Скептик - Джонсон Дороти

– Железная Голова вернулся к своим братьям, -веско произнес Митчелл. – Он хотел бы остаться с ними. Но его талисман сказал ему только, что он должен вернуться. Он не знает, должен ли остаться. Ему надо спросить об этом своего духа-покровителя. Завтра он отправится к священным холмам, чтобы узнать, как ему поступить.

«О братья мои, – думал он, – вас легче обмануть, чем белых людей! Я могу обвести вас вокруг пальца. Бы никогда не должны догадаться, что только с вами «мой талисман» имеет силу.»

Митчелл направился к холмам окольным путем. Жёлтый Бизон сказал ему, где оставили тело Вихря, когда тот умер девять зим назад. Был тогда великий траур. Женщины Вихря отрезали свои волосы, а ноги покрыли ножевыми ранами…

То, что осталось от Вихря, лежало теперь под открытым небом на помосте из ветвей, сооруженном в раскинувшейся кроне большого дерева. Лохмотья одеяла, в которое было завернуто тело, свисали клочьями с провалившегося помоста. Птиц не было: вороны и канюки давно сделали свое дело. Под деревом бесформенной грудой лежали выбеленные временем кости жертвенного коня,

Митчелл спешился, ворча от боли в затекших ногах, стал, уперев кулаки в бок, и посмотрел вверх, чувствуя, как его наполняет унылая злость, потому что годы ушли.

Вихрь родился в жилище Кроу и умер в прериях. Он прожил доблестную жизнь, без всяких сомнений и отступлений, хорошо вписываясь в окружающий мир, определенный ему судьбой, и никогда не нуждался в поисках лучшего.

– А что, – вслух произнёс Митчелл, – лошадь, которую они ради тебя убили, и в самом деле приходит на твой свист? А это сгнившее одеяло? Согревает оно тебя зимой?

«Суеверное дурачье! Все до единого! – сказал он себе. – Они боятся всего… всего, кроме смерти. Для них любой зверь может быть духом, а пение птицы – знамением. Все знамения – тайна, а духи – почти все плохие. Кроу – дикари, дрожащие от страха перед всем, что их окружает, жаждущие доброго талисмана, который спас бы их от всех бед, а сущности и причин этих бед они не понимают».

Но Митчелл сгорал от зависти к индейцу, чья жизнь была совершенна, не вызывала сомнений, сгорал от зависти к человеку, умершему честно и пребывающему теперь вне всяких мучений.

Прихрамывая, он повел свою лошадь к подножью священной горы. Ему хотелось бы открыть свое сердце волшебству, которое было бы там, будь он индейцем, но которое он презирал за нелепость, потому что был белым.

Раньше Митчелл уже проходил через всё это. Терпел голод и жажду один в горах и, вернувшись, рассказал старейшинам свое чудесное видение (которого у него не было). Он сумел убедить старейшин и получил свою магическую сумку.

На этот раз было труднее. Он был уже стар, и у него не было никакой надежды испытать благоговение и чудо, которое нашел бы здесь индеец, так как ждал этого чуда. Митчелл произнес нужные заклинания. Он не должен был ни есть, ни пить, пока не получит знака от своего духа-покровителя, но кто увидит в темноте, если он пожует немного пеммикана, который он стащил из парфлеша Той-Что-Молчит, или незаметно прокрадется, чтобы напиться из ручья? Днём он выполнял положенные ритуальные танцы и песнопения.

Страдая от боли в суставах, он неловко и неумело плясал перед невидимыми и безымянными духами, но не получил от них никакого знамения, так как знал, что их не существует.

На третий день он отдыхал от боли в суставах и выжидал, стараясь скоротать время. Мэлон Митчелл, который скоро опять, и теперь навсегда, станет Железной Головой, подставил лицо солнечному теплу и улыбнулся.

Лейтенант Брэдфорд был среди индейцев, пришедших встретить его, когда он спускался с холма. Митчелл сообщил лейтенанту о своем решении: «Я буду жить с Кроу», – сказал он.

– В самом деле, мистер Митчелл? Разумеется, выбор за вами.

– Да уж, конечно! Никто меня не может заставить вернуться в форт. Верно?

Белые люди, очевидно, хотели, чтобы он пошел с ними; хотели быть уверенными, что благополучно доберутся до форта, а может, им нужно, чтоб он поддержал лейтенанта, когда тот будет отчитываться перед майором. Но Железная Голова не позволит помыкать собой! Мэлона Митчелла могли унижать,., и унижали слишком долго. Но Железная Голова – воин Кроу!

– Я не стану уговаривать вас, – сказал Брэдфорд, – но если вы решите остаться, то, разумеется, не сможете получить свои деньги. На вашем месте я предпочел бы вернуться к ним с подарками, а не с пустыми руками. Бедняком.

– То, что у меня есть, намного дороже подарков, – возразил Митчелл. – Я могу принёсти им удачу.

Они продолжали путь молча, но Митчелл напряженно думал. Приди к ним бедняком, – они, конечно, примут с дружески протянутыми руками, но могут вспомнить об этом, если изменит удача. Но если явиться к ним как господин, богачем, с дорогими подарками – они этого тоже не забудут.

Он всё ещё раздумывал, когда Та-Что-Молчит со смиренным достоинством помогала ему одеться: на совете он поведает Кроу, что повелел ему талисман. Она принёсла ему краски и драгоценный осколок зеркала, подала украшение из бус и ожерелье из звериных когтей. У неё сохранилось даже перо для волос – орлиное перо, которое может носить только испытанный воин.

Митчелл был погружен в блаженство. Он вернулся к той жизни, которую помнил, и теперь уж туг и останется. О, что и говорить, будут голодные дни, и зимние холода мучительны в жилище из шкур, а зубная боль – сущий ад, и кузнец со своими щипцами может справиться с ней лучше любого шамана со всеми своими священными амулетами. В индейском лагере всегда смердит и слишком шумно, а их варварская религия – сущая нелепость. Но уважение, почет и сознание того, что ты нужен – это уравновешивает все остальное.

Та-Что-Молчит отступила в сторону, что-то пробормотав, и он, обернувшись, увидел входившего Брэдфорда.

– Станут ли они возражать, если я буду присутствовать на совете? – вежливо спросил лейтенант.

– Быть может, – ответил Митчелл. – Но я могу уговорить их.

Он внезапно устыдился того, что его увидели полуобнаженным в таком наряде, с раскрашенным лицом, в бусинах и перьях. Когда он был молод, белые люди носили индейские украшения, в этом не было ничего экстраординарного. Но теперь не было такого офицера-кавалериста, облаченного в форму, который мог бы молча, без скрытой усмешки наблюдать это. Митчеллу захотелось поставить лейтенанта на место.

– Ну как, смогут ваши парни найти дорогу и уберечь при этом свои волосы? – спросил он.

– Думаю, да, – ответил Брэдфорд и добавил задумчиво.

– Я мог бы подумать, что вы остаетесь, боясь возвращаться через земли Сиу. Если бы не ваша репутация храбреца.

Ярость захлестнула Митчелла, но осторожность подавила ее.

– Будем считать, что я не слышал этого, лейтенант, – произнес он ровным голосом. – Вы пришли к Кроу как друг. Мы отпустим вас с миром.

Когда его сын и несколько других воинов зашли за ним, чтобы сопровождать на совет, Митчелл уже точно знал, что он будет говорить.

Восседая на совете вместе с воинами, кольцом окружившими огонь, глядя на их смуглые, строгие лица, он вздохнул с облегчением, погружаясь в теплоту старой дружбы, ощущения, что в нем так нуждаются. Однако прежде чем они почувствуют уверенность в том, что он останется, он заставит их желать этого ещё больше… да и покажет заодно кое-что лейтенанту.

После выкуренных трубок и церемониальных речей он встал.

– Железная Голова будет жить со своими братьями, Кроу, – степенно произнес Митчелл. – Он вернётся, и Кроу навсегда станут его народом. Так сказал ему талисман.

Он повторил свои слова по-английски для Брэдфорда; индейцы ждали, пока он переводил. Головы, украшенные перьями, чуть шевельнулись, и пламя костра осветило смуглые жестокие лица.

– Это хорошо, что Железная Голова возвращается к своему народу, – сказал Жёлтый Бизон. – Теперь Кроу снова будут сильными, потому что Железная Голова – хороший талисман. Но он сказал, что вернется. Я хотел бы знать, что это значит. Ведь он уже здесь.