Путь к себе. Отчим. - Борис Изюмский

Гриша, спрятав под матрац брюки, чтобы сохранилась складка, повесив на плечики рубашку в шкаф, присел в трусах и майке на свою койку. Крепкое, мускулистое тело его темно от загара, а белые волоски на руках, ногах походят на выступившую соль.

Каким малоразговорчивым и замкнутым ни был Поздняев, а Егор все же выведал у него, что отец Гриши — токарь-фрезеровщик — долго сомневался: следует ли отпускать сына в большой город с его соблазнами. Наконец поддался уговорам, но обещал вскоре приехать и «если что не так — забрать». И мать, работавшая в сберкассе, всячески противилась отъезду сына в «чужой город», даже плакала. Но он им уже написал, что все в порядке, пусть не беспокоятся.

Сейчас Гриша спросил:

— Вы заметили, у нашего Петра Фирсовича любимое выражение: «в таком сочетании»?

Егор расхохотался:

— Не заметил! А вот запомнил, он сказал: «Посеешь шуруп — новый не вырастет». Он говорит — как на качелях катается…

Да, Петр Фирсович любил, чтобы голос его то взлетал, то падал до шепота. В таких случаях мастер вытягивал жилистую шею и, распахнув пиджак, поигрывая подтяжками, спрашивал доверительно: «То — что? То — кто?» И, сев за стол, накручивал на палец прядь волос.

— Литераторша здорово говорила, я заслушался, — продолжал Гриша. — Да чертов Хлыев мешал, будто на гвозде сидел. И все резинку жевал! Учительница даже спросила: «Дожевали?»

— Этот ангел нам еще даст прикурить… — нахмурился Антон.

…Котька Хлыев за свои шестнадцать лет прожил бурную, незадачливую жизнь. Он дважды убегал из дома от побоев отца-алкоголика, прятался то на голубятне, то в сараях. В поисках лучшей доли ездил зайцем за тридевять земель к дядьке — испытателю вертолетов, — да не застал его в живых — разбился дядька.

Котька возвратился в большой город, неподалеку от своего рабочего поселка, где продолжал буйствовать отец. В городе Котьку вовлекли в компанию подростки Шура, Скважина, Пифа — искатели легкой наживы. Вместе с ними Хлыев ограбил школьный кабинет физики, но был пойман и препровожден в колонию для несовершеннолетних преступников. Вскоре, по амнистии, его освободили. Молодая женщина, лейтенант милиции Ирина Федоровна, после университета посланная комсомолом на работу в милицию, участливо отнеслась к Хлыеву, настояла, чтобы он подал документы в ПТУ. Но председатель приемной комиссии строительного училища, пробежав глазами Котькины бумаги, сухо сказал: «Принять не сможем».

И вот здесь-то Хлыевым овладела ярость. Он на глазах у комиссии остервенело разорвал в мелкие клочья свои документы, в том числе и свидетельства о рождении, об окончании восьми классов.

— Значит, заразный я! — кричал Хлыев. — Тухляк никому не нужный! На помойку меня! Да пошли вы… — Котька грязно выругался, окончательно убедив председателя комиссии, что в училище ему не место.

И опять Хлыев попал в милицию, к счастью — к той же Ирине Федоровне.

Она, как могла, успокаивала Котьку, когда он, всхлипывая, бился головой о стол и вскрикивал: «Все ненавидят!» Устроила его в общежитие, а сама добыла копии уничтоженных документов и договорилась с Иваном Родионовичем о приеме парня в его училище, к монтажникам — там ведь «ухари» нужны. Коробов энтузиазма не выразил: «Ухари? Я бы не сказал… Ну, рискнем».

…— Даст прикурить, — повторил Антон, — скажи мне, кто ты, и я скажу, каково твоему мастеру.

Дробот достал из тумбочки общие тетради, стал надписывать фломастером — по какому предмету какая.

Преподавательница литературы Зоя Михайловна с первого же урока начала учить их, как следует вести конспект. Сейчас надо было пойти в читальный зал, переписать кое-что набело.

Между прочим, когда Антон брал сегодня учебники в библиотеке, то увидел там девушку из группы полиграфистов — она себя назвала библиотекарше Дашковой. Видно, скромная, но пальца в рот не клади. Черт дернул его пошутить:

— Не длинноват ли хвостик?

Собственно, эти золотистого отлива волосы почти до плеч ему нравились, сдуру ляпнул.

— Тебе больше по душе начес?

Взгляд густо-синих глаз девушки открыт, бесхитростен, но и бесстрашен.

Антон сразу стушевался. Девчонка со средним образованием, да еще старше его, на целый год, разве он ей компания? Кому интересно получать щелчки в нос. Лучше глядеть на эту смелую тихоню издали. Хотя почему бы не пойти в кино, не погулять в парке?.. Э-э-э, чего захотел! Вот бы мама удивилась, узнав о его мыслях.

