Пять капель смерти - Антон Чиж

Думаю: может, курсистка, хочет утопиться? Так куда топиться, один лед. Чего доброго, не убьется, а только покалечится. Ну уж нет, только не на моем участке.

Кашлянул, значит, так строго, официально.

Она вздрогнула, заметила меня, прыгнула в коляску и была такова. Ну и хорошо.

Хотел уже в участок вернуться, но тут меня что-то дернуло: и чего барышне приспичило болтаться утром на морозе? Осмотреть, что ли, Малую Неву? Конечно, река — не моя территория, здесь хозяйство речной полиции. С каждого разрешения на вырубку льда хорошие деньги имеют. А летом навара куда больше. Лодочки, катерки, пароходики. Всем нужно разрешение, бумага с печатью. Люди сами деньги несут. Не то что в участке. Обходишь территорию и лично к должнику заглянешь.

Думаю, значит, Коля, думы печальные, а сам лед разглядываю. Смотреть-то не на что. Как вдруг замечаю рядом с прорубью белый бугорок. Хоть голова раскалывается, осознаю, что стряслось. Вытаскиваю свисток, даю двойной сигнал — тревога, значит.

Из-за угла ближайшего дома выскакивает фигура в черной шинели. Городовой на бегу придерживает форменную шапку из черной мерлушки с гербом Петербурга и личным номером на металлической ленте. По правому боку колотится штатная шашка. Подбегает, отдает честь:

— Разрешите доложить, постовой Романов. На дежурство по околотку заступил в пятом часу утра. Происшествий нет.

Я ему:

— Как несешь службу? Оранжевые шнурки на плечах носить надоело? Я не посмотрю, что ты бывший вахмистр! Почему не на месте?!

— Так, вашбродь [6], я… Обход…

Тут уж принялся отводить душу:

— Молчать! Я тебя научу порядку и дисциплине! Будешь два года сидеть на низшем окладе! Здесь полиция, а не армейский бардак! Происшествий, видали ли, у него нет! Я тебе покажу!..

Романов честь отдает, как примерз. Молодой еще, неопытный. Год как перевелся в полицию из пехотного полка, в самом младшем полицейском звании и на низшем окладе. Обязан терпеть от начальника. Продолжаю:

— Почему один? Где сменные?

Чего спрашивать, и так ясно: двое его напарников-городовых отправились греться в недалекую чайную, а младшего оставили на часах.

— Так, вашбродь, отправились на обход, значит, территории…

Молодец, не сдает товарищей.

— А где околоточный?

— Не могу знать, вашбродь…

— Не могу знать! Происшествий у него нет! А это что такое?

— Где, вашбродь…

— Да вот! — указываю на лежащего рядом с прорубью человека. — Опусти клешню, стоеросина…

От усердия Романов перегнулся через парапет, чуть не свалился, и бормочет:

— Господи, спаси… Да это ж…

Я ему:

— То-то же! Увидел. А раньше не видел?

— Никак нет… Три раза обход делал, как полагается. Не было его…

— Ты на лед смотрел?

— Все прилегающие территории осматривал.

— Осматривал он! Почему я должен все делать сам? Один раз вышел на участок — и сразу пожалуйста!

— Виноват, вашбродь…

— Виноват… Хватит болтать, ноги в руки — и вперед.

— Прикажете санитарную карету вызвать?

— Карета не поможет, — говорю. — Встанешь рядом, и никого не подпускать к телу.

Романов, как видно, от моего разноса совсем обалдел. Вместо того чтобы добежать до ближайшего спуска к Неве, перемахнул через парапет и сиганул в сугроб, что по набережным каждую зиму сваливают с тротуаров. Ну и провалился по пояс. Выкарабкался кое-как и побежал гусиными шажками, а шашка так и болтается. Вот умора!

Знал бы, какая морока выйдет, вот даю тебе честное слово пристава, Коля, никогда бы не высвистал городового. Того, что на снегу-то, почти незаметно было. Еще бы снежком присыпало — поминай как звали. До весны бы не нашли. А весной лед вскрылся, и все концы в воду. В Неву то есть. Из-за болящей головы таких бед на свою голову накликал. Вот так-то, Коля.

Настал черед моим заметкам, составленным по расспросам свидетелей. После описанных событий они собирались спустя некоторое время, иногда несколько лет, систематизировались и раскладывались в должном порядке. Сомневаться в их точности нет оснований.

Признаюсь, некоторые эпизоды пришлось восстанавливать из разрозненных воспоминаний и фактов, как калейдоскоп из осколков, порой кое-что добавляя в логическую цепочку изложения. Не считаю, что погрешил против истины. Без этих подробностей происшедшие события могли показаться излишне упрощенными. Да и как знать, быть может, в мелких деталях скрывается истина. Так что позволю себе представить мои записки в качестве равноправного свидетельства. Надеюсь, ни у кого нет сомнений в моей честности. Пусть никто не думает, что я позволил себе фантазии или выдумки, поддавшись яду воспоминаний. Когда дело касается раскрытия преступлений, воспоминания неуместны, как бы дороги и сладостны они ни были. А фантазии — вовсе преступны. Факты и выводы, ничего более. Ну и достаточно об этом. Начну с того, что…

Еще раннее утро. Солнца не видно, небо покрыто серым, словно грозовым саваном. Над обледенелой Невой плывет морозная дымка. На белом полотне замерзшей реки резко выделяются темные шинели. Городовые, стараясь согреться, хлопают в ладоши, другие топчутся. Курить не смеют. Держатся группой, словно опасаясь заглянуть за простыню, натянутую на корявых палках. Белый занавес заслоняет что-то от случайных взглядов. Набережная оцеплена. Хоть зевак или случайных прохожих не видно, кажется, согнали из участка всю роту полиции.

К каменному спуску подъезжает пролетка. С нее ловко спрыгивает плотный господин в теплом пальто без меха. Его отличает крепкое сложение, основательная шея и неуловимое сходство с матерым волком. Спина прямая, держится легко и уверенно. Заметны роскошные усы вороненого отлива. Перед господином, с виду — штатским обывателем, городовые принимают стойку «смирно». Он кивает каждому и спускается по ступенькам, утопающим в снегу.

Навстречу торопится пристав Щипачев, придерживая шашку, еще на ходу отдавая честь.

— Здравия желаю, господин Ванзаров! — рявкает он, отчего с усов слетает хрустальный иней.

Господин протягивает руку, не ленясь стянуть крепкую перчатку. Пристав с почтением обменивается с ним рукопожатием.

— Если меня без толку выдернули, я вам этого не прощу, Андриан Николаевич.

Щипачев улыбается сытым котом:

— Не извольте беспокоиться, Родион Георгиевич, — отвечает без заметного трепета. — Исключительное происшествие. Лично никого не подпускал. В девственном виде, так сказать, сохранил. Извольте за ширму заглянуть.

Долгожданному гостю кланяются окоченевшие городовые. Пристав согнал на лед действительно весь участок. Даже доктора Борна не пощадил. На щеках полицейских расцвели румяные облака.

Отдав общее приветствие, Ванзаров заходит за простыню. На снегу распластано тело в белых подштанниках и сорочке. Торчат голые пятки. Руки свободно раскинуты. На вид — нет и тридцати. Длинные волосы сбились в клочья. Гладкое, ухоженное лицо.

— Что здесь исключительного? — спрашивает Ванзаров.

Пристав подает синюю книжицу с золотым орлом. Из дипломатического паспорта следует, что жертва — не какой-нибудь пьяница, что неудачно заснул на льду, а секретарь американской миссии мистер Санже. Со всеми вытекающими последствиями для мировой политики.

Паспорт ныряет в глубокий карман ванзаровского пальто.

— Эдакая коллизия вышла, — говорит пристав, намекая на возможные осложнения в российско-американских отношениях.

— Лично за паспортом в прорубь ныряли?

— Случай помог, — отвечает он с невольным сожалением, дескать, не было бы печали. — Прорубь подморозило, лед тонкий, прозрачный, вот документ и уцелел.

— Повезло нам, пристав. Будьте любезны вызвать медицинскую карету. Тело к себе в участок доставите. Вызовите Лебедева, скажите: я попросил. И не морозьте людей, отпустите греться.

Щипачев козыряет и бежит исполнять.

Ванзаров обходит вокруг тела, разглядывая снег. Наклоняется, чтобы рассмотреть лицо жертвы, аккуратно приподнимает руку, возвращает на снег. Приглядывается к побелевшим пальцам. Снова обходит кругом, удаляясь и возвращаясь к телу хитрой змейкой. Танец знаменитости полицейские наблюдают пристально, забыв о морозе. Со стороны не понять, что он делает. А по лицу, совершенно непроницаемому, не угадать, о чем думает. Загадочная личность. Чем и притягателен.

Ванзаров подзывает фотографа полицейского резерва, смерзшегося с деревянной треногой. Указывает, откуда снимать. Зажмуривается при вспышке магния, отчего усы комично машут хвостиками.

У набережной появляется санитарная карета. Одиноких прохожих отгоняют городовые. Ванзаров подходит и тихо спрашивает о чем-то участкового доктора. Помедлив, Борн неохотно соглашается.