Я всегда был одинок. Автобиографическая повесть - Евгений Пастушенко

– Как упакую вещи, вот тогда и подадите.

И мы начали собираться в дальнюю поездку, неизвестно куда. Я окончил второй класс, перешёл в третий и уже нагулялся после окончания школы. Стоял июнь месяц, короче говоря, после вызова отца в столицу прошло пять дней. Подали вагон, где мы должны, чтобы доехать до места, прожить месяц.

Я многого не знал из того, как жили мать с отцом. В своё время я был сильно напуган, его дикими выходками и мне ночами виделись такие сны, от которых порой я был не в своём уме. Но это ожидало потом, а в тот момент, когда мы уже под вечер погрузились, мать как-то неловко мне сказала:

– Сынок, у тебя сегодня найдётся сестрёнка. Хочешь сестрёнку?

– Какая сестрёнка? – спросил я, не понимая.

– Обыкновенная, сестрёнка и всё, – ответила она, а сама заплакала.

И правда, поздно вечером, перед самым отъездом, к нам подвезла детскую коляску чужая женщина, и тут же быстро ушла. В коляске лежал ребенок месяцев пяти. Её подали в вагон служители станции.

Мать приняла коляску с младенцем и все вещи, принадлежащие ему, положила на кровать, и в это время подъехал маневровый паровоз, подцепил наш вагон к составу. Так мы поехали семьёй в четыре человека. Её звали Галя. Когда коляску подвезли к вагону, отца рядом с нами не было. А когда вагон подцепили к составу, отец объявился тут как тут и быстро залез в вагон, при этом ничего не сказав, матери, сел, как ни в чём не бывало за стол, находившийся напротив двери, и налил себе водки. Мы стали ужинать. Затем мать разобрала постель и уложила меня спать, а сама стала укладывать Галю.

Отец тоже лёг. К стуку колёс я уже привык, поэтому на то, что мы едем, не обращал внимания. В вагоне было тепло, так как стояло лето, и я быстро уснул.

В середине месяца, а это было уже далеко за Москвой, на одной из станций отец сошёл и принёс чайник кипятка. Мать поставила его на стол, а сама стала заниматься «дочкой», как в это время состав стали спускать с горки, а отец ехал на тормозе, наблюдая, как катились с горки вагоны. Спуск с горки одного из них почему-то вовремя не задержали, и он покатился вниз на стоящие вагоны на этом же пути.

Отец соскочил с тормоза, и стал подкладывать камешки, чтобы смягчить сильный удар. Но разве камешки могли удержать вагон, который столкнулся с остальными вагонами. Мать в это время за чем-то нагнулась под стол поднять что-то, а в это время удар сотряс стены обшивки и чайник с кипятком полетел на неё и обварил ей всю спину.

Когда аварию устранили, отец вызвал врача. Он смазал матери спину, дал указание и ушёл, а мы остались с больной матерью одни. Пришлось мне нянчить Галю, потому что отец так приказал, а что оставалось мне делать, как подчиниться ему.

В общем, как бы там ни было, до Яблоновой мы доехали благополучно. Для нас уже была готова квартира, и мы сразу поселились, а находилась она около железной дороги, рядом со станцией, да и школа стояла тут же. Но она была временной, потому что достраивалась новая школа за горой.

Это я сказал потому, что за станцией метрах в ста начиналась гора, покрытая сосняком и разным кустарником. Чтобы пройти в новую школу, надо было обойти ее.

Так я, человек, рождённый, как и мои родители, в Европе, стали жить в Забайкалье. Но мне, в отличие от них, было всего десять лет, поэтому я довольно быстро привык к сибирским морозам. К жаркой летней погоде, мы оказались более приспособленней. Хотя и жара была сильней, чем в европейской части.

Но тут, в совершенно другой климатической зоне, меня по ночам стали мучить кошмары. Хотя и редко, зато очень влияли на нервы. Бывало, вижу сон, как из противоположного от меня угла, где я сплю, полностью от пола до потолка на меня надвигается уголь. И вся комната заполняется и заполняется, уголь, словно лавиной всё движется и движется на меня. Куда мне деваться? Я вскакиваю с постели и отбегаю к выходу из комнаты, но уголь всё надвигается на меня и мне приходится уходить в другую комнату, но и уголь там достаёт меня. Обычно это происходило тогда, когда не было дома отца, а он обычно работал до двух или трёх часов ночи, я лечу как сумасшедший к матери в постель.

– Сынок, что с тобой? – тревожно спрашивала она.

А я ничего не могу ей ответить, я весь, дрожа, забиваюсь к ней под одеяло, прижимаюсь к её тёплому боку, при этом, не говоря ни слова. Тут я не помню, как засыпаю, но просыпаюсь опять в своей постели. Мать меня переносила в мою постель, когда я спал.

