Измена - Григорий Горин

– Ну что? Она?

Корюшкин не отвечал, а только смотрел на Волохову завороженным взглядом, и она тоже посмотрела на него, и даже дольше, чем на других, и улыбнулась…

– Ну? Она, что ли? – не унимался Монюков.

– Кажется! – сказал Корюшкин, и его зубы забили дробь о край стакана.

– Вот это да! – многозначительно присвистнул Монюков. – Это ты, старик, зря… Начальство в этом смысле лучше не трогать! Ну-ну, спокойней! – добавил он, видя, что лицо Корюшкина приобретает бледно-сиреневый оттенок. – Ничего страшного… Она тоже человек. Как говорится, закон природы, взрыв страстей: ты фавн, она пастушка! Да успокойся же!

Корюшкин не мог успокоиться и становился все сиреневей и сиреневей. Если себя он и мог в какой-то мере признать фавном, то Ксения Вячеславна была уж абсолютно не пастушкой, а начальником управления, и ее строгий суховатый голос приводил в трепет людей поважнее Корюшкина.

– Да не смотри ты на нее так, – шептал Монюков. – Это ж неприлично!

– Выйдем отсюда! – упавшим голосом сказал Корюшкин. – Мне что-то нехорошо…

– Пойдем, пойдем. – Монюков поддержал шатавшегося Корюшкина и осторожно повел его через столовую. – Держись, старина… Ох, господи, что ж ты с таким-то здоровьем на баб бросаешься?

Они вышли в сквер, сели на скамейку, закурили.

– Давай взвесим все «за» и все «против», – рассуждал Монюков. – Она живет на том же этаже, что и мы, она блондинка и губы розовые. Все это говорит о том, что она могла заблудиться, попасть случайно в твою комнату, а тут ты и налетел, как вепрь…

– Я не налетал, – жалобно перебил Корюшкин.

– Налетал, налетал! – неумолимо говорил Монюков. – И в этом вообще ничего страшного нет, если соображать, на кого… Но, с другой стороны, Волохова не тот человек, которой слабеет в темноте… Ты же знаешь ее характер. Помнишь, на летучке она нашему заву какую головомойку устроила? А Игнатьева за аморалку с работы вытурила с такой характеристикой, что он год уже не может устроиться…

Корюшкин застонал.

– Погоди ныть-то! – строго сказал Монюков. – Может, и не она… Эх, черт, зря я волос выкинул, могли бы сверить… Но даже если и она, все тоже не так страшно: в темноте она тебя могла тоже не признать.

– Я назвался, – обреченно сказал Корюшкин.

– Зачем?

– Не знаю… Спьяну. И жениться обещал.

– Вот это уже совсем пошло, – поморщился Монюков. – Тоже мне, подарок судьбы! На кой ты ей нужен, у нее муж – адмирал.

Корюшкин снова застонал и обхватил голову руками.

– Надо пойти к ней, – быстро заговорил он. – Пойти выяснить… Если что, чистосердечно извиниться… Так, мол, и так! Простите! Я не хотел.

– Что значит «не хотел»? – строго спросил Монюков. – Думай, что говоришь-то! Она все-таки женщина и очень даже пикантная… Такого врага себе наживешь, не дай Бог!… Впрочем, и друзьями вам теперь трудно оставаться… Мда! Положение щекотливое…

– Она мне характеристику должна подписать, – почему-то вдруг вспомнил Корюшкин. – Мы с Нинкой заявление на Варну подали…

– Погоди ты с Варной, – отмахнулся Монюков. – Не до Варны сейчас! Одно ясно: молчать тебе надо! Никаких намеков. Ты не в курсе! Пока сама не даст знать… А уж если даст, тогда другое дело… Тогда оказывай внимание. С ней, старик, нельзя: поматросил – и бросил…

Он вдруг осекся – прямо к их скамейке медленно шла Ксения Вячеславна.

– Сидите, товарищи, сидите, – величественно сказала Волохова вскочившим мужчинам и сама села на скамью. – Как отдыхаете?

– Спасибо, хорошо, – быстро ответил Монюков. – Просто исключительно!

– Природа здесь великолепная, да? – Волохова чуть откинула голову назад и повела глазами, как бы приглашая полюбоваться природой.

– Великолепная! – подтвердил Монюков – Исключительная!

Возникла пауза. Разговор не получался.

– Вечер вчера был теплый, – сказала Волохова и посмотрела на Корюшкина.

Корюшкин побледнел и вдруг выпалил:

– Не помню!

Волохова удивленно вскинула брови, а Монюков с силой придавил ногу Корюшкину, но тот не мог остановиться.

– Не помню! Ничего не помню! – почти выкрикнул он. – Пьян был в стельку! Я когда выпью, ничего не соображаю! Хоть стреляй в меня!… Вот так! Вот я какой!

Волохова наморщила лоб, и ее глаза сделались маленькими и холодными.

– Пить нехорошо! – строго сказала она. – А хвастать этим и подавно!

– Абсолютно верно! – поддакнул Монюков. Корюшкин опустил голову и молчал.

– Ну, ладно, товарищи, не стану вам мешать. – Волохова встала со скамейки и медленно пошла по аллее.

– Ненормальный! Что ты разорался? – налетел Монюков на Корюшкина. – Чего тебя вдруг понесло? «Пьяный», «пьяный»!

– Домой хочу! – обреченно сказал Корюшкин. – Домой, немедленно.

– Погоди паниковать! Может, и не она…

– Все равно. Хочу домой! – Корюшкин так быстро зашагал к корпусу, что Монюков еле за ним поспевал. – Черт меня дернул сюда приезжать! Сидел же дома, все хорошо – и на тебе!… А эта Волохова тоже хороша. Небось дача собственная есть, так нет, надо с коллективом на отдых… Демократизм проявляет, мерзавка! А люди за нее отвечай! А я не боюсь! Ничего она мне не сделает… Все по обоюдному согласию… Я насилия не проявлял… А с работы я и сам уволюсь… «по собственному желанию, в связи с переходом»… И адмиралом меня пугать нечего! Адмирал – он в море адмирал, а мне он не адмирал…

Он долго ехал в душном автобусе до станции, потом час курил в тамбуре электрички, потом троллейбусом доехал до дома, открыл дверь, прошел в спальню и, не раздеваясь, рухнул на постель. Нина не вышла к нему, она гремела на кухне кастрюлями, и Корюшкину вдруг страшно захотелось пойти к жене, рассказать ей про все, посоветоваться… Но он понимал, что это невозможно, и оттого еще больше ощущал себя несчастным и бесконечно одиноким человеком.