Синеглазая - Тарас Рыбас

— Да, начнем… — сказал Владислав погромче, чтобы заглушить стоны немца. — Дайте морфий. Скажите ему, пусть считает. Будете мне ассистировать.

Немец затих.

Владислав принялся за дело.

Вначале он словно забыл, где и что в действительности с ним происходит. Привычные движения, привычная обстановка. Но затем — неудачный поворот, шаг в сторону, резкая боль в ноге, и сразу же — возвращенная реальность. «Кого я оперирую?» — спросил себя Владислав, продолжая автоматически делать привычное.

— Скальпель… Зажимы… Следите за пульсом, — звучал его ровный, бесстрастный голос.

«Скорее всего я спасаю жизнь свирепому фашисту, — продолжал он рассуждать сам с собой. — И меня заставляет это делать синеглазая девчонка…»

Открылись внутренности. Пора начинать промывку брюшины… «Вот она, печень… Я могу обмануть и девчонку, и всех! — молнией пронеслось в голове. — Стоит чуточку задеть печень скальпелем, и через несколько дней немец умрет страшной, мучительной смертью. Да, да, операция пройдет успешно, больной вначале почувствует себя лучше, а потом наступит резкое ухудшение, и только специалист сможет определить причину смерти».

От одной этой мысли ему стало жарко. Частые росинки пота выступили на лбу. Рука со скальпелем поднялась, чтобы ловко скользнуть вблизи печени…

— Вытрите у меня пот, — резко произнес Владислав и опустил руку.

Ориша взяла клочок марли и вытерла ему лоб и лицо.

— Что с вами? — спросила она тихо, и Владислав по тону голоса понял, что она догадывается о его намерении.

— Вытрите пот! — повторил он еще резче.

Но все было позади: рука не поднялась на явное убийство.

Оставалось лишь одно любопытство — где он раньше видел немца? Владислав подался в сторону и посмотрел на мертвенно-желтое лицо оперируемого. Видна была дряблая щека, словно вылепленный из светло-желтого пластилина нос и маленькие, черноватые бугорки на коже.

Владислав сделал шаг и глянул с другой стороны. Очертания лица будто изменились, но тупое безразличие оставалось прежним.

— Подождите, подождите!.. — прошептал Владислав белеющими губами.

Он вспомнил!..

Этот немец стоял недалеко, когда его, Владислава, чуть не убили на переправе…

Усталые после бессонной ночи, под дождем тянулись пленные по раскисшей дороге. Колонна растянулась в длинную, прерывающуюся местами цепь. На пути ее оказался шумный, мутноватый ручей. Передние свернули туда, где лежали белые мергельные камни, по которым можно было пройти и не промочить ноги. Следовавшие за ними приостановились. На низком, топком бережку сразу же образовалась сутолока. Кто-то обнаружил другие камни. Направились к ним. Колонна рассыпалась по низинке. Конвоиры заметались, послышались выстрелы, крики.

Владислав был среди самых слабых, еле передвигавших ноги раненых, больных, измученных голодом и побоями. Будто сквозь сон он услышал собачий лай. Невольно повернулся и увидел бегущую прямо на него овчарку, едва сдерживаемую тонким, прыщеватым конвоиром. Спасаясь, Владислав ступил в ручей. Холодная вода придала ему сил, и он выскочил на противоположный берег. Земля была скользкой — он упал. Тело дрожало. Во рту пересохло. Боль палила ногу. И вот над самой головой раздался выстрел…

Он медленно поднимался, уверенный, что стреляют в него, и желая лишь одного, если не убьют совсем, — не оставаться лежащим в грязи: жидкая, холодная грязь пугала больше смерти, потому что смерти своей он не представлял, а от грязи страдал. Поднимаясь боком, искоса посмотрел в сторону выстрела: в двух шагах от себя он увидел плотного, коренастого немца с дымящимся пистолетом в руке. Немец стоял к нему боком и не видел ничего, кроме сутолоки на противоположном берегу.

В точности так же, как теперь, увидел он мясистую щеку, мертвый, будто вылепленный из пластилина, нос и усыпанную черноватыми бугорками кожу на шее. Он! Он!..

Медленно тогда возвращалась способность мыслить. Владислав пополз, не упуская из виду стреляющего немца, все быстрее и быстрее, а потом поднялся и побежал, припадая на раненую ногу, под защиту людей, перебравшихся через ручей, и спрятался между ними. В ту минуту он не замечал, каким был жалким, он думал только о себе, о своем спасении, ему не было дела до тех, что падали под пулями на берегу мутного ручья.