Один раз днём я был дома один, и точно так же спал, и вот уголь опять напирал на меня. Я выскочил в другую комнату, но и она стала заполняться, тогда я выскочил в коридор, а дело было зимой, и не помню, как очутился на дворе. Мне страшно зайти в дом, так как боюсь, что уголь там поджидает меня и хочет напасть. Но ведь холодно, а я раздетый, чуть не замёрз, хорошо, что вскоре пришла мать.

– Ты что здесь делаешь? – спросила недоумённо она.

– Там, – показывая пальцем в направлении комнаты, но что именно, я не сказал, а мать открыла дверь и сказала:

– Смотри, ничего там нет, тебе показалось.

Я посмотрел в комнату, правда, там нет ничего, и я зашёл, осмотрел все комнаты. А сам думаю, а что если на меня опять нападёт уголь.

– Ну, убедился, ничего нету, а ты боялся. И что же ты увидел страшного? – участливо спросила она.

Но я хмуро промолчал и лёг опять в холодную постель. Но вовсе не спать, а просто полежать, затем встал, оделся и попросил покушать. Мать накормила меня, и я пошёл гулять на улицу. Мать всегда так тепло меня одевала, что я еле ворочался в ста одёжках. Ведь свирепствовали сильные морозы, а мы к ним трудно привыкали.

У соседей, которые жили в нашем же доме, было шестеро детей, и все они родились в Забайкалье, а поэтому сибирские морозы им были нипочём. Они как поругаются между собой, так и гоняются друг за другом, а бывало, даже выскакивали на улицу раздетые, босые и гонялись друг за другом по снегу, не обращая внимания на сильные морозы. Ну и это ещё не всё.

В школу обыкновенно приходили всегда раньше на двадцать—тридцать минут. Вот звонок, и все ученики выбегают на улицу, что перед школой, становятся в один ряд каждый класс и начинается зарядка. Как только кончили зарядку, на крыльцо выходит директор школы и командует:

– Так, а ну-ка Петров, выходи и расскажи, чем ты занимался вчера на уроке?

Петров выходит, краснея перед всей школой, и выговорить ни слова не может.

– Что молчишь? Живо говори, что ты натворил? Почему довёл учителя до слёз? – допытывался настойчиво директор Иван Сергеевич Туманов.

– Честное пионерское, я больше не буду, – ещё сильней краснея, тянул жалобно ученик.

– Ну что, поверим ему в последний раз! – произнёс директор. – Иди, становись в шеренгу. Поверим ему в последний раз? – спрашивает у всех учащихся Иван Сергеевич.

Но школа, вся погружённая в себя, молчит, потому что среди учеников много таких же непослушников.

Собственно, так бывало почти каждый день, обязательно кого-нибудь, да и выставят на крыльце, как у позорного столба, перед всей школой в назидание другим. А уж про меня и говорить нечего, так как два раза в год исключали из школы за отъявленное хулиганство.

Но после уговора с матерью или отцом (что было очень редко), меня принимали обратно только с тем уговором, что я не буду больше баловаться и доводить учителя до слёз. Так я и учился с горем пополам. Весной, когда чуть потеплеет и сойдёт снег, в школу я почти не ходил. Все обойдут вокруг горы и я, кажется, со всеми заодно, а потом взойду на гору, сижу там и балуюсь, а когда ребята идут после уроков, я спускался с горы и присоединялся к ним, как будто я иду тоже из школы. У кого-нибудь перепишу уроки вчерашние и сегодняшние…

Летом обыкновенно весь день я бегал на улице или ездили с ребятами ловить на озера рыбу то в Шилку, то в Соханду. Ведь станция Яблоновая была на спуске хребта, носившего её название, где на гору к каждому поезду прицепляли толкачи с паровозами, тащившими гружёные составы.

И вот, сидя дома или бывало, на улице услышишь короткие гудки паровоза, сразу понимаешь, что в составе отказали тормоза, а стрелочники знают, что делать. Они сразу переводят стрелки так, чтобы поезд пролетел станцию на поход. И он останавливается через одну или две станции, а потом возвращается назад.

А сколько было крушений! Однажды поднимался поезд без толчка (был короткий). Вот доехал до половины взгорка. Вдруг оторвались четыре вагона, и помчались вниз ошалело, увидели стрелочники, как они влетели в тупик и рассыпались, словно карточные домики. Посередине между Яблоновой и горой Тургу-Туем, был улавливающий тупик, если поезд начинал спускаться, и у него отказывали тормоза, то в середине спуска на пути в тупик открывали стрелки, и поезд с большой скоростью влетал в этот тупик. А он поднимается в горы и, в конце концов, сбавляется скорость и поезд останавливается.