Елизавета и Фридрих Великий - Леопольд Захер-Мазох

– Итак, что вы посоветуете мне сделать с маркизом? – спросила государыня своего министра.

– Ваше величество имеет право арестовать его и выслать за пределы страны, – ответил Бестужев.

– Но не будет ли это нарушением международного права? – возразила Елизавета.

– Ничуть, – ответил вице-канцлер, – маркиз до настоящего времени еще не воспользовался своей аккредитацией в ранге посланника и как частное лицо целиком и полностью зависит от вашей воли, и ваше величество только проявит исключительную снисходительность, если за подобные выходки не прикажет засечь его до смерти или отправить в Сибирь.

– А Лестока вы не боитесь? – спросила Елизавета.

– Я никого не боюсь, когда речь заходит о достоинстве моей монархини и о чести России, – ответил Бестужев.

– Ну, вы его не знаете, – воскликнула царица, – в припадке бешенства он в состоянии пустить вам пулю в лоб.

– О своей жизни я забочусь меньше всего, – поспешил заверить мудрый государственный муж, – но меня бросает в дрожь при мысли о том, что человек с таким темпераментом имеет непосредственный доступ к персоне вашего величества, ведь он же способен...

– Я уже думала об этом, – перебила канцлера Елизавета, – и решила никогда больше не брать в рот ни капли его лекарств.

Покидая позднее кабинет вместе с супругом царицы, Бестужев вполголоса сказал Разумовскому:

– Теперь с влиянием Лестока покончено, он был незаменим для нее только как врач. Однако с того момента, когда она уже не рискует принимать его препараты, он свою пагубную роль отыграл.

Царица действительно дала свое согласие на предложенные Бестужевым меры, но велела приступить к их реализации только после того, как совершила паломничество в расположенный в шестидесяти верстах от Москвы Троицын монастырь. Пока она жила там, по-видимому, богослужениями и молитвами, Бестужев даром времени не терял.

Семнадцатого июля тысяча семьсот сорок четвертого года, в шесть часов утра, назначенная государыней чрезвычайная комиссия прибыла к месту жительства маркиза де ля Шетарди. Тот, отговариваясь недомоганием, сначала отказывался открывать дверь, однако, осознав безвыходность положения, вынужден был наконец нехотя впустить приехавших. Увидев входящего в дом главного инквизитора, генерал-аншефа Ушакова, одно имя которого заставляло людей трепетать, он сразу же потерял самообладание и сник. После того, как ему предъявили список его прегрешений, заимствованных из его же собственных депеш, главный инквизитор сообщил маркизу, что из особой милости императрица желает в данном случае ограничиться лишь его немедленной высылкой из страны.

Маркиз, при этом известии побледневший как полотно, обрел наконец дар речи:

– Я слишком долго служу на этом поприще, – с трудом проговорил он, – чтобы не понимать, что не имею права апеллировать в свою защиту к международному праву, поскольку своевременно не воспользовался аккредитацией и не имею официального статуса посланника короля Франции.

Уже той же ночью маркиз под конвоем двадцати солдат был выдворен за пределы государства.

Людовик Пятнадцатый проявил достаточно сообразительности, чтобы не раздувать международный скандал по поводу высылки его посланника, истолковал это как чисто личное дело пострадавшего, поскольку маркиз не успел еще получить статус дипломатической персоны, более того, король даже поспешил дать царице известное уведомление, запретив де ля Шетарди доступ к своему двору, а д'Аллиону, снова занявшему прежнее место, отдал распоряжение письменно нотифицировать признание императорского титула государыни, чего до сих пор не происходило.

Когда в день возвращения императрицы в Москву Лесток поджидал ее в слободе у подножия дворцового крыльца и попытался было приблизиться к ней, Елизавета так холодно и отчужденно взглянула на него, что он замер на месте как вкопанный, не сумев обратиться к ней ни единым словом.

Незаменимый Лесток впал в немилость.

2

Три котильона

В честь победы над Швецией и в ознаменование закрепленного Абоским миром триумфа России пятнадцатого июля тысяча семьсот сорок третьего года в Москве были устроены грандиозные торжества. Елизавета не преминула воспользоваться этим удобным случаем, чтобы вознаградить своих верных приверженцев и даже по отношению к своим врагам повела себя снисходительно и великодушно. За выдающиеся заслуги Бестужев был возведен ею в великие канцлеры империи, а вице-канцлером на его место она назначила Воронцова. Алексей Разумовский, благороднейший фаворит, знавший историю всех стран и народов, его брат Кирилл, а также генералы Андрей Ушаков и Алексей Романцев были удостоены произведением в графское достоинство. Находящиеся с Елизаветой в родстве по линии ее матери, Екатерины Первой, графы Мартын Скавронский и Андрей Хенриков были отмечены званием камергеров и награждены орденом Александра Невского. Принц Гомбургский, граф Романцев, князь Никита Трубецкой, обер-гофмейстер барон Миних, равно как и оба брата Шуваловы, были пожалованы поместьями, а два последних одновременно произведены в генерал-лейтенанты.

Манифест о высочайшем помиловании освобождал от наказания всех приговоренных к смертной казни, к каторжным работам и ссылке лиц духовного, военного и гражданского звания, равно как и всех государственных чиновников, допустивших прегрешения в исполнении служебных обязанностей. Все долги короне были прощены.

Этот акт редкой доброты и либеральности был с неописуемым ликованием встречен по всей России и многих, кто до сих пор считался противником существующего правления, примирил с ним.

Все свое влияние на царицу, которого Бестужев и Разумовский достигли и которого во всех отношениях заслужили, они теперь использовали на то, чтобы вынудить ее к занятию решительной позиции по отношению к европейским странам, и на то, чтобы положить конец установленной французской партией вялости и пассивности России, наносящей ущерб авторитету этой могущественной державы. Потребовались годы, чтобы полностью убедить и перенастроить Елизавету и подвигнуть ее на враждебный шаг против Фридриха Великого. Россия, впрочем, хотя и заключила договоры с Англией и Польшей, однако когда Георг Второй и Август Третий после возобновления войны между Австрией и Пруссией, которая из-за вступления в нее Франции как союзницы Фридриха превратилась в войну европейскую, захотели получить от Елизаветы обещанные вспомогательные войска, им пришлось удовольствоваться лишь ее дружескими заверениями.

Все слои русского населения были настроены против вмешательства в европейские дела и поэтому выступали против войны. Все больше и больше ощущалось, что Россия образует собой совершенно самодостаточный мир, который может спокойно обойтись без участия Европы, и что она была в состоянии на своей собственной территории, не оказывая воздействия и не заботясь о западной цивилизации, выполнять свою великую миссию для себя. И хотя это было правильно, однако некоторые просвещенные государственные деятели, как Бестужев и Разумовский, взор которых простирался гораздо дальше, пользовались своим влиянием, чтобы утвердить свою точку зрения, заключавшуюся в том, что именно эта Россия, которая так надежно защищена от вмешательства Европы в свои дела, имеет призвание говорить решающее слово по всем вопросам европейских государств и это призвание могла бы исполнять безо всякой опаски.

В ту эпоху, однако, личные интересы и настроения монархов влияли на принимаемые решения во внешней политике гораздо сильнее, чем соображения пользы или вреда для государства. Точно так же как Кауниц[5] в Версале после заключения Ахенского мира, с целью добиться создания альянса Франции и Австрии, прежде всего старался настроить галантного короля Людовика Пятнадцатого и его всевластную содержанку, маркизу де Помпадур, против личности короля Пруссии, Бестужев и Разумовский тоже вовсю пытались вызвать к нему ненависть в глазах Елизаветы.

В Петербурге использовалось то же средство, что и в Версале. Из-за своей сатирической жилки Фридрих Великий сам давал своим противникам в руки бесценное оружие против себя. То, чего достигало его незаурядное умение управлять государством, сводилось на нет его ядовитыми шутками и стихотворениями. В ряде хлестких эпиграмм победитель в сражениях под Молвицем и Кессельдорфом бичевал короля Франции, Помпадуршу и царицу с не меньшим сарказмом, чем своих противников: Георга Второго, Марию-Терезию и Августа Третьего. Поэтическое тщеславие побуждало его читать вслух эти небольшие верси-фицированные колкости в остроумной компании своих ближайших сподвижников и передавать их своим литературным друзьям в Париже. Вот эти-то эпиграммы и настроили против него как Людовика Пятнадцатого с мадам Помпадур, так и императрицу России, что в конечном итоге привело к созданию альянса Франции и России с Австрией против Пруссии. Едва только Фридриху Второму стало известно об успехах Кауница в Версале и Бестужева в Санкт-Петербурге, он еще безудержнее дал волю своей едкой насмешливости и, под громкие рукоплескания и хохот своих друзей в Сансуси, окрестил новоиспеченный альянс трех держав «союзом трех котильонов» (т. е. трех нижних юбок).