Но зато теперь он вспомнил о пролитой крови невинных и о своем позоре! Немец-зверь лежал на столе, и не было в его руках пистолета и той власти, которую дает оружие. Владислав снова подумал: «Я могу обмануть девчонку и всех…» Вот она, печень. Там где-то слабо пульсирует сердце. Развороченная брюшина. В комнате — тишина. Никого — один он и загадочная Ориша Гай. Санитары ушли. Возможно, они вовсе покинули дом. Никто не схватит его за руку. И власть теперь в одной его руке. Ориша не заметит и не поймет. Один лишь слабый порез. Ведь немец этот — зверь. Если он выздоровеет, он будет продолжать убивать. Лучше сейчас… сразу…

— Вам плохо? — услышал он слова, произнесенные отчетливо и медленно, как несколько минут тому назад.

Владислав поднял голову. Синие, потемневшие глаза, сузившись в щелки, строго глядели на него. «Она понимает, что я хочу убить!.. Неужели ей не хочется, чтобы я убивал?.. Кто же она такая, эта синеглазая Ориша Гай?..»

— Выпейте, здесь спирт. — Ориша протянула Владиславу маленькую мензурку. Голос ее стал низким, почти мужским.

Владислав взял мензурку и жадно выпил. Ориша была бледна. Мягкая синева глаз теперь казалась холодной и недоступной. Владислав посмотрел на нее и понял, что она хочет, чтобы он продолжал операцию, и что он не может идти против ее воли, боится совершить справедливую казнь, боится этой девушки…

Он подчинился. И теперь им овладело безразличие. Пусть все будет, как есть…

Владислав закончил операцию. На зов Ориши сразу же явились санитары, один — высокий с неестественно крупными чертами лица и щетинистыми седыми волосами, другой — низенький, верткий, с сильными жилистыми руками и впалыми глазами желудочного больного. «А ведь они стояли за дверью и ждали Оришиного зова. Хорошо, что я не возражал ей», — подумал Владислав и с облегчением вздохнул.

Санитары взяли носилки. Высокий сгорбился, вытянул руки, у низенького от напряжения появился легкий румянец на худых щеках. По тому, как они неловко брали носилки, Владислав определил, что это не профессиональные санитары.

— Ваши помощники? — спросил Владислав, когда они вышли.

— Да, они входят в персонал нашей больницы, — ответила Ориша усталым, с хрипотой голосом. — Вы можете в той же комнате вымыть руки и выпить стакан чаю.

Он медленно мыл руки, стараясь продлить еще на несколько минут пребывание в чистой комнате, а затем не спеша хлебал чуть подслащенный искусственным медом кипяток из жестяной кружки. Невеселые мысли сменяли одна другую. То и дело возвращался он к оправданию своих поступков. «Я — врач. Я не мог отказаться и не оперировать… Я — врач, я не могу покрывать свою профессию позором преднамеренного убийства. Врачи вынуждены спасать жизнь даже кровожадным… В другом случае я бы мог поступить иначе. В открытом бою рука моя не дрогнула бы…»

Как и все слабые, впечатлительные люди, он начал рисовать себе картины одну фантастичнее другой.

Раздумья прервала Ориша. Она вошла молча. На лице ее отражались усталость и равнодушие.

— Сейчас вас отведут в отдельную комнату, — сказала она и, не обращая внимания на то, как реагирует хирург на ее слова, продолжала: — Вам придется понаблюдать за состоянием больного…

Владислав втайне надеялся остаться в больничном доме. Теперь его надежды оправдывались. Ему было приятно и радостно: одна мысль о возвращении в лагерь пугала.

— Вы спасаете меня от лагерной грязи, как спасли своих мнимых санитаров… Мы ведь люди, у которых одна Родина… — произнес он тихо, понимая по-своему ее решение.

— Повторяю, — резко прервала его Ориша, — вас отведут в отдельную комнату. Постарайтесь лучше отдохнуть. Возможно, вам придется еще поработать… Допивайте чай и ждите, за вами придут… Прошу не возражать! — повысила она голос, хотя Владислав и не думал возражать и слушал с таким вниманием, на какое только был способен. — Не забывайте, время наше суровое, — сказала и вышла.

Владислав провожал ее долгим, недоуменным взглядом. Именно это суровое время приготовило ему такую встречу, свело его с человеком, которого он не в состоянии был понять.

III

Он оказался в полутемной комнате, скорее напоминающей тюремную камеру, чем больничное помещение. Огражденное решеткой, высоко расположенное оконце, тяжелая дверь из толстой дубовой доски, возле стенки — скамья с одеялом и подушкой и покрытый простыней маленький столик. Владислав потрогал дверь и решетку — из комнаты не уйти. «Тюрьма…» — прошептал он и, почувствовав невероятную усталость, опустился на скамью, лег и закрыл глаза. Тошнота подступила к горлу. И тогда, превозмогая боль и усталость, Владислав резко поднялся. В душе вдруг пробудился протест.