Мир прекрасен - Александр Кацура

— Здравствуйте, извините меня, дела одолели, — забормотал я скороговоркой.

— О, не волнуйтесь, я жду вас недолго, — ответил он.

— Я прочитал вашу работу, — сказал я, присаживаясь рядом, — прочитал с интересом. Видно, что вы много размышляли на эти темы, многое прочли. Ваш стиль свидетельствует о знакомстве со Спинозой, Лейбницем.

— Как вы сказали — знакомство? Да, я с ними знаком.

— Вы выбрали сложную тему, — продолжал я, — которую можно было бы назвать разновидностью теодицеи или, точнее, космодицеи, то есть оправдания не столько бога, сколько самого мира. Сейчас такими вопросами, правда, никто не занимается.

— Ну почему же, я, например, читал ваши статьи на сходную тему. Мне показалось, что вы также склонны полагать наш мир совершенным.

— Откуда вы это взяли? — настороженно спросил я.

— Я же говорю, из ваших работ.

Вот врет, подумал я, все они такие, льстиво прикидываются, будто усердно штудируют сочинения дорогого мэтра. Но уличать его во вранье, говоря, что единственная моя статья на эту тему, едва начатая, валяется дома на столе, я, естественно, не стал. Вместо этого я прямо спросил его, чего он ждет от меня. Он сказал, что ищет поддержки для публикации. Я честно ответил, что публиковать его работу едва ли кто возьмется, а моя поддержка мало чему поспособствует.

— Да и зачем вам это публиковать? — добавил я в конце.

— Как зачем? — возразил он с жаром. — Это новый шаг в философской мысли, стало быть, это будет споспешествовать развитию наук, процветанию человечества и дальнейшему совершенствованию мира. А разве не есть это главная наша с вами забота?

— Простите, — сказал я, — но ведь вы доказали, что мир уже совершенен. Что же добавит ваша публикация?

— Хм, действительно, — произнес он и задумался. Затем сказал с воодушевлением:

— В чем-то вы, конечно, правы, однако недооцениваете живой и конкретной борьбы за совершенство.

Очень может быть, подумал я, чуть заметно кивая.

— За доказанное еще надо бороться, — его глаза сверкнули.

— Да, да, — сказал я поспешно, — я полностью с вами согласен.

— Так значит, поможете мне издать это?

— Знаете что, сходите-ка лучше в какой-нибудь популярный журнал. Работа ваша написана забавно, легко, ее можно будет выдать за шутку. Ну, а кому надо, разберется.

— И вы думаете, там возьмут?

— Вообще-то, думаю, нет.

— Так что же делать?

— Не знаю. Как видите, мир вовсе не совершенен.

— Но вы-то так не думаете?

— Как раз думаю, — выпалил вдруг я. И тут я начал почему-то говорить о тщете бытия, о суете сует, о горестях и боли, о предательстве и лицемерии, о наушничестве и подхалимстве, о низости и грязи, о бессмысленности темных и тусклых лабиринтов жизни.

Мой собеседник несколько секунд смотрел на меня словно бы с испугом. Затем лицо его просветлело, и он сказал:

— Ах, это просто у вас сейчас такое настроение.

— Возможно, — устало согласился я, — какое может быть настроение, когда девушка, единственная на свете, скажет вам вдруг, что не любит вас…

— Простите, — он кашлянул, — не об Алевтине ли Кузьминичне речь?

На секунду я потерял дар речи.

— Откуда вы знаете ее имя? — выдавил я, придя в себя.

Он рассмеялся.

— Если я скажу, что изучал вашу биографию и, стало быть, знаю имя вашей жены, вы ведь все равно мне не поверите.

— У вас своеобразный юмор, — только и мог сказать я.

Он ничего не ответил.

— Скажите, — я взглянул на него, — вы действительно верите в совершенство мира?

— Видите ли, вопрос о вере отпадает сам собою, коль скоро это строго доказано, — ответил он со сдержанным достоинством. — Добавлю к тому же, — он слегка наклонился ко мне и заговорил тихо, — что и Спиноза, и Лейбниц одобрили мою скромную работу. Готфрид-Вильгельм — мне случилось как-то беседовать с ним в библиотеке ганноверского герцога — был просто в восторге. А вот со стариком Вольтером пришлось крепко поспорить.

А он все-таки псих, подумал я запоздало и забормотал, глядя в сторону:

— Да, да, Вольтер, конечно…

— Ну что ж, не буду вас больше задерживать, — он встал.

— Я вас провожу, — я тоже поднялся.

Мы спустились по лестнице, вышли на ступеньки перед зданием. Бледное солнце готовилось скатиться за высокие дома на той стороне реки. Мой спутник рассеянно взглянул на него и сказал:

— Да, мне уже пора.

Вот и хорошо, подумал я.

— Благодарю вас, любезный мой друг, — произнес он несколько высокопарно, вновь поворачиваясь ко мне и протягивая руку.

— Что вы, не за что, — невнятно сказал я, протягивая свою.

— О нет, есть за что. Вы невольно подтвердили еще один мой вывод, и очень важный. Вмешательство в прошлое с помощью таких хрупких инструментов, как оригинальные мысли, например, невозможно также и потому, что оно, это самое прошлое, надежно защищено толстой скорлупой собственного самодовольства и тупости. Блаженна глупость, как сказал мне однажды Дезидерий Эразм в славном городе Роттердаме. Истинно так. Похоже, это относится к любой эпохе. Конечно, всегда находятся тонкие люди вроде того же Эразма или Спинозы, да они, как известно, не делают погоды. Впрочем, всему свое время. Не так ли должно быть в совершенном мире? Я пожал плечами.

— Мне кажется, — сказал он, глядя мне прямо в глаза и словно бы изучая меня, — что вопросы, о которых мы с вами так славно потолковали, еще долго будут вас занимать.

— Не исключено.

— Что ж, всего вам доброго и прощайте.

Тут я заметил, что все еще держу в руках пегую папку. Ее тесемки болтались.

— Ваша работа, возьмите.

— Ах, да, — довольно небрежно он сунул свой труд под мышку и легко сбежал по ступенькам. Белый лист выскользнул из папки и, дважды кувыркнувшись, спланировал на нижнюю ступеньку. Я спустился и поднял его, но окликать уже было некого. А. Макушка успел ввинтиться в толпу прохожих и исчезнуть из глаз.

Из задумчивости меня вывел голос Чингиза. Он поднимался по ступенькам, румяный и счастливый. Из его портфеля торчал еще влажный дубовый веник.

— Ты чего это здесь торчишь, Саша?

— Так, провожал одного чудака.

— А, того самого. Я его сейчас встретил. Чего он хотел?

— Сказать честно, я так и не понял.

Механически я бросил взгляд на лист бумаги, который все еще держал в руке, и вдруг заметил какой-то текст — несколько строк. Буквы выглядели странно. Они слегка мерцали подобно цифрам в электронных часах. Я впился глазами в бумагу. Вверху ее красовался причудливый вензель, ниже было написано:

Д-р Алоиз Макушка