Университетская роща - Тамара Каленова

— Дурак — божий человек, — лениво возразил Акинфий, всем своим видом показывая, что не намерен глубже влезать в рассуждения.

— Что значит божий? — вскинул бородку Крылов. — Так, брат, все оправдать можно! А где же твоя совесть? Где разум? Разве правильно свои способности, силы духовные в землю зарывать? Непростительно это и… земле противно. Не для того она ростки вверх гонит, чтобы их обратно… головами…

— А по мне, так дураком лучше жить, — решил поддразнить его парнишка. — Маманя моя, когда помирала, наказывала. Не будь, гыт, Акинфий, горьким — расплюют, и сладким — проглонут. А дураком, гыт, в самый раз.

— Не прав ты, ой не прав! И маманя твоя, царствие ей небесное, тоже ошибалась. Человека нельзя расплевать. Он сам себе строитель. Сам обязан судьбу вершить, — заволновался Крылов, понимая, что Акинфий сейчас вполне искренен.

— Да-да, хорошо говорить, коли ты барин, а не мужик, — с завистью возразил парнишка.

— Что это ты, однако, заладил: барин, барин… Нехорошо, брат. Просил ведь…

— А не барин?

— Ну, что тебе сказать? — замялся Крылов. — Это как понимать.

Не мужик, конечно, не пашу, не сею… И в Заводе не работаю. И — не барин. Ты думаешь, моя жизнь патокой обмазана? Ошибаешься, и мне полыни довелось перепробовать. Учился на медные гроши…

— Как это? — с притворным интересом посмотрел на него Акинфий и гибко, по-кошачьи потянулся всем телом.

— Да так. Не вспомнил бы, да грешно забывать. Что было, то было…

И Крылов — сначала без охоты — начал рассказывать о своем детстве. О печнике Никите Кондратьевиче, отце своем, из крепостных. Как мечтал он всю жизнь на волю откупиться. Откупился. В Пермь с семьей переехал. Думал пожить на воле, жизни порадоваться. Не пришлось. Ослеп и умер. И остались они с матушкой Агриппиной Димитриевной в большой нужде. Сильный зверь — нужда человеческая. Самому страшному учит: унижению. И вот тогда для человека главное — устоять, не пасть на четвереньки…

Вернулся с речки лёля, поддакнул:

— Правильно говоришь, барин, с пониманием. Потому как сам, видать, лямку тянул. Ладно хоть щас из нашей подклети на свет выцарапался. Теперь других тяни. Може, нашего остолопа к делу пристроишь, а?

Он хотел было узнать на этот счет мнение Акинфия, но того и след простыл. Только что лежал тут, хмурился — и на тебе, снова сбежал!

Заметив исчезновение парнишки, Крылов насупился, потерял настроение.

— Пойду поищу глины на обмазку, — сказал старику. — А ты, отец, отдохни. Намаялся небось за день?

— Намаялся, — сознался тот. — Годы-т у меня плешивые. Куды от их деться?

Крылов взял кожаное дорожное ведро и пошел на плеск воды.

Тихая, словно бы замершая в долгом испуге, безымянная речка медленно перекатывала по белому песку коричневые волны. Неглубокая и неширокая.

Полюбовавшись мирной картиной густого тальника, полощущего длинные зеленые пряди в реке, — так бабы, заговорившись, возят бельем по воде, — он пошел вверх по течению, внимательно оглядывая береговые обнажения.

Растревоженные воспоминания, отлетевшие было из-за досады на Акинфия, снова закружились над ним…

В двенадцать лет матушка Агриппина Димитриевна, скопив вдовью копейку, отдала Порфирия в гимназию. Так уж хотелось ей видеть сына образованным, не хуже других! Поначалу, в первых трех классах, дела у гимназиста шли недурно. Он полюбил естествознание и географию. Но сухость и бессмысленность прочих предметов оттолкнула его, а грубые окрики надзирателей «на колени! как стоишь?!» да горячие молитвы сверстников по ночам: «Только бы перенес боженька через субботу!.. Что угодно, только не розги…» — внушили к учебе отвращение.

И он стал убегать в лес. Это была пора какого-то бурного увлечения птицами. Маленькая квартирка — вся в клетках. Порфирий часами мог лежать где-нибудь на краю поля и слушать незамысловатую песенку залетного солиста-зяблика, позабыв обо всем на свете. В результате — неявка на экзамен при переходе в пятый класс — отчисление с оценками «хорошими» и «достаточными» и лишь по латыни «отличными».

Матушка в слезы. На пороге все та же непрошеная гостья-нужда. По-юношески самолюбивый, Порфирий принял безумное решение: в одиночку сплавлять лес по Каме. Как жив остался, одному Господу известно… В канун восемнадцатилетия одумался, поступил учеником в одну из пермских аптек. Прошел все должности — сторожа, ассистента, лаборанта, рецептариуса. Заинтересовался химией.

