И не было ни ночи, ни рассвета... - Рэй Брэдбери

— Метеор! — закричал кто-то.

— Пластырь, — сказал другой. И в самом деле — ремонтный паук, бегающий по корпусу ракеты, уже наложил на пробоину пластырь и теперь аккуратно ее заваривал.

Кто-то все говорил и говорил, затем голос удалился. Клеменс вскочил и побежал, дыша свежим, густеющим воздухом. Свернув за переборку, он увидел куски метеорита, разбросанные по всему полу, словно осколки какой-то безделушки. Здесь был почти весь экипаж, включая капитана. На полу лежал Хичкок, из-под закрытых век катились слезы.

— Оно хотело убить меня, — повторил он снова и снова. — Оно хотело убить меня.

Его поставили на ноги.

— Но ведь оно не могло… — говорил Хичкок. — Это невозможно. Такого просто не бывает, правда? Оно приходило за мной. Почему?

— Все в порядке, все уже кончилось, Хичкок, — сказал капитан. Доктор перевязал Хичкоку рану на руке. Тот поднял глаза, увидел Клеменса.

— Оно хотело убить меня.

— Знаю, — ответил Клеменс.

Прошло семнадцать часов. Ракета продолжала свой полет. Клеменс миновал переборку и остановился. На полу, съежившись в комок, сидел Хичкок, рядом стояли психиатр и капитан.

— Хичкок, — позвал капитан.

Ответа не было.

— Послушайте же, Хичкок… — сказал доктор.

Они повернулись к Клеменсу.

— Он ваш друг?

— Да.

— Поможете нам?

— Если смогу.

— Все это проклятый метеор, — сказал капитан. — Если бы не он, ничего бы с ним не было.

— Это случилось бы с ним рано или поздно, — ответил доктор. — Клеменс, поговорите с ним.

Клеменс подошел к Хичкоку, нагнулся, ласково позвал, потряс за плечо.

— Эй, Хичкок!

Ответа не было.

— Эй, это я, Клеменс. Посмотри, я с тобой.

Он похлопал Хичкока по руке, погладил окаменевшую шею и склоненную голову. Потом взглянул на психиатра — тот молча наблюдал. Капитан пожал плечами.

— Будете лечить шоком?

— Да, начнем сегодня же.

«Шок, — подумал Клеменс. — Проиграют дюжину пластинок погромче, подержат под носом пузырек со свежим хлорофиллом или соком одуванчика, пустят погулять по травке, распылят в палате „шанель“, остригут ногти и волосы, приведут женщину, будут стучать, кричать и трещать над ухом, бить электрошоком, штопать психику, но ничего ему не докажут. В ближайшие тридцать лет каждая его ночь будет наполнена грохотом и кошмарами. А когда ему захочется покончить с этим, его снова начнут лечить, если ему будет, чем заплатить».

— Хичкок! — во все горло, словно падая со скалы, крикнул Клеменс. — Это я! Твой друг! Отзовись!

Потом Клеменс повернулся и вышел вон из тихой комнаты. Двенадцать часов спустя снова ударил сигнал тревоги.

Когда суета улеглась, капитан объявил:

— Несколько минут назад Хичкок вышел из корабля. Его оставили одного, а он надел скафандр и вышел через шлюз. Теперь он летит в космосе один.

Клеменс посмотрел в огромный иллюминатор — там были только звездные блестки поверх глубокой черноты.

— Далеко он сейчас. Мы никогда не найдем его. Я узнал, что он в космосе, когда радист засек его шлемофон — он разговаривал сам с собой.

— Что он говорил?

— Что-то вроде этого: «Нет больше ракеты и никогда не было. Нет людей. Во всей вселенной нет людей и никогда не было. И планет нет. И звезд». Потом он начал говорить о своих руках и ногах: «У меня нет рук. Их никогда у меня не было. И ног никогда не было, не чувствую их. Нет туловища. Никогда не было. Нет губ, нет лица, нет головы. Нет ничего, только космос. Только космос, только пустота».

Они медленно повернулись к иллюминатору и долго смотрели на далекие холодные звезды…

«Космос, — думал Клеменс. — Космос, который так любил Хичкок. Космос, где нет ни верха, ни низа, часть великого ничего, и Хичкок падает в центр этого ничего, и нет на его пути ни ночи, ни рассвета».