Джон Китс, Стихи и проза - Н Дьяконова

Этапы такого открытия прослеживаются в сонете "Равнины наши застилала мгла..." ("After Dark Vapours...", январь 1817), где сложный путь поэтических ассоциаций воспроизводит постепенное приближение к тайнам жизни, смерти и искусства. Посредниками между знанием и неведением оказываются поэты: открытие поэзии Возрождения (тоже, как мы видели, опосредованное) ведет к открытию поэзии древности; современник Шекспира Чапмен подарил Китсу Гомера; бесчисленные античные аллюзии в пьесах Шекспира, а также драматургов его плеяды (Марло, Лили, Бомонта, Флетчера, Дрейтона, Бена Джонсона) показали ему путь к мифологии и литературе древней Греции.

Самым полным воплощением новых исканий Китса стала поэма "Эндимион" (1817). Воплотила она и внутреннюю борьбу поэта между его пониманием своего писательского долга, побуждающего его изображать реальную жизнь со всеми ее тяготами и несправедливостями и тем самым служить людям, и стремлением к прекрасному искусству, противостоящему этой жизни. Исходя из общего для всех романтиков трагического восприятия непримиримого разлада между идеалом и реальностью, Китс пытался преодолеть его - создать искусство, которое бы увековечило красоту, вытравленную из современной действительности. С одной стороны, он считает необходимым изображать "борьбу и муки человеческих сердец" ("the agony and strife of human hearts" - "Сон и поэзия"), с другой стороны, болезненно ощущает губительный для искусства антиэстетический характер "скучной жизни, лишенной вдохновения и бредущей черепашьим шагом" ("this dull, uninspired snailpaced life" - "Эндимион", IV, 25).

Как отчетливо говорит символика поэмы, влюбленный в богиню Луну пастух Эндимион - это поэт, страстно ищущий прекрасное. Но он неудачлив в своих поисках, пока далек от "несчастий, сердечных мук, терзаний, болезней и угнетения". {Письмо Джону Гамильтону Рейнолдсу 3 мая 1818 г., с. 229.}. Познав их, проявив жалость и деятельную доброту, отрешившись от эгоистической поглощенности собственными чувствами, он нашел свой идеал и нашел его на земле, в несчастной земной женщине. В ней обретает он свою богиню, и сам приобщен к бессмертным.

Преломленный через поэзию Ренессанса греческий миф {См.: Evert W. H. Aesthetic and Myth in the Poetry of Keats. Princeton Univ. Press, 1965, p. 90, 132-133, 146-147. 155; Tate P. W. From Innocence to Experience: Keats's Myth of the Poet. - Salzburg Studies in English Literature, 1974.} помогает Китсу выразить искания поэта нового времени и решить вопрос, волновавший его на всем протяжении его краткого творческого пути - вопрос об отношении поэзии к действительности.

Счастливый исход поисков Эндимиона был, однако, невозможен для Китса. Его героя окружала гармонически прекрасная атмосфера мифа и сказки, вечнозеленые и благоухающие рощи; ему же приходилось наблюдать родную страну, стремительно меняющуюся под натиском индустриализации. Уродливости и пошлости действительности поэт противопоставляет искусство, впитывающее в себя все то, чем она могла бы и должна была стать и не стала.

Эти эстетические концепции сложились у Китса под влиянием Хэзлитта. Ученик и почитатель блестящего поэта и мыслителя Кольриджа, одного из зачинателей романтизма в Англии, он воспринял основные принципы эстетики своего учителя, испытавшей в свою очередь сильное воздействие немецкой идеалистической философии и теории искусства. Особенное значение для Кольриджа имели идеи Шеллинга. Определяя отношение искусства к природе, немецкий философ пишет: "Если бы действительное на деле было противоположно истине и красоте, художнику незачем было бы его идеализировать и возносить на высшую ступень: для создания чего-либо подлинного и прекрасного ему надлежало бы все это искоренить, изничтожить. Но как что-либо могло бы быть действительным, не будучи истинным, и чем была бы красота, не будь она полноценным, лишенным каких-либо изъянов бытием?" {Шеллинг Ф. В. Об отношении изобразительных искусств к природе. - В кн.: Литературная теория немецкого романтизма. Л., 1934, с. 299.}

Отождествляя вслед за шеллингианцами Кольриджем и Хэзлиттом красоту в искусстве с изображением прекрасного объекта, Китс пришел к выводу, что современность не может быть источником высокой поэзии для того, кто неспособен раскрыть "идею Красоты, заключенной во всех явлениях" ("the idea of Beauty in all things"). {Письмо Джорджу и Джорджиане Китсам 14-31 октября 1818 г., с. 250.} По мысли поэта, красота скрыта во всем, составляет истинную суть вещей. "Я могу уверовать в истинность того или иного явления, только если ясно вижу, что оно прекрасно". {Им же 16 декабря 1818 - 4 января 1819 г., с. 254.} Характерно, что в каталоге прекрасных явлений, перечисленных в известном вступлении к "Эндимиону", среди источников "радости навеки" на равных правах фигурируют стихийные силы природы и "чудесные рассказы", исполненные благоговения перед нею.

Поиски прекрасного для Китса были единственным путем к подлинному знанию. С характерным для романтиков восприятием действительности не только в том виде, в каком она представляется при непосредственном наблюдении, но и в свете искусства прошлых времен он обращается к "старым поэтам", прежде всего к поэтам Возрождения, чтобы они служили ему образцом, эталоном, мерилом совершенства. Одним из таких образцов послужил Китсу Боккаччо.

Китс испытал влияние не только любимых Хентом поэтов Италии, но и "итальянской" поэмы своего первого учителя - "Повести о Римини" ("The Story of Rimini", 1816), написанной на сюжет V песни Дантова "Ада". Однако к середине 1818 г., преодолев влияние Хента, Китс стал работать над собственной "итальянской" поэмой "Изабелла, или Горшок с базиликом", все время внутренне с ним споря, избегая характерных для старшего поэта нагромождений поэтических красот. Китс явно хочет приблизиться к простоте Боккаччо, к его бесхитростному рассказу о загубленной любви, о злых братьях, убивших возлюбленного сестры.

В отличие от Боккаччо Китс со свойственным ему отвращением к буржуа приписывает своим персонажам корыстолюбивые мотивы: они уничтожают бедняка Лоренцо в надежде на богатого и знатного зятя. Зато он близко следует своему источнику, повествуя о любви Изабеллы, которая была сильнее смерти и кончилась лишь с ее собственной жизнью. {Подробный анализ поэмы см.: Leoff E. A Study of John Keats's Isabella. - Salzburg Studies in English Literature, 1972, p. 24-214.}

Китс не раз говорил о любви как о великой силе, преображающей людей, позволяющей им выйти за пределы своего ограниченного эгоистического внутреннего мира и раскрывающей неведомые для них самих духовные возможности. Только такую любовь Китс считает достойной человека. Ему кажется, что, изображая ее, он приближается к поэзии Возрождения, воспевавшей безмерность и неудержимость чувств. Китс не замечает, как далеко отступает он от Боккаччо, заменяя его краткий рассказ подробным описанием всех стадий развития любви, особенно подчеркивая томление, ожидание, напряжение чувства, боль потери, верность не только до гроба, но и за гробом.

Любовь в его изображении торжествует над смертью не только потому, что она сильнее, но и потому, что одержала победу над всей оставшейся за пределами любви жизнью. Эта жизнь оказалась просто зачеркнутой, несуществующей. В изображении Боккаччо и других писателей Возрождения любовь становится частью борьбы за самоутверждение личности, у романтика Китса беспредельность чувства возвышает героев над внешним миром и царящим в нем угнетением. Они живы одной любовью, которая вытесняет все остальные проявления "я", стирает их индивидуальность, сводит характеры к чистой абстракции страсти, выключает их из реальной действительности.

Полемизируя с поверхностной эстетизацией явлений у Хента и следуя более глубокой трактовке поэзии Возрождения у Хэзлитта, видевшего в ней воплощение такой силы и совершенства чувств, которые необходимы для рождения подлинной красоты, Китс смело вводит в рассказ (и в то же время и в английскую литературу) новый тип деталей - деталей антипоэтических и даже безобразных. Как и Хэзлитт, он верит, что "совершенство всякого искусства заключается в силе его воздействия, способной изгнать все несообразности, связав их тесным родством с Истиной и Красотой". {Письмо Джорджу и Томасу Китсам 21 декабря 1817 г., с. 211.}

Как и Хэзлитта, так называемый аморализм Боккаччо пленял Китса смелостью, внутренней чистотой, свободой от условностей и лицемерия. Именно эти черты он передал в своей версии старинной новеллы, показывая новые пути творческого восприятия поэзии прошлого. Произведение мастера Возрождения, вновь воссозданное романтическим поэтом, предстает перед нами, обогащенное трагическим опытом иной социальной эпохи.

* * *

Несмотря на многие удачи, на строфы, исполненные поэзии, Китс был почти так же недоволен "Изабеллой", как и "Эндимионом". Она казалась ему сентиментальной и субъективной, не возвышающейся до искусства, которое несет людям знание и свет. {Письмо Джорджу и Джорджиане Китсам 17-27 сентября 1819 г.} Он понимал, как важно для него обуздать собственный талант, подвергнуть его строгой дисциплине. В течение нескольких месяцев он писал сравнительно мало, преимущественно лирические стихотворения, но почти все они блистали новизной и свежестью, которые сохранили и для взыскательных, иронических читателей XX в. Китс непрерывно экспериментирует, попеременно обращаясь к сонету и оде, к лирической песенке и балладе, к детским стишкам и философским размышлениям. Столь же разнообразна и тематика, его стихов: от торжественных посвящений великим поэтам, до веселых шуток и пародий.