В аптеку часто приходил один пермский любитель ботаники, у которого имелась небольшая коллекция растений. Он показал ее молодому рецептариусу и, сам того не ведая, заронил в его душе новую страсть. Порфирий на время позабыл о птицах и жадно занялся коллекционированием. Через небольшое время он обогнал своего наставника и создал гербарий в четыреста растений. В то время эта цифра кружила ему голову. Еще бы! Автор знаменитых книг «О причинах растений», отец ботаники, великий Теофраст описал всего пятьсот видов!..

Раздобыв «Флору Московской губернии» Кауфмана, Крылов лихорадочно принялся устанавливать названия собранных им растений. И скоро понял, что Теофрастовы достижения не так-то легко обогнать: одно дело собрать гербарий в четыреста растений, другое — описать четыреста видов! Новые виды, еще никем не описанные, на дороге не валяются, их отыскать надо — и научно защитить.

Это препятствие в виде малой подготовленности удручило, но не остановило упрямого аптекарского ученика. Спустя три года он поехал в Казань и выдержал экзамен на помощника провизора. Затем поступил на двухгодичные курсы провизоров при Императорском Казанском университете. Получил диплом с отличием и остался при университете на сверхштатной должности лаборанта по кафедре аналитической химии. Затем перебрался в Ботанический сад ученым садовником.

Счастливое, невозвратное время. Вдвойне счастливое оттого, что согрето ровным и сильным чувством мужской дружбы. Именно в эти годы судьба одарила Крылова знакомством с Николаем Мартьяновым и Сергеем Коржинским. Ни разница в возрасте: Мартьянову под сорок, Крылову тридцать, а Коржинскому двадцать лет; ни большая несхожесть жизненного опыта: в отличие от Коржинского, сразу ставшего студентом Казанского университета и обратившего на себя внимание профессуры благодаря своим блестящим способностям, Крылов и Мартьянов бились с самого низу, шли против течения, полагаясь только на свои силы и работоспособность, достигая знаний потом и кровью, — ничто не помешало им объединиться в страстном увлечении ботаникой. Может быть, благодаря именно этой дружбе, Крылов стал тем, кем был в настоящее время: доцент, ботаник, приглашенный на службу в первый Сибирский университет…

…Глина попалась отменная. Целый уступ, усеянный ноздрями выемок: видать, и местные жители брали ее отсюда бить печи. Довольный находкой, с полным ведерком, Крылов вернулся в лагерь.

Дозорные исправно несли службу. Акинфий обосновался на телеге. Лёля, ссутулившись, мирно подремывал у прозрачного костерка.

Первым делом Крылов решил сплести новую корзину, а уж потом залатать старые. Он любил это занятие. Руки в работе — и подумать можно, и повспоминать. А заодно и передохнуть от нелегкой дороги, от текущих забот.

Он разложил на траве длинные ивовые прутья, крест-накрест, восемь штук. Связал в середке, чтоб не распались. Вот так. Теперь надо выбрать пруток пожиже, погибчее — и вперед, косоплетка…

— Тю! Глянь-кось! — раздалось вдруг откуда-то сзади.

Крылов не спешил оборачиваться. Он сразу догадался, что к подводам тайком подобрались ребятишки — только у них может быть такой звонкий шепоток.

Шорох, сопение, возня.

Пора дать о себе знать, дескать, я здесь, я вижу и слышу. А то как бы нежданные гости не натворили чего…

Он отложил в сторону готовую узкогорлую корзинку и встал.

— Ну, все высмотрели? Что нашли интересного? — спросил, стараясь, чтобы голос не звучал сердито. Деревенские дети пугливы, как воробьи, от любого неосторожного движения вспархивают.

И все-таки слова его произвели впечатление грома, раздавшегося в безоблачном небе. Ребятишки сначала замерли, а потом стреканули врассыпную — только босые пятки замелькали. Лишь девчушка лет трех-четырех не поспела за ватагой. Упала на четвереньки — и в рев.

Крылов поднял ее на руки.

— Ну, ну… Ведь и не ушиблась даже. Ах они, проказники, бросили маленькую девочку! Убежали. Ну, так мы им зададим феферу… Пусть только вернутся.

Мягкий низкий голос успокаивающе подействовал на малышку. Она затихла. Замурзанное личико ее просохло и даже как будто высветилось. Девочка доверчиво прильнула к широкому плечу бородатого дяденьки, совсем не страшного и не злого. Тронула ручонками крепкую загорелую шею. Пальчики были слабые, холодные, липкие…