыма, — и ринулась вниз по ступенькам.

Нервно оглянулась на дверь, словно за мной уже могли выслать погоню с собаками, — и вдруг со всего размаху врезалась во что-то теплое!

Упругое.

Твердое.

Оно сказало:

— …!

А я сказала:

— Ой!

И, вцепившись пальцами в это упругое, твердое и теплое, широко распахнула глаза, чтобы увидеть, что же оно такое.

«Это» оказалось мужчиной. Симпатичным мужчиной.  Чуть выше меня даже на каблуках, в белой рубашке с закатанными рукавами и узком галстуке, распущенном так неаккуратно, будто тот его душил и он бешено рвал его с шеи. С темными, чуть вьющимися, как от влаги, волосами и светлыми глазами непонятного в полутьме лестничной клетки оттенка.

Обычный.

Ничего особенного.

Но почему-то в сердце защемило, когда я подумала: «ничего особенного». Словно это было чем-то обидным, почти святотатственным. Как вдруг он — и не особенный?

Мужчина осторожно отодвинул меня: я почти впечаталась ему в грудь —но отпускать не спешил. Да и я не спешила отпускать его руки, в которые вцепилась, чтобы не упасть.

Я разглядывала его во все глаза — будто видела впервые.

Но ведь и правда впервые? Хотя в этот момент почему-то казалось, что узнаю его, будто старого знакомого. Щемящее ощущение: «Ах вот что это было за чувство все это время: я по тебе скучала!»

Как можно скучать по кому-то, кого никогда раньше не встречала?

Его глаза тоже шарили по моему лицу пытливо и изумленно, то спускаясь на шею и грудь и цепляя взглядом край рискованного декольте, то прослеживая тонкие линии ключиц — и снова ловя в фокус мои расширившиеся зрачки.

Почему с каждой секундой я все сильнее чувствовала, что знаю его всю жизнь? И в руках его ощущаю себя как дома, в знакомом до последнего касания объятии?

А он? А он чувствовал?

Разве такое может быть односторонним?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Теперь он смотрел на мои губы. Не отрываясь.

Сглотнул — резко дернулся кадык.

Я все еще цеплялась пальцами за его руки, пытаясь устоять на подгибающихся ногах. Ощущала, как пульсируют в такт биению сердца натянутые, как корабельные канаты, жилы на внутренней стороне его предплечий. Такие упругие и горячие, что сложно удержаться и не провести по ним кончиками пальцев.