Модистка из Красноярска - Павел Нилин

- А теперь уж, как белых разобьем, я остальные вставлю, - продолжает Захарычев. - Тоже обязательно золотые. Такая у меня мечта...

- Не богатая мечта, - замечает Икринцев и прячет в жиденьких усах усмешку. - Ну что ж, каждый сам в свою силу мечтает. - И, подкручивая фитиль у лампы, смотрит, щуря выцветшие глаза, на племянника. - Ты бы, лобанчик, сходил на деревню, поспрошал керосинчику. Может, у кого найдется. У наших хозяев, вон видишь, я испытывал - нету.

Лампа, на удивление, все еще горела, но все хуже и хуже.

Ванюшка Ляйтишев оделся и вышел на улицу.

Захарычев, скрыв обиду, снова заговорил о преимуществах золотых зубов над костяными, настоящими. Но его никто не слушал. Да и он, видимо, понял, что тема эта не ахти какая важная. И замолчал.

Вскоре лампа потухла.

Впотьмах люди опять сидели угрюмые, разобщенные. Семка Галкин снова залез на печку и, повозившись недолго, кажется, задремал.

Старик Захарычев в углу стал тихо читать молитву, готовясь ко сну.

Остальные продолжали сидеть за столом, хотя чай давно был допит. Сидели и молчали.

Авдей Петрович вспомнил:

- У меня, ребята, есть книга хорошая. Братья Гримм. Сказка. Я ее постоянно с собой ношу. Вот бы почитали сейчас!

Авдей Петрович вынул книжку из сумки. Она была аккуратно завернута в клеенку. Он развернул ее. Но читать было невозможно - темно.

Авдей Петрович вздохнул. И за ним вздохнули все. И Семка Галкин вздохнул на печке. И старик Захарычев. Хотя каждый вздохнул, может быть, по своему поводу.

В это время дверь, неплотно закрытая, отворилась, и в темноту опасливо вошла девушка, укутанная в шаль.

- Здравствуйте, солдатики, - сказала девушка голосом нежным и доверчивым.

Из темноты, однако, никто не отозвался.

- Не "солдатики", - наконец медленно проговорил Семка Галкин с печки, а "товарищи военные". Надо знать...

- Ну, военные, - поправилась девушка и уселась на табуретку, которая была ближе к двери. - Я к вам зашла на минутку. Может, вы мне чего присоветуете?

Человек пять сразу окружили девушку, разглядывали ее. Но она сидела не шевелясь и не раскутываясь, робкая, должно быть очень молодая.

- Я к брату сюда приехала, - несмело рассказывала она. - А брата нету. Он, говорят, к партизанам ушел. А я сама из города Красноярска приехала. Я там модисткой работаю. Ну куда мне теперь деваться?

Девушка склонила голову, пошевелила шаль. Похоже, утерла или смахнула слезу.

Суровые сердца дрогнули.

Семка Галкин поспешно слез с печки.

Старик Захарычев предложил девушке:

- Да ты раздевайся, чего же... Можешь пока остаться у нас. Погреешься. Покушаешь вот, чего у нас тут есть, - показал он на стол.

- Боюсь я, товарищи военные, - жалобно сказала девушка.

- Кого же ты боишься?

- Вас боюсь, товарищи военные. Вдруг вы меня обескуражите...

- Ну уж, обескуражим! - возмутился старик Захарычев. - Что мы, звери какие-нибудь, что ли?

И Авдей Петрович вмешался в разговор:

- Ты, девушка, не опасайся. Мы ведь не японцы какие и не кто-нибудь. Мы есть красные бойцы, партизаны. Разве мы можем себе такую глупость позволить?

- Вы-то, видать, старичок, - ответила девушка тоненьким голоском. Вас-то я нисколечко не боюсь. А вот эти, которые помоложе...

Авдей Петрович заметно обиделся, отошел к окну, замолчал.

Другие продолжали уговаривать девушку снять шаль, попить еще теплого чайку. Это с мороза хорошо - отогреть душу.

Но девушка была непреклонна.

Тогда Семка Галкин сказал:

- За всех я, конечно, не могу говорить и тем более ручаться. Но за себя я отвечаю. Залезай вон на печку, там тепло, уютно. Я даю тебе честное политическое слово, что я тебя не обижу. Я сознательный...

И горло его сжал спазм, голос задрожал.

Но девица только хихикнула.

Семка Галкин, однако, не обиделся и не отошел от нее. Дрожа всем телом, он стал шептать ей что-то на ухо.

Девушка доверчиво наклонила к нему голову. Потом вдруг слегка отвернула шаль и сказала довольно громко:

- Если б вы меня полюбили, тогда другой разговор...

- А я тебя полюблю, - жарким шепотом пообещал Семка. - Я даю тебе слово...

- Все равно, - вздохнула девушка. - Военным никак нельзя верить. Сегодня вы здесь, а завтра опять же в другом месте. И, во-первых, я не допускаю, что вы можете меня полюбить с первого взгляда...

Семка снова стал шептать ей в ухо что-то такое, чего не могли расслышать даже те, кто ближе всех стоял к ним. И опять сказал вслух:

- Я даю тебе слово. Я же сам из Иркутска. Я ничего не скрываю...

Но и после этих горячих заверений девушка не сдвинулась с места и еще плотнее укуталась в шаль.

В избе стало тихо, как-то особенно тихо.

И в тишине, как выстрел, прозвучал плевок Авдея Петровича.

- Где ж он, песий сын? - сказал Авдей Петрович про племянника и снова плюнул. - Глядите, как облепили девицу! Глядеть даже некрасиво. Срам...

И отвернулся к окну.

Девушка по-прежнему сидела на табуретке.

Семка Галкин опять зашептал ей что-то на ухо.

Авдей Петрович надел полушубок, стал подпоясываться.

- Пойду поищу его, поросенка. Где он может быть?

И только Авдей Петрович взялся за дверную скобу, как девушка вынула из-за пазухи бутыль с керосином и протянула ему.

- Вот вам, дядечка.

Потом она сбросила с себя шаль, распахнула полушубок. И все увидели Ванюшку Ляйтишева.

- Ах ты, подлая душа! - огорчился Авдей Петрович. - Даже родного дядю не пожалел, охальник! Говорит: "Вы, старичок, я вас не опасаюсь". Вроде, получается, я совсем уж не опасный и никуда не гожусь?..

И не мог сдержаться, захохотал, когда захохотали все.

Семка Галкин, сконфуженный, растерянный, полез на печку.

- А чего он говорил тебе на ухо? - спросил Ванюшку старик Захарычев, кивнув на Семку.

- Это секрет, - сказал Ванюшка. - Я чужих секретов не выдаю.

Отдышавшись на печке, Семка тоже засмеялся, как бы желая оправдаться.

- Мне сперва подумалось: может, действительно это модистка? Ну и что ж особенного?

- А уверял, что никогда не полюбишь меня, - напомнил Ванюшка. - А ведь без малого почти что полюбил...

Авдей Петрович опять зажег лампу.

В избе стало светло, просторно и весело. Общий смех взбодрил людей, освежил.

- Прямо как спектакль устроил, - похвалил Ванюшку сердитый Енотов. - Не хуже, как я в Благовещенске видел, в городском саду, еще при царе. Тоже там один все переодевался.

А Ванюшка уже при свете лампы прошелся по избе, подражая девичьей легкой походке, и пропел девичьим голосом:

Эх, подружка моя,

Что же ты наделала!

Я любила, ты отбила,

Я бы так не сделала.

При этом он помахивал над головой воображаемым платочком, смешно сгибал колени и обиженно вытягивал губы.

Все снова смеялись. И дядя смеялся.

А когда немного улеглось веселье, старик Захарычев, глядя на Ванюшку, сказал Авдею Петровичу:

- Артист.

- А что вы думаете? - не скрывая гордости, ответил Авдей Петрович. Свободно может быть артистом. Ведь не все же артисты от бога приехали, некоторые и пешком пришли...

- Это совершенно верно, - подтвердил старик Захарычев. - Очень просто может даже знаменитым артистом стать. Если его учить по-настоящему. А почему же? Будет артистом, как, допустим, этот самый...

- Как Шаляпин, что ли? - спросил Енотов.

- Нет, зачем! Я другого хотел сказать. Этот... Ну, его еще на коробках папиросных рисовали... Ну, как же его?..

Но фамилию этого артиста так и не смогли вспомнить.

За окном послышались частые выстрелы.

Авдей Петрович и Ванюшка первыми вышли на улицу. За ними поднялись и остальные.

Это небольшой белогвардейский отряд, заблудившийся, как выяснилось потом, сбил наше сторожевое охранение и вошел в деревню.

Бой продолжался часа два и затих так же внезапно, как начался. Белогвардейцев удалось окружить, хотя они и оказали сопротивление.

Пленных заперли в поповском сарае около церкви, выставили охрану. И партизаны снова разбрелись по избам.

- А где же лобанчик? - встревожился Авдей Петрович, вернувшись в избу. - Никто не видел моего племянника Ванюшку?

Ванюшка лежал на снегу в овраге и корчился в муках, раненный в живот.

- Как же это тебя угораздило? - наклонился над ним Авдей Петрович. Все почти целы, а ты...

- Вот так, дядечка, получилось, - виноватым голосом ответил Ванюшка, преодолевая нестерпимую боль.

Его подняли, принесли в избу.

Местный фельдшер, сухопарый человек в латунных очках, осмотрел рану, сказал, что в его практике это исключительный случай, но все-таки сделал перевязку и пожалел, что Дудари опять захватили белогвардейцы. А там, в Дударях, живет старинный фельдшер Зуев Егор Егорыч, который может делать даже хирургические операции. Но сейчас в Дудари не добраться - и далеко и страшно. И еще с вечера был слышен взрыв - это, говорят, белые взорвали мост под Дударями. По льду же теперь, пожалуй, не пройти. Лед не крепкий. Март месяц на исходе. Последние морозы. Скоро весна.