Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен

интеллектуальную сторону: он предполагал определенный тип характера, а также и определенный склад идей. Именно первое имел в виду грек, когда говорил о себе как о свободном человеке, в отличие от варвара. Власть, которой он повиновался, была не внешней. Он вырастал с осознанием того, что является членом свободного государства – государства, в котором он имел индивидуальную ценность и свою долю в суверенитете. Это давало ему самоуважение, чуждое для восточных людей: грек улыбался, когда видел, как они ползут на четвереньках, простираясь перед тронами своих государей. Это давало ему энергию воли, силу инициативы, невозможную для объединения этих порабощенных толп. Это давало его речи прямоту и простоту, которая презирала придворные обиняки и преувеличения. Это давало его манерам поразительную естественность и отсутствие скованности.

Но он был членом государства. Свобода не означала для него ничего похожего на освобождение индивидуума от обязанностей перед обществом и контроля со стороны общества. Над жизнью греческого гражданина господствовал его долг перед государством. Государство предъявляло свои права на его тело и дух и осуществляло свои права не столько с помощью внешних наград и наказаний, сколько насаждая в его душе свои идеалы, питая чувство чести и чувство долга. Коррупция и продажность всегда были правилом в правительствах, живших по восточному образцу. Представление о государстве как о предмете искренней преданности, как о чем-то управляющем основной массой граждан и тайным течением их жизни было тем новым, что появилось в греческих республиках. Именно это давало силу законам и энергию публичным дебатам. Именно это, наряду с их личной смелостью, заставляло воинов-граждан радостно повиноваться и дружно умирать на своем месте. Легко указать на отклонения от этого идеала у общественных деятелей Древней Греции: даже у Мильтиада, Фемистокла и Демосфена руки не всегда были чисты. Но никто не станет утверждать, что нравственные качества, которые обычно производило свободное государство, были повсеместно распространены среди греков или полностью отсутствовали среди варваров. Дело было в степени. Без более высокого стандарта общественной честности, более четкого чувства общественного долга, чем могло показать восточное государство, свободные учреждения Греции не продержались бы и месяца.

Эллинистический характер обрел отдельное существование, только когда греки привлекли внимание более древних народов, как сила, с которой необходимо было считаться. Цари стали осознавать, что появилось уникальное племя воинов, которое они могли использовать. Фактически первым очевидным следствием объединения независимости и дисциплины у греков, настолько, насколько это влияло на остальной мир, было то, что они стали превосходить людей других народов в военном отношении. На самой заре греческой истории, в VII в. до н. э., фараон Нехо использовал греческих наемников и в качестве признательности за их службу (возможно, на том самом поле, где пал иудейский царь Иосия) посвятил свои доспехи в греческий храм[3]. Брат поэта Алкея[4] добился славы в армии вавилонского царя. При позднейших египетских царях корпус греческих наемников ценился гораздо больше, чем местные ополчения. Персидские завоевания, которые распространились по Западной Азии во второй половине VI в. до н. э. и в начале V, остановились на греческой земле, и армии Великого Царя откатились назад, потерпев сокрушительное поражение. К концу века персы, как и египтяне, стали полагаться в основном на греческих наемников. Превосходство греков открыто показали Десять тысяч и кампании Агесилая. С этого времени стало очевидно, что если эллинское племя сможет сосредоточить свои силы в политическом союзе, то оно сможет править миром[5].

Помимо определенного склада характера, греки представляли и новый интеллектуальный тип. Воображение греков, возможно, не было богаче, их чувства не были обострены более, чем у других народов, – мы можем, например, сказать, что в религиозном чувстве грек стоял позади восточного человека; однако воображение и чувства греков более строго регулировались. Греки сделали значительный прогресс в том, чтобы увидеть мир вокруг них таким, каким он был в действительности. Грек хотел понять мир как рациональное целое. Отличительные характеристики, свойственные всем проявлениям его разума, в политике, в философии, в искусстве, – это его способность к критике, его рационализм, или, говоря другими словами, его склонность к тому, чтобы мерить вещи меркой разума и реальности. Грек был гораздо более осмотрителен, нежели восточный человек, проверяя свои впечатления. Он не всегда мог считать традиционное мнение или обычай чем-то само собой разумеющимся и оставаться удовлетворенным фразами вроде «так было с самого начала» или «так поступали наши отцы». Его ум был более свободен от тирании обычая, и он мог больше подчиняться руководству истины.

И здесь опять-таки мы можем видеть влияние политического окружения. В деспотизме нет ничего, что могло бы ускорить мысль; требуется нерассуждающее повиновение; принципы управления заключены в сердце царя. В греческом городе было совершенно иначе. В демократиях граждане особенно привыкли к тому, что всю жизнь перед ними на собраниях излагаются разные способы ведения политики; они слушают речи в судах и следят за аргументами противоположных сторон. То, что казалось истинным, тут же подвергается сомнению и признается ошибочным. Учреждения оправдывались или осуждались на основании широких принципов Красоты или Пользы. Греки жили в атмосфере дебатов; рыночная площадь была настоящим гимнастическим залом, где разрабатывались способности к критике. Сам Платон мог представить процесс рассуждения только в форме диалога.

При этих обстоятельствах, несмотря на естественное почтение к общепринятым обычаям и верованиям, несмотря на противостояние более консервативных натур – ворчание этой оппозиции мы слышим во всей греческой литературе, – критическая способность задействовалась все больше и больше. Она проникла во все сферы деятельности, как неизбежный принцип прогресса. Именно прогресса в противоположность застою, поскольку она проверяла устоявшиеся принципы; прогресса в противоположность беспорядочному движению, поскольку она регулировала ход нововведений. Государство, в котором действует эта способность, показывает свойства живого организма – постоянно изменяется, приспосабливаясь к окружающей среде.

Критическая способность, разум – в одной из своих граней проявляется как чувство пропорциональности; чувство пропорциональности в политике, «здравый смысл», взвешенные суждения; чувство пропорциональности в поведении, которое отличает то, что подобает данному человеку в данной ситуации; чувство пропорциональности в искусстве, которое устраняет лишнее и должным образом подчиняет все детали целому. Насколько важным этот аспект критической способности был для греков, показывает сам их язык: разум и пропорция выражаются одним словом. «Эллины, – как говорит Полибий, – в основном отличаются от других людей именно в том отношении, что они всегда оценивают всех по достоинству»[6]. Μηδὴν ἄγαν, «ничего слишком» – самое характерное высказывание для эллинской мудрости.

Итак, мы пришли к тому, что отличительным качеством эллинского ума являлся рационализм: с одной стороны, это понимание реального мира, а с другой –