Дома он считался женоненавистником. У них никогда не бывали девчонки, в школе Антон предпочитал дружить с ребятами.

Мать у Антона химик-лаборант, отец — прапорщик.

Он любил своих родителей, гордился тем, как отец и мать ладно живут.

Познакомились они в самолете. Отцу, тогда сержанту, надо было лететь на Дальний Восток, а он встал в Харькове, потому что там выходила мама — она училась в техникуме.

И потом отец все прилетал и прилетал к ней. И доприлетался. После того как мама закончила техникум, старшин сержант Дробот увез ее на Крайний Север. Там и родился Антон. Мама говорила: «В тундре. Гляди, у тебя, как у отца, лицо скуластое, а глаза глубоко сидят. Это они от мороза прятались». Шутка, конечно, но глаза можно было бы иметь и побольше, покрасивее, а то как из пещеры выглядывают.

Антон не помнит, чтобы родители его ссорились, обижали друг друга. Еще учась в шестом классе он случайно услышал, как отец опросил у матери:

— Ты что ценишь в мужчине больше — силу или нежность?

— Сильную нежность, — ответила мама.

А недавно, ну, полгода назад, мама сказала Антону:

— Никогда, сынок, не разменивай большое чувство к девушке на мелкую монету…

Он отбрыкнулся:

— Меня девчочки ни капли не интересуют! — И вдруг добавил: — Конечно, если бы нашлась такая, как ты…

…А Егор думал о своем. Он послал вчера письмо матери. Скорее бы ответила — тогда на воскресенье съездит домой. Правда, не улыбалось встречаться с отцом, да куда денешься. Где-то он читал: «Дети, будьте осторожны в выборе родителей». Сам выбрал.

Правду сказать, нежных чувств к отцу он не питал, предполагал, что и отец не очень-то к нему расположен. Обратная связь получается. Но привет все же Егор ему передал.

Сегодня во время перемены мастер посоветовал избрать старостой группы Антона. Все проголосовали «за», только Хлыев, дурашливо напялив на белесые космы фуражку «под леопарда», паясничал:

— Жить не могу без начальничков!

И шепотом:

— Обмыть, кореши, это дело надо.

Вот падший ангел… Котику тоже устроили в общежитие, но комендант Анна Тихоновна, женщина нрава крутого, решительного, обнаружив у Хлыева поллитровку, предупредила:

— Еще замечу — отчислю.

Катька огрызнулся:

— Законом не предусмотрено.

Иван Родионович Коробов директорствовал без малого двадцать лет. Сначала в ФЗУ, потом здесь, в училище. Пришел он к этому своему любимому делу не сразу и не просто. С юности мечтал стать воспитателем мальчишек, но жизнь распорядилась по-своему.

Окончив, еще до войны, ФЗУ, Коробов работал электромонтажником на заводе. В первую военную зиму, в промерзшем цехе оружейного завода, одетый в бушлат с голубыми петлицами, собирал он посиневшими пальцами электросхему, скручивал алюминиевые хвостики проводов.

На всю жизнь запомнил Коробов своего мастера Афанасия Тарасовича, который однажды после смены вручил ему личный инструмент:

— Бери, Ваня, верю в твои молодые руки.

Позже Иван и сам стал учить ремесленников. Чертенок Владик Жуков, с «арбузным хвостиком» на макушке, решил устроить ему проверку: подсунул хитрую электросхему с подвохом (сделал в ней надрез на медной жилке, скрытой от глаз). Коробов посрамил «экзаменатора», а уходя в военное училище, передал Владику свой инструмент.

Потом, отвоевав, окончил техникум, вернулся на завод. Но все это было еще не то, чего просила душа. Иван Родионович поступил в пединститут на факультет трудового воспитания, и наконец-то очутился на своей орбите, где нужны были и техническая подготовка и педагогическое призвание.

…Сейчас Коробов задумчиво перелистывал календарь на рабочем столе. Иван Родионович только что был в мастерских, там заменяли устаревшее оборудование. Заглянул на строительную площадку, где медленнее, чем планировалось, поднимался корпус жилого дома для мастеров и преподавателей училища. И на другую площадку, где вырисовывались контуры бассейна «Дельфин».

Ко всем радостям, приходилось быть еще и прорабом — так сказать, на общественных началах. Вообще, изрядно устаешь от этих «должен», что со всех сторон окружают тебя, наваливаются, отвлекают от главного. Иногда иссякаешь до самого донышка. И шипов на твою долю достается много больше, чем роз.

Собери он воедино все устные выговоры и предупреждения, внушения и порицания, получится довольно увесистый том.