Белые птицы детства - Вячеслав Сукачев

Отец разбирал вожжи, взбивал сено в ходке, чтобы мягче было сидеть.

— Ну, Карысь, поехали, — сказал он и, легко подхватив подошедшего Карыся, усадил его слева от себя. — Ты не замёрзнешь? — Отец улыбался, и Карысь сердито помотал головой.

— До самой последней минуты Карысь надеялся, что хоть кто-нибудь из ребят попадётся им навстречу. Особенно хотелось, чтобы это был Витька или Васька. Но нет, вот и последний дом, тёти Насти Хрущёвой, проехали, и никто не попался. Разбрелись, наверное, по речке и тягают теперь чебаков. Карысь вздохнул.

А между тем Серко бежал по дороге, ходок подпрыгивал на ухабах, и банка с мазью перекатывалась в ногах у Карыся. Хорошо было. Снятого бышлыка отец не замечал, легонько и редко дёргал вожжи, на что Серко сразу же согласно кивал головой и припускал рысить сильнее.

Солнце где-то далеко приближалось к вершинам сопок, и уже почти можно было смотреть на него. Но лучше смотреть на дорогу. Всякие соломинки, веточки, чёрные камушки и редкие кустики травы проносились мимо глаз, мелькал железный обод колеса, а сзади поднимались лёгкие струйки дыма. И пахло теперь как-то совсем по-другому, не по-деревенски, и звуки были другие, и всё это было так интересно, что Карысь совсем забыл про отца, свесившись из ходка и жадно разглядывая бегущую навстречу дорогу.

— Упадёшь, — отец покосился на него, — тряхнёт хорошенько — и свалишься под колесо.

Карысь подумал и пододвинулся ближе к отцу. Он ещё подумал и вдруг спросил:

— Ты мамку сильно боишься?

— Бывает. — Отец засмеялся. — Она же у нас строгая.

— Я сильно, — вздохнул Карысь, — а сегодня, когда спрашивался, она очки сняла.

— Это она на тебя ещё за лес сердится. Не надо было одному ходить.

— Я же не один. С Васькой мы.

— И Васька твой, большой уже, а додумался.

Карысь завозился, заёрзал, расстегнул верхнюю пуговицу на курточке и признался:

— Я первый его в лес позвал.

— Ну ничего. — Отец небольно дёрнул его за нос и опять добродушно засмеялся: — Она скоро забудет.

— А ты лодку купишь? — повеселел Карысь и снизу заглянул в лицо отца.

— Зимой купим.

— Будешь меня катать?

— Конечно. Н-но, Серко! Не лентяйничай...

На стане их встретили дед Плехеев и старик нанаец Баян Киле. С дедом Плехеевым у Карыся отношения были сложные — он всё ещё сердился на него за то, что дед рассказал матери об их походе в лес. Зато старику Баяну Карысь обрадовался искренне.

— Привет, дачники, — весело поздоровался отец, спрыгивая с ходка и перебрасывая вожжи Карысю.

— Будь здоров,— откликнулся дед Плехеев, подходя и доставая из кармана портсигар с тремя богатырями.

— Здорово, Витька Фёдор, — важно кивнул седой головой и Баян.

— Как у вас тут дела, волки не донимают? — говорил отец, продолжая весело улыбаться, пожимая руки старикам и тут же направляясь к большому загону, в котором перед вечерней дойкой стояли коровы.

Карысь остался один в ходке. Серко потряхивал головой и прижимал то одно, то другое ухо. Карысю хотелось, чтобы Серко вдруг тронулся с места, а он бы строго прикрикнул и натянул вожжи. Но Серко стоял, словно его вкопали до колен в землю, и лишь время от времени мурашки бегали по его коже. Тогда Карысь тихо, одними губами прошептал:

— Н-но.

Серко не услышал. Карысь прибавил звука — теперь ло шадь даже ушами не шевельнула. Тогда Карысь начал потихоньку натягивать вожжи и всё громче покрикивать на Серка. И вот наконец Серко вроде бы надумал, ещё не шевеля ногами, потянул ходок на себя, скрипнули оглобли, должны были повернуться колёса, но...

— Тпру-у! Язви, не стоится тебе. Дед Плехеев был рядом и весело смотрел на Карыся: — Ну, как дела, путешественник?

Карысь с досадой отпустил вожжи и нахмурился.

— Где тут мазь, что отец привёз? — спросил дед Плехеев, и Карысь, сопя от натуги, с трудом выволок из передка тёмно-коричневую банку с мазью. Дед Плехеев взял банку и удивлённо покачал головой: — Да ты крепкий мужик, Карысь. В ней, чай, все десять кило будут.

— Я уже и дрова сам колол, — важно сообщил Карысь.

— А мать видела? — хитро улыбнулся дед Плехеев, и Карысь тут же отвернулся, якобы поправляя сенную подушку для отца и неприязненно думая, что дед Плехеев самый вредный человек, каких он знал в деревне...

Приехали доярки. Вместе с матерью прикатила и Настька Лукина. Длинная, длиньше Карыся, чёрная как жук и в косичках. Она тут же оказалась возле ходка и деловито спросила:

— Чё задаёшься?

— Отойди,— холодно предупредил Карысь.

— А то чё будет?

— Задавит.

— Кто? Ваш Серко? — Настька тут же смело подошла к лошади и небрежно погладила её по шее.

— Я вот сам тебе сейчас надаю,— завозился в ходке до предела возмущённый Карысь.

Настька серьёзно и длинно показала язык, а потом пошла к матери.

Карысь уже соскучился сидеть один, и тут пришёл отец с Баяном Киле. Что-то топорщилось у отца за пазухой.

— Ну, Карысь, угадай, что нам деды подарили?

— Кнут, — не задумываясь ответил Карысь.

— Думай. — Отец подмигнул старику Баяну.

— Ёжика, — теперь уже не сразу и не так решительно сказал Карысь.

— На, держи сторожа, да смотри, чтобы пальцы не откусил.

На коленях у Карыся оказался маленький рыжий щенок, с тонким писком полезший ему под куртку. Карысь погладил его и счастливо засмеялся, и засмеялись отец с Баяном.

— Злой будет, — пообещал старик Киле, — большой будет.

Он погладил Карыся по русой голове, пожал руку отцу, и Серко весело побежал рысью, а солнце в это время скрылось за сопками, и весь путь домой ещё был впереди.

Быстро сгущались сумерки, и из леса выходила ночь. Всё больше деревьев прятала она за собой и постепенно подбиралась к ходку, в котором сидел русоголовый мальчик с рыжим щенком под курткой. Карысь впервые встречал ночь в лесу, впервые видел, как вдруг знакомые деревья и кусты начинали тесниться, сплетаться ветвями, соединяться и, наконец, превращались во что-то тёмное, непонятное, страшное. И только над лесом, там, в вышине, ещё держался свет, но и он был странным, словно и не свет вовсе, а лишь отражение его. Звуки как-то сами собой умерли, словно и они боялись подступающей ночи, и глухие удары копыт лошади теперь казались очень сильными, неосторожными.

Карысь затих и невольно подался к отцу, задумчиво покуривающему папиросу. Смутное чувство опасности, которого он раньше никогда не испытывал, переполнило Карыся, и оттого, что чувство это было новым, неведомым Карысю, он вдруг решил, что скоро умрёт. И в эту вот минуту полушёпотом отец сказал:

— Смотри, Карысь, видишь?

Вначале он ничего не видел, а потом вдруг у самого леса, очень недалеко от них, разглядел какую-то непонятную фигуру. Он бы никогда не заметил её, не отличил от леса, но эта фигура шевелилась. Она как-то странно кружилась на одном месте, приседала, подпрыгивала и походила чем-то на пьяного пляшущего мужика. Но пляшущий мужик — это не страшно, а вот фигура была страшной: огромная, лохматая, неуклюжая, с непонятными движениями.

— Кто, кто это? — едва выговорил от страха Карысь...

— Медведь пляшет, — улыбнулся отец.

Карысь по голосу понял, что отец улыбнулся, но, странное дело, это его не успокоило, а ещё больше перепугало. Он вдруг решил, что отец не понимает опасности, не знает, как это страшно, и, вцепившись в него обеими руками, умоляюще и быстро попросил:

— Скорее, папа, скорее! Он ещё не видит. Скорее, папочка!

— Да ты что, Карысь, — удивился отец, — да какой же это медведь? Ты посмотри хорошенько. Это дядя Трофим пласты дерёт. Ты же видел, он сарайку новую поставил, а крыши ещё нет, вот он пласты и дерёт на крышу.

— Поедем, папочка, — уже почти плача, умолял Карысь, — ну, погони же Серка, папочка. Скорее!

— Да ты посмотри...

— Поедем, поедем, поедем...

Карысь не хотел, Карысь боялся смотреть, мелкий озноб начал бить его. Он сжался в комочек и, словно щенок недавно под куртку, полез к отцу на колени. Что-то поняв, отец сердито крикнул на Серка, дёрнул вожжи и крепко обнял Карыся.

— Ну, маленький, чего это ты? — обеспокоено говорил отец.— Там же вовсе не медведь. Я пошутил. Вон, смотри, уже и огоньки видно, и мамка нас теперь дома ждёт, сидят с Верой за столом и ждут.

Карысь осторожно оторвал голову от груди отца и посмотрел вперёд. И там, ещё далеко, но так призывно и ласково горели огни его деревни, там были его дом, его мать и сестра Вера, и он, опять прижимаясь к отцу, впервые понял, как же это хорошо — возвращаться домой...

А ночь важно и величественно плыла над землёй, наделяя землю и всё живое на ней каким-то новым и таинственным смыслом, даря людям страх и восторг, надежду и отчаяние, и мягко, шелковисто дул с юго-запада медвяный от запаха трав и леса ветер.