Агроном - Октав Мирбо

Леша улыбался, потирал руки и казался очень довольным тем обстоятельством, что ему напомнили этот высокий акт, который он считал одной из самых счастливых своих идей. В моем взгляде он искал одобрения, восторга.

— Это была остроумная выдумка, не правда ли? — сказал он мне. — Но разве женщины понимают что-либо в тех приемах, какими иной раз приходится воздействовать на народ… Помяни мое слово, дружище… На этот раз я буду избран, и это мне ни гроша не будет стоить… У меня выработан такой план кампании, ты увидишь! Я выставлю свою кандидатуру как агроном-социалист… Да, я кандидат радикальной агрономии! Долой армию, долой суды, сбор податей — всё к черту!.. Нет больше бедных, все станут собственниками!.. Позднее, во время выборов, ты познакомишься с моим планом… Да, он таки лишит сна поповское отродье. Впрочем, я забыл, что и попов тоже долой!.. Ведь это они помешали мне пройти на выборах, потому что я свободомыслящий и не верю в их Господа-Бога!.. Попляшут они теперь у меня, поповское отродье!..

При этих словах госпожа Леша вспылила и принялась отчитывать мужа:

— Замолчи!.. Не позволю тебе называть так священников и говорить дурно о религии в моем присутствии… Господи Боже мой! да он хуже всякого ребенка!.. Вы не подумайте, сударь, что он неверующий… Это он только, когда в компании, не может сдержать себя, всё хвастает… А как приключится с ним хоть самая пустая болезнь, то он перепугается до смерти и скорей за священником! Если б его тогда слушать, то бедный священник и не выходил бы от нас, всё бы его напутствовал!

Леша барабанил по краю тарелки, следил за полетом мухи у потолка и небрежно насвистывал какой-то мотив, желая скрыть неловкое положение, в которое его ставили слова жены. Потом он закашлялся и внезапно переменил тему разговора.

— Какая досада, — сказал он, — что ты не попал к нам двумя неделями раньше… Я танцевал канкан, и ты бы видел, как я его танцую! Совсем как в Париже, старина! — И, раскачиваясь на своем стуле, он начал выкидывать руки вперед, делая забавные жесты.

— Да, советую тебе еще и этим похвастаться, — вздохнула госпожа Леша. — Ведь благодаря твоему канкану мы лишились рубах… Вот будьте свидетелем, сударь… У нас каждый месяц бывают господа из города… Очень милые люди и дамы их тоже… И особенно отличается веселым нравом господин Гатинель, маклер… Уж умеет он людей посмешить… Представьте себе, он играет на рояле ногами, носом и чем угодно, да как хорошо играет… Меня он очень забавляет, и всё, что он говорит, так смешно!.. Так вот все эти господа были у нас со своими дамами две недели тому назад… После обеда стали танцевать — так вдруг пришло кому-то в голову! Жара стояла страшная, если вы помните, и как же они все потели!.. ужас было смотреть, до чего потели… И хотя открыли окна, но в воздухе было душно: собиралась гроза. К тому же все прыгали… ах это было очень весело! Но только в таком веселье всё забываешь и время идет незаметно… Тут мы как раз и пропустили последний поезд! Уж я подумала: Бог ты мой, мне придется оставить ночевать всю эту ораву, дело не легкое… Конечно, комнат у нас немало, но простынями мы не очень богаты, а на шестнадцать человек их надо много!.. Ну уж, думаю, не взыщут… кое-как всех устроила… Только, оказывается, этим дело не кончилось. Всем этим господам понадобились рубашки, потому что их на самом деле так промокли, точно сейчас из стирки… Леша дает свои рубашки мужчинам, а я свои — дамам. Потом всю ночь я стараюсь, сушу на кухне около печки их рубашки, думая подать их утром, но не тут-то было. Рубашки действительно высохли, но были грязные и мятые как тряпки. Надеть их не было никакой возможности, и Леша должен был дать мужчинам еще и дневные сорочки… Все поразъехались очень довольные, но только, посудите сами, дорогой гость, вот уже две недели, а никто и не подумал вернуть нам наших рубашек!.. Что там ни говорите, а это очень неделикатно… У нас хоть и немало белья, но шестнадцать рубах — пропажа довольно чувствительная…

Наконец завтрак кончился. Мы встали из-за стола, и Леша, ухватив меня под руку, поспешно потащил, желая показать мне свои земледельчиские опыты… Мы отправились…

Избавившись от общества жены, Леша оживился, повеселел и стал еще вдвое болтливее и хвастливее. Он умолял меня не верить ни одному её слову и заверял честью, что причисляет себя к свободомыслящим, не верит ни в Бога, ни в Черта и в конце концов плюет и на народ, хотя и считается социалистом… Он сообщил мне также, что в городе имеет любовницу, на которую тратит кучу денег, и что все красивые деревенские девки без ума от него.

— Да, несчастная баба, как я ее обманываю, как обманываю — заключил он свой рассказ. — Как я вообще всех их обманываю!

Мы обошли все сараи и конюшни, скотный двор, и он обращал мое внимание на каждую корову, каждую курицу, называл каждое животное по имени, перечислял, сколько оно стоит и главнейшие его достоинства. Когда мы шли парком, он счел необходимым сообщить мне, что у него имеется двенадцать тысяч высокоствольных дубов, тридцать шесть тысяч сосен, двадцать пять тысяч девятьсот семьдесят два бука. А каштановых деревьев у него было столько, что он и счет им потерял. Наконец мы вышли к деревне.

Перед нами расстилалась большая равнина, голая, без одной травинки, без одного дерева. Земля, ровная как дорога, была тщательно проборонована, все комки старательно разбиты; ветер подымал тучи пыли, которые крутились светлою спиралью или лохматились на солнце. К удивлению своему, в августе месяце я не замечал ни одного ржаного или клеверного поля…

— Это мои запасные поля, — сказал Леша. — Я объясню тебе, в чем дело… Ты понимаешь, что я не земледел, а агроном… Различаешь ли ты разницу между этими терминами? Это значит, что я обрабатываю землю не как простой мужик, а как интеллигент, мыслитель, экономист… Так вот я и заметил, что культурой ржи, ячменя, овса и свеклы занимаются решительно все… никакой в этом нет заслуги, да и — между нами будь сказано — на что всё это нужно? Рожь, свекла, ячмень, овес — как всё это устарело, как затаскано!.. Теперь совсем другие потребности; прогресс движется вперед, и если все отстали, то это еще не значит, что должен отстать и я, Леша, владелец замка Вопердю и пятнадцати миллионов, агроном-социалист!.. Нужно идти с веком, черт возьми!.. Вот я и изобрел новый род культуры… Я сею рис, чай, кофе, сахарный тростник… Какова революция в этом деле!.. Но понимаешь ли ты все последствия этого?.. Ты как будто озадачен? Моя система уничтожает самым решительным образом всю систему колоний и вместе с тем — войну!.. Ты поражен, ты никогда не задумывался над этим, не так ли? Не будет больше нужды отправляться за этими продуктами на край света… Отныне всё это будет у меня. Вопердю — вот будет настоящая колония! Тут будет и Индия, и Китай и Африка, и Тонкин… Только, признаюсь, пока еще ничего не растет. Мне говорят, что Здешний климат не годится… Глупости! Климат тут ни при чем… Всё дело в удобрении, только в нем. Мне нужно удобрение, и я ищу его состав… У меня служит химик, для которого я велел выстроить за лесом отдельный павильон и лабораторию… Так он уже три года как занимается изысканиями… Он еще не нашел, но найдет. То, что ты видишь перед собой, — рис, всё рис… Но я думаю еще следующее: птицы, которым надоела рожь — сколько уже времени они едят ее! — накинулись на мой рис и съели всё, до последнего зерна… Я так полагаю… Потому-то я и велю их убивать… Обрати внимание, — в моих владениях ты не встретишь ни одной птицы… Я ведь не дурак: за каждого убитого воробья я даю два су, за дубоноску — три, за малиновку — пять, десять су за соловья, пятнадцать за щегленка… Весною я плачу двадцать су за гнездо с яйцами. Мне их носят за десять верст в окружности… Если дело это привьется, через несколько лет я переведу всех птиц Франции. Идем дальше… теперь я покажу тебе нечто очень забавное.

И, помахивая в воздухе своей тросточкой, он быстро зашагал по рисовому полю, изредка нагибаясь, чтобы сорвать травку, которую, рассмотрев, отбрасывал в сторону со словами:

— Нет, это просто порей.

После часа ходьбы по пыльной и раскаленной дороге мы подошли к большому зеленому полю, которое начиналось у края дороги и простиралось, мягко волнуясь, до опушки леса… Тут я замер самым глупым образом, подобно действующему лицу в классической трагедии… На светлом фоне медунки темно-лиловым клевером ясно были выведены буквы имени: Теодюль Леша. Имя это не только ясно прочитывалось на зеленом фоне, оно казалось живым. Ветерок, покачивавший верхушки трав и заставлявший их переливаться волнами, то увеличивал размеры букв, то уменьшал, в зависимости от направления и силы. Леша, сиявший от удовольствия, любовался своим именем, которое дрожало, прыгало, исчезало, пересыпанное маками по фону блестящей зелени. Он радовался при виде этого волшебного имени, распластанного против самого неба, под постоянными взорами прохожих, которые без сомнения останавливались перед ним, складывали его по буквам и произносили с суеверным страхом… Восхищенный и очарованный, он тихо бормотал, оттеняя каждый